Анька нервничала. Мы сидели в уютном закутке маленького кафе и смотрели на улицу. Опускался неторопливый октябрьский вечер. Кофе был выпит, чизкейк съеден. В бокалах с апельсиновым соком светилось дно. Мы ждали звонка. Точнее, звонка ждала Анька, и её перламутровая миниатюрная "раскладушка" занимала на столе центральное место. Мне сегодня выпала нелёгкая доля жилетки для слёз и ближайшей наперсницы.
– Господи, ну сколько можно испытывать моё терпение? - она в сотый, наверное, раз схватила телефон, глянула на экранчик, порывисто вздохнула, - двадцать минут шестого уже!
– Ань, да позвонит он, никуда не денется, – сказала я без особой уверенности.
– Ага! Влюбится и женится, как же! – немедленно отреагировала Анька, и принялась теребить салфетку.
Надо сказать, волновалась она не зря, – предмет Анькиной страсти, тридцатитрёхлетний счастливо холостой Димасик, был парень с гонором. Я до сих пор удивлялась, – и как Аньке удалось не только его захомутать, но и удерживать возле себя на протяжении долгих девяти месяцев? Быть может, это и была та самая настоящая любовь, но уж больно суетной выглядела в последнее время подруга. Кажется, Димасик грозил вот-вот сорваться с крючка, и она решила слегка ускорить события. Судьбоносный разговор должен был состояться на днях, а сегодня Анька ждала указания точной даты и времени. Как настоящий мужчина, Димасик уважал пунктуальность, и предпочитал держать инициативу в своих холёных, но крепких руках.
– Тридцать пять минут осталось! – вновь глянула на часы Анька.
Она буквально не находила покоя – то поправляла причёску, то зачем-то трогала серьги, тонкими блестящими ободками пронзавшие её изящные ушки, то накручивала локон на палец. Спокойно смотреть на неё было трудно – невольно хотелось тоже начать что-нибудь у себя трогать, поправлять и накручивать, либо как-то прекратить это хаотическое движение.
– Слушай, ну а, может, ты ему всё-таки сама наберёшь? Скажешь, что разряжается батарейка, что боишься пропустить звонок, и всё такое...
– Не-е-ет! Только не это! Решит ещё, что навязываюсь. Он же, ты знаешь, не любит, когда я своевольничаю. Раз сказал, что позвонит до шести – надо ждать. Ведь форс-мажора никакого нет. Вот так у нас с ним. По-военному, – она усмехнулась.
– А если не позвонит?
– Ох... ну тогда придётся, наверное, мне, самой... Только попозже – часиков в девять. Скажу, что соскучилась, что тоскливо одной... Он это понимает.
– Ну, тогда жди, – твёрдо сказала я, и одним глотком прикончила остатки напитка.
– Угу, – Анька кивнула, с шумом втягивая сок через трубочку. Но спокойно сидеть на месте, поддерживая беседу на отвлечённые темы, она не могла. Вновь принялась ёрзать на стуле, коротко и шумно вздыхать, теребить волосы, то открывать, то складывать перламутровую "раскладушку". Я задержала взгляд на её маленьких, унизанных серебряными колечками пальцах с аккуратными розовыми ноготками, и меня осенило. Глянула на свои руки – ну да, тон похож, – и полезла в сумочку.
– Ань, знаешь, что тебе сейчас нужно сделать?
– Что? – на мгновение она замерла.
– Ногти накрасить! – заявила я, решительно выкладывая на стол жидкость для снятия лака, основу, и флакончик Chanel Rose. Впрочем – я призадумалась – времени мало – и убрала основу обратно.
– Э-э-то ещё зачем? – подруга опешила. Просто жуть как приятно было смотреть на неё! Распахнутые глаза в тёмно-синей подводке, удивлённо вскинутые чёрные брови, пухлые губки. Нет, недаром Димасик запал – такую детскую непосредственность днём с огнём не сыскать.
– Я ж на днях у Ленки была, она мне всё очень миленько сделала. И, кажется, ободраться пока ничего не успело, – в сомнении Анька перевела взгляд на свои ногти.
– Надо, надо, – продолжала настаивать я не терпящим возражений тоном. – Гляди, безымянный палец облез, и большой на левой руке тоже... И делать тебе всё равно нечего. А так время быстрей пройдёт.
– Здесь?! Сейчас?! А нас не выгонят? Вонять же будет!
– Пусть только попробуют! Вон мужики сидят, курят, табачищем за версту несёт. Если им можно, то и нам тоже! А иначе – это дискриминация и сексизм!
В общем, я её уломала! На нас косились, и чтобы не вызывать лишних вопросов, пришлось сделать новый заказ – тонкий аромат жасмина смешался с резким запахом лака. Анька занялась каллиграфией, а я наслаждалась чайной церемонией. И то и другое, как известно, способствует успокоению духа. Лак в тюбике немного застыл, и ложился неровно. Подруге пришлось повозиться. Я прихлёбывала чай, и любовалась её сосредоточенным, серьёзным лицом. Украдкой глянула на часы - давно перевалило за шесть! Пунктуальный Димасик беспардонно опаздывал. Если б не "каллиграфия", Анька уже бы вышагивала по потолку! И я вместе с нею. Наконец, маникюр был закончен. "Каллиграфистка" откинулась на спинку стула, любуясь результатом.
– Ну вот, – ободряюще произнесла я, – молодец! Дело сделала! Чайку зелёного хочешь?
Ответить она не успела – грянул "Las Ketchup", и "раскладушка" запрыгала по столу.
– Да, да, Димочка, слушаю! Поняла, лапочка, да, всё! Скучаю! Целую! До завтра! Спасибо, родной! – щебетала в телефон Анька. Потом, закончив разговор, снова посмотрела на ногти:
– Вот чёрт! Смазала!
– Пустяки, – загадочно улыбнулась я, – у тебя впереди масса времени!
На душе было легко и спокойно. Во-первых, я радовалась за подругу – завтра явится на свет плод её девятимесячных отношений. А во-вторых – ну как же приятно хоть изредка наблюдать человека, полностью присутствующего в том, что он делает!
(С) Юлия Леденцова, 2011