Осенью 1989 года журнал "Советский экран" вышел в свет с потрясающей обложкой. Актриса Оксана Фандера обнимала меч-кладенец, который, вместе с цепью, спускавшейся с правого плеча, едва прикрывал обнаженное тело. Кругом были набросаны шкуры, луки, колчаны. Глаза красавицы, обильно подкрашенные, смотрели грустно. Но до глаз надо было еще добраться... На первом плане сияли бедра, руки, плечи, грудь.
Текст: Павел Васильев, коллаж Олега Бородина
Красная подпись в нижнем углу — "Советский экран" — выглядела абсолютно лишней.
А на обложке сзади — в черных водолазках, головами друг к другу, своеобразным крестом на желтом полу — возлежали юные, всеми любимые битлы: Пол Маккартни и Джон Леннон, Джордж Харрисон и Ринго Старр.
Справа от Пола шла не очень крупная вертикальная надпись — "цена 50 копеек".
Киоскер, заметно смущаясь, выдал мне номер, заметив: "За полчаса разобрали... Эх... Куда катимся... Сдачу возьмите".
Киоск находился недалеко от школы. На перемене номер "Советского экрана" изучали и ученики, и учителя. Учителя — в учительской, с гневными комментариями. Ученики — в туалете, с восторженными.
А у меня в портфеле был и свежий номерок "Спутника кинозрителя", где в авторской колонке с фото молодой и мне неизвестный критик, нажимая на вводные, выступал примерно таким макаром:
"Принимаясь писать очередной номер журнала, я, глубокоуважаемые кинозрители, становлюсь как бы вашим спутником в странствиях по кинорепертуару. Редакция, правда, не спросила, устраивает ли вас моя компания. А, кстати, почему бы впредь редакции не обращаться с вопросом к вам, дорогие читатели, кого бы вы хотели видеть своим спутником? Проведем опрос или, как принято нынче говорить, референдум: это в наших силах".
И смелая фотография Фандеры, и битлы, и фамильярно-демократический тон усатого критика — все это были знаки стремительно наступавшего нового времени. Знаков этих с каждым днем становилось все больше и больше.
В школе, где я преподавал историю, дети замечали знаки быстрее, чем учившие их учителя.
Троечник Миша Омельяненко огорошил вопросом: "Что вы теперь будете говорить нам, Пал Саныч, про Маркса и Энгельса? Ну, Людмила Ивановна в параллельном как-нибудь вывернется. Она такая. Но вы-то что делать будете?"
Он даже сочувствовал мне, трезвомыслящий Омельяненко!
Отличницу Нину Александрову больше волновал Сталин:
"Вы нам рассказывали о Сталине совсем иначе, чем написано у Солженицына. Раньше я верила вам. А теперь я верю Солженицыну. А вы, небось, даже и не читали его? Как можно не читать?! Стыдно! Хотите, одолжу на неделю? Мне из Израиля четыре томика привезли... На русском языке, между прочим".
Восьмиклассники вовсю цитировали Цоя, у которого лично мне нравилась всего одна строчка, да и ту, Цой, кажется, испортил продолжением.
"Если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день...".
Верно подмечено. Точно. Жизненно.
А вот всякие билеты на серебристые самолеты — это уже зря, это, на мой вкус, лишнее... Размывает основу.
Уроки мои часто превращались в диспуты на волнующие темы. Я считал это хорошим знаком. Ведь я работал в старших классах — восьмых, девятых, десятых... На этих уроках вопросов было больше, чем ответов. И диалогов больше, чем монологов. И кипели порою нешуточные страсти общественно-политического свойства.
А еще — надо было готовиться к экзаменам. Формулировки некоторых билетов стали вдруг казаться не очень простыми. И не только ученикам, но и мне — самому... Где взять ответы?
Ответы мы искали с друзьями на послефутбольных встречах, которые порою затягивались. Мы встречались на старой полянке в Несвижском переулке, подкачивали старый мячик старым насосом, играли пять на пять, а потом — как в студенческие времена — искали местечко повольготнее. Там, где никто не мешает.
Самый умный из нас, приголубив четвертую бутылку "Жигулевского", степенно докладывал обдуманное:
— Государство сдает позиции. Империя, как нас и учили, когда-нибудь обязательно потерпит крах. Иного не дано. Руины... варвары... приспособленцы... мародеры... откровенные сволочи... перевертыши... бумагомараки. Все это будет, и весьма скоро. Народ не видит и не понимает, но мы-то с вами учились истории и отлично видим — идет прицельный удар по основам. Точнее, не удар, а удары, залпы... Олег, перекинь мне еще бутылочку... Спасибо.
Мы курили на лавочке и считали залпы. По истории страны — это раз. По армии — это два. По государственности — это три.
