Самое сложное – не подняться. Самое сложное – спуск. В том числе и потому, что спускаешься после эйфории подъема. А это опасно. Расслаблен. Счастлив. Рано. Вот когда спустился до самого конца, дошел до стоянки, тогда – радуйся. Тогда – ты в раю. Просыпайся!
Проснулись мы в раю. После всего вчерашнего по-другому и быть не могло.
Пространство вокруг было конечным, замкнутым, но и – очень просторным. Горы стояли кольцом, но не плотно, не желая лишать нас свободы. Даже намеком. Аккуратно охватывая сзади, откуда мы пришли, они впереди, куда нам предстояло отправиться, – вдали, за Карагемским озером (официально – озеро Абыл-Оюк, но от перевала оно довольно далеко), сходились встречными волнами, как будто переплетаясь, как пальцы сомкнутых рук. «Пальцы», что подальше, тонули в собственной постутренней синеве, темнея на фоне голубого, ясного, в редких красивых облаках неба… Пронзительно голубого неба.
И – тишина! Легкая, тоже голубая, но более прозрачная. Тишина журчала. Ручьями, ручейками, речками, водопадиками – их было великое множество, просто бесконечность. Журчащая прозрачная бесконечность.
Бесконечность была совершенно пуста. Здесь – никого! Было отчетливо, без всяких сомнений, без доказательств, аксиомно, математически ясно: здесь – ни-ко-го. Только мы. Абыл-Оюк отрезал нас от всего живого. Верней – мирского. Люди, грехи, суета – все осталось там. А тут был рай. В раю были только мы – шестеро. И шестеро чехов. Всего 12. Без намеков, но так вышло.
Чехи проснулись чуть раньше и уже вышли на охоту. Охотились они на… цветы. Я не сказал, не успел – под ногами у нас расстилался ковер. Из травы, густо переплетенной цветами, и как будто сшитый из огромных кусков строчками рек.
Строчки были замысловатые, извивистые, внезапные. А ковер был роскошный. Настолько, что пройти – просто пройти не-по-цветам – было невозможно. Поэтому – поначалу – казалось, что ходить здесь просто нельзя. Но жутко, очень, просто через край хотелось увидеть как можно больше, хотелось увидеть все.
Все цветы – рыжие, синие, голубые, огненные, просто белые. Все водопады – мелкие, повыше, утопленные в цветах и падающие сверху, как будто прямо в них. Все руче-речки, предтечи Правого Карагема, бегущие с ледников, что остались у нас за спиной и теперь будто провожали, подталкивая нас дальше, на новые подвиги. Оу, ну чао, адью! Давайте, давайте – туда, туда, в прекрасную синеватую даль – там хорошо! Чудеснее, чем здесь, оу!
Горы качались. Мы качались. Как будто пьяные. Так почти и было. Только пьянили – счастье и усталость. Верней, сперва усталость, а после – счастье: мы перевалили Перевал. Тот самый. Абыл-так-его-Оюк. Всё. Всё! Мы поднялись и, что невероятнее, – спустились. И мы на озере. Нет, не на озере Абыл-Оюк, хватит, сколько можно, – на Карагемском. Это уже другая, новая эра. Другая сторона.
ПОТУСТОРОННЕЕ…
Да, другая… Мы рухнули в нее вчера. Еще успели. Спасательная операция, на которую отвлеклись чехи на последних метрах подъема, стащила время. И у них, и у нас. Обедали мы – с ножа, вы помните, – на седле перевала, когда был скорее уже вечер, чем в самом деле обед. Мы кушали орешки, пережевывали колбаску и… поедали глазами спуск. Вернее, направление – нам туда. Это было видно. Но…
Туда – это…
Я очень хорошо помню вот это первое впечатление (или ощущение, переходящее в озноб), когда взобрался на седло: ну и какого черта мы сюда влезли?! А дальше-то – что?! Куда? Как?
Седло перевала Абыл-Оюк очень короткое, узкое, тесное. А за ним – сразу – ныряешь как будто в обрыв. Да там и есть обрыв. Прямо из-под ног вниз падает ложбина. Падает – это буквально. Это даже не 45 градусов снежного подъема, что остались за спиной, нет. Это уже – ну, может быть, 60, а может и круче. Не измеряли – нечем. Очень крутая, почти отвесная горка в каком-нибудь аквапарке. Только в аквапарках таких длинных горок не бывает. И таких незамысловато прямых. А чего ей вихлять? Она убивает одной лишь крутостью.
И вся – забита снегом. Снизу доверху. От лева и до права. А слева и справа – скалы. Уступами, пиками, ребрами… Горные козлики здесь, наверное, проскакали бы с удалой усмешкой. Но мы не козлики…
От одного из камней в ложбинку, на снег, падала веревка. Ветер, притворяясь котенком, все подкидывал ее конец. Веревка, порядком устав, снова и снова плюхалась на снег. Понятно… Вот нам куда – туда… Я подумал, что веревку уже успели привязать чехи, но оказалось – она здешняя. Уже была. Потому что без веревки на снежник ложбины не попасть. А иначе как по снежнику – не спуститься.
Что ж, ясно. Теперь все ясно. Перекусили. Упаковали рюкзачки. Отдышались. Отошли… Пошли!
В ДВА ПРИЕМА С «ДВОЕЧКИ»
Веревки было мало. Веревок было мало. Две наших, синяя чешская (у них почему-то при всей их упакованности была только одна на шестерых) и тот обрывок, которым игрался ветер – всего четыре – этого едва хватило до середины спуска.
Сверху нас остался страховать-придерживать Джузеппе. И фотографировать заодно. Нанизанные на веревку, раскиданные по снегу ложбины, на фоне заснеженных скал окрест и заснеженного ледника внизу – мы – одиннадцать «друзей Джузеппе» – «делали» ему отличные кадры, уверен (хотя не видел).
Спускаться оказалось и нестрашно, и нетрудно. Хотя и круто. Во всех смыслах. Сперва мы восхищались Джузеппе – мол, надо же, остается наверху, потом ему придется отвязать веревку, скинуть нам и после уже без всякой страховки на одном ледорубе спускаться по этой снежной крути. Но выяснилось, что за веревку в принципе можно и не держаться. А если б еще и не рюкзаки…
Тем не менее, расслабляться не стоило. Снег есть снег. Спуск есть спуск. Падали. Мотало. Проваливались. Скользили, скатывались, чуток даже кувыркались. Но это было куда как легче, чем те, последние, незабываемые метры подъема. Все равно легче.
Доспускавшись до середины, где веревка(ки) закончились, мы вытоптали себе «полянки-седушки» и разместились чуть подождать. Джузеппе наверху отвязал нашу «путеводную нить» и скинул вниз, здесь Петр «надел» ее на свой ледоруб (у него был самый длинный), вонзил его ручкой в снег и буквально сел на него – дальше он был нашим камнем-скалой. А мы пошли вниз. Опять. По веревке. Все-таки – надежней. Джузеппе тихо-тихо спускался с самого верха. Ледорубик у него был коротенький, можно сказать, миниатюрный. Андрей предлагал ему свой – мол, на двух было бы легче. Но Джузеппе покрутил так недоуменно-удивленно в руках свой родной и плечами только повел: зачем? Есть же, чего еще, справимся… И справился.
Веревок до самого конца не хватило все равно. Так что последние метры мы все проходили, как Джузеппе. Вдобавок даже без ледорубов. Но легко. Можно сказать – уже на эйфории. Внизу, сфотