Так сложилось, вернее я так сложил, но я договорился сам с собой (секретным методом) что я буду писать рассказы каждый день, сделать это было не просто, но я это сделал. И вот уже второй год я придерживаюсь этой замечательно традиции. Жаль, что мне так и не удалось написать ничего хорошего, но я уверен, что у меня всё впереди.
Было это зимой. Вышел я из дома, в прекрасный, солнечный день, всюду лежал снег, бел легкий морозец, он слегка трепал за щечки будто я был маленьким младенцем, а он сорокалетней подругой моих родители. Всё вокруг переливалось и поблескивало, хотелось надеть очки, светло было, как летом. Это было чудесное утро, я первый раз за двадцать пять лет выспался, был полон сил и энергии. Когда я вышел из дома, первая мысль была о том, что я совсем скоро вернусь и сяду за свое любимое дело – писать, и наполненный жизненных сил обязательно создам что-то стоящее, то что понравится людям и, быть может, меня будут читать не два, а три человека.
Не успел я доехать до работы, как температура резко поднялась, (с погодой в моем городе такое бывает, она ведет себя как моя девушка) и вся красота превратилась сначала в сопли, потом в серые сопли, а потом в бурую массу, больше напоминающую грязь, чем снег. Когда я ступил во всё это, настроение поубавилось, я начал морщиться и перепрыгивать с более-менее культурного островка грязи на другой островок грязи, но естественно Робинзон из меня никакой, да и Пятница не очень, поэтому все островки превращались в массу детской неожиданности. Я почувствовал себя ассенизатором и виноделом одновременно, виноделом – потому что топтал ногами, а ассенизатором – потому что топтал не вино.
С горем по полам я добрался до работы. У нас должен был быть концерт, но в ДК отключили свет, и все сидели в душном зале три долбаных часа. Концерт наконец начался, но из-за того, что его сдвинули он и закончился позже, мне пришлось отменять занятия детей и терять деньги. Сам концерт тянулся муторно как резина, это было серо и скучно и в какой-то момент мне показалось, что я нахожусь на улице и на сцене выступают не артисты, и из их ртов раздаются не песни, а текут, прямо в мои уши те самые серые лужи.
Сжав красное лицо в кулак, я пошел домой. Думая о том, что хрен с вами, провалитесь вы все, пусть вас это зальет всё к чертям! Ладно, украли у меня часы, но ничего, я все ровно приду домой. Заварю себе чай. Сяду за компьютер. И буду писать. Пусть это будет уже не что-то стоящее, или великое, но это будет что-то, и я это сделаю.
Погруженный в эти мысли я подошел к тротуару, загорелся зеленый, я наступил на пешеходную дорожку и мимо меня на полной скорости пролетела черная машина. Был этот автомобиль марки БМВ или это была Лада, мне неизвестно, но при желании я могу это легко выяснить, достаточно определить, какая из этих машин разбрызгивает больше грязи во все стороны.
Жаль, что я не прихватил с собой доску для серфинга, на такой волне, я мог бы докатиться до самого дома… Моя новая куртка покрылась слоем из смеси грязи, воды и толченого снега. На лице, за одну секунду появился грим лешего, нужно взять на вооружение, для новогодних спектаклей, но, к сожалению, грим лешего затек и за шиворот, сполз по телу, попал в штаны, а потом в ботинки. Я повернулся в сторону резвящейся в воде машины и крикнул слово, я не буду писать его здесь, потому что не очень люблю выражаться в своих рассказах, но слово это было более ёмким синонимом фразы «нехороший человек».
О! Тогда я еще не знал, что по-настоящему нехороший человек ехал следом. Я услышал звук булькающих тормозов. Знаете, есть свистящие тормоза, а это как свистящие, только когда колесо на половину в воде. Я повернулся и увидел перед собой еще одну машину, и тоже черную, но марку машины я не разглядел потому что в следующую секунду я почувствовал толчок и уснул. Мне снилось, что я плыву, потому подъехал фургончик с мороженным и я в него залез, а потом лежал на мягком пляже.
Очнулся я в больнице, через несколько часов, моя план, попасть домой пораньше и пописать, (не пИсать, а писАть) провалился, вернее сбился, а еще вернее, его сбили. Я чувствовал себя хорошо, просто замечательно, дернулся, чтобы встать с кровати и пойти писать, но понял, что на моей ноге гипс, и на руке, на правой.
Знаете, это даже странно, когда ты привыкаешь делать что-то каждый день, у тебя это начинает бегать по жилам, и первой мыслью, после того как я открыл глаза, было: «и как же я теперь буду писать?» Подошли родители и девушка, увидели, что я очнулся, я сказал, что у меня всё хорошо и сказал.
- Дайте бумагу и ручку, - слабо так, будто меня машина сбила. На что они, почти в один голос ответили, знаете еще кудахтать так начали как индюки,
- Ой, да ты же лежишь, да как ты будешь писать этот рассказ, да потом напишешь, ничего страшно, у тебя же рука сломатая, ПРАВАЯ!
- Сломана, - сказал я, - а я все ровно буду!
Мне принесли бумагу и ручку, и я его написал!