— Вскоре ударят и по Ленину, вот увидите. Это пока — на мушке Сталин. Скоро врежут по Ильичу. Да он того и заслуживает, наверное... И по церкви врежут. Ведь и церковь — один из российских столпов. Главное — раскачать лодку, раскачать страну... Все зависит от цели... Обязательно появятся новые ценности. Хотя, если разобраться, какие они там новые? "Обогащайся!" — это еще Бухарин предлагал... Да и многие до него, начиная с Древнего Рима и какого-нибудь забытого Хаммурапи.
Осень стояла хорошая, теплая, дождливая, сырая, прекрасная — как все осени. Осенью так хорошо выпивать на улице и наблюдать смену явлений. Каждый лист опадающий — символ. Символов в конце 80-х появилось — хоть отбавляй.
— Похоже, государство, как заболевший помещик, уже не может помочь своим крепостным крестьянам. Государство отпустит своих граждан на вольные хлеба. Каждый окажется сам за себя. Вот к чему надо готовиться. Искать пути, тропинки... Оставаясь, по возможности, честным человеком.
Таким был общий вывод из наших еженедельных четверговых бесед. По четвергам у историков Москвы — свободный, методический день. Мы проводили его в парке Мандельштама, на Плющихе, у Новодевичьего, на Пироговке — совсем неподалеку от родного истфака. Альма-матер продолжала притягивать. Эх, хорошо нас учили профессора и доценты — Кузьмин, Тюкавкин, Мурыгина, Кириллова, Шорин, Кобрин, Ляшенко, философ Кинельм Ефимович Ям, многие и многие с ними. А наш декан, Щагин Эрнст Михайлович, с его трагическим пафосом на лекции: "Сибирские партизаны до сих пор вспоминают..."! Он словно сам бывал с ними в тайге, этими сибирскими партизанами 1918–1919 годов.
Меж тем бытовая сторона жизни большого города тоже менялась. И совсем не в лучшую сторону.
Во-первых, появились в Москве невиданные прежде зеленоватые талоны с нормой отпуска некоторых важных товаров на душу населения. Нас, по молодости, более других ограничений волновал лимит на сигареты и водку. Хотя и сахар — нужная вещь в хозяйстве...
Помню, как брат купил мне в области, без всяких талонов, несколько блоков "Дымка". "Дымок" я терпеть не мог, но, как говорится, не до жиру. Недавно пачку "Явы" покупал у цыган на Черемушкинском рынке за невиданную цену — 5 рублей! "Ява" в палатке стоила 30 копеек за пачку, но в палатках в тот день совсем не было курева, ни по талону, ни без него. Вот и пошел к цыганам...
Так вот, везу я в авоське через весь город, в метро, с севера на юг, блоки "Дымка". Сигареты без фильтра в бумажной коробке. Пакетов еще не было никаких. "Дымок" мой (16 копеек пачка) предательски пахнет на весь вагон. Табачок! Женщины поглядывают неодобрительно, мужчины с завистью — вот повезло человеку, раздобыл где-то такую пропасть... Ехал я как под обстрелом.
За бесталонной водкой таксисты мотались по области, а ночью, в случае большой нужды, московский народ голосовал таксистам — не прокатиться, нет, в поисках заветной бутылки. Цена зависела от водителя. Как правило, от 7 до 10 рублей за бутылку. В магазине "Русская водка" стоила тогда 5 рублей 50 копеек за пол-литра. Сметали ее на раз.
С продуктами тоже стало труднее. Очереди стояли буквально за любым товаром, разве что кроме макарон.
По субботам в нашей школьной столовой учителям продавали куски вырезки из бескостной говядины по 3 рубля за кило. Это было существенно.
Очень важно не опоздать в столовую по субботам после пятого урока. Не забыть — в пылу безостановочного педагогического процесса... Дома-то говядинку к выходным — очень ждут! Гуляш там, котлеты, что жена сочинит...
Дочке — шесть лет. Она важно тыкает в мясную мякоть пальцем и сообщает: "Папа мясо принес. Будет праздник. У папы новый костюм". У нее выходит — "плаздник". Букву "р" она пока не научилась выговаривать.
Дочка ходит в детский сад Южного речного порта, где жена вот уже десять лет работает воспитателем — за квартиру. Потому что Южный порт еще строит квартиры. Получает жена 100 рублей (я в школе — 220).
Хотя могла бы, согласно диплому, преподавать психологию дошкольника в каком-нибудь центровом педагогическом техникуме.
Но — квартира для нас важнее. Квартиру мы получили осенью 89-го года. Абсолютно бесплатно. Маленькую такую "двушку". Но свою. Успели. Потом Южному речному порту стало не до квартир.
Тогда все читали, стояли в очереди, брали друг у друга, рвали из рук, "зачитывали" — из лучших, разумеется, побуждений — толстые и не очень литературно-художественные журналы.
Наша англичанка Калерия Дмитриевна, узнав, что я выписываю "Аврору", спросила с волнением:
— Мне сказали, вы выписываете питерский прогрессивный журнал? Не ожидала. Я привыкла вас видеть в обнимку с "Нашим современником", где засели, как мне хорошо известно, махровые ретрограды. Или с журналом "Москва"... А в "Авроре" с продолжением печатают теперь Мишу Жванецкого. Я ведь с ним знакома с давних пор, с одесской молодости. Не дадите потом почитать?
Я сказал, что не только дам почитать, но и с удовольствием подарю. Как раз в следующем номере публикации Жванецкого заканчиваются. Вот и подарю разом все номера.
— Вы не любите Жванецкого? — искренно удивилась англичанка.
— Как вам сказать... Не настолько, чтобы не подарить вам.
— Спасибо. Буду ждать. А что вы сами сейчас читаете?
— Бунина Ивана Алексеевича. "Окаянные дни". Печатается в журнале "Слово". Впервые в нашей стране.
Но лауреат Нобелевской премии по литературе, русский писатель Бунин нашу англичанку Калерию Дмитриевну явно не заинтересовал.
Я ушел из школы последним из тех, с кем играл в футбольной команде исторического факультета МГПИ имени Ленина. Все мы поработали в школах на славу, куда более трех обязательных распределительных лет.
Все мы покинули школы примерно в одно и то же время.
В конце 80-х годов.
Все мы ушли на иные хлеба, и у каждого, как и предполагал самый большой философ из нас, получился собственный выбор. У каждого нарисовалась причудливая, ломкая, своя колея, зря ли мы знали наизусть песни Владимира Семеновича Высоцкого.
Самый умный из нас сложил что-то свежее и непыльное о философии непрерывного образования и заслуженно очутился в Минпросе на Люсиновской улице.
Другой вспомнил свои выдающиеся плотницкие навыки и начал выстраивать сцены для выступлений Киркорова, Пугачевой, Орбакайте, Леонтьева, Кузьмина и других заслуженных деятелей поп-культуры. В перерывах он читал им стихи вагантов... Был учителем, стал прорабом! Он пропах краской и клеем, был со всеми звездами на "ты", путал день с ночью, подорвал здоровье, вживаясь в сроки гастролей и концертов, но дом себе на Волге выстроил высоченный. И гонит там теперь самогон. Соседи и соседки его очень уважают.
Третий красиво переместился в издательство. Издательство называлось "Просвещение" и сидело в тихой Марьиной Роще. Куда еще идти бывшему учителю, как не в издательство "Просвещение"? Кто-то должен ваять правильные учебники, методички и хрестоматии, верно?
Четвертый начал закупать пакетики с кофе в Сингапуре. За один цент. А продавать здесь за три. Он очень удивлялся, что никто из нас не похвалил его за расторопность.
Пятый женился на симпатичном завуче по имени Марина и решил вырасти до директора. Школа, если так можно выразиться, стала для него семьей, а семья — школой.
Три наших атакующих футболиста ушли в КГБ и ни разу не пожалели об этом.
Правый полузащитник неожиданно написал три романа из интимной жизни Рюриковичей. Потом перешел на Романовых. Потом, в свете вновь открывшихся обстоятельств, на вождей революции. Потом на деятелей перестройки... Теперь он пишет увлекательные повести о вселенском заговоре и пришельцах. Оказывается, пришельцы давно среди нас.
А я... продолжал работать в школе, пытаясь понять, куда же мне деться с моими невыразительными способностями.
У меня так с самого детства.
Хотел быть матросом. А из узлов освоил только "бантик"...
Хотел стать шофером такси. А в машине меня подташнивало...
Хотел быть футболистом. А бегать не любил...
Так и ушел из школы — от усталости и в никуда
Мне тогда казалось — так лучше. Честнее.
Жена сказала: "Что-нибудь обязательно придумается. Как-нибудь да будет".
В конце концов так оно и получилось.
Я определился в газетчики, сознательно выбрав "Спортивную Москву". В названии еженедельника было то, что я любил — спорт и наш с вами город.
...Короче говоря, все мы юркнули в новое время, постаравшись не позабыть старое. Да и возможно ли было позабыть его?
Никто из нас тогда, на излете восьмидесятых, и представить себе не мог, куда завернет и как грохнет по людям это самое новое время.
Никто не знал и не мог знать, что лет через десять любой школьник в любой палатке запросто купит поутру свежий номерок "Плейбоя" и будет рассматривать его не спеша... на уроке русской литературы.
За свои десять учительских лет я сносил три костюма, один из которых "свадебный", — и больше костюмов уже не носил и не покупал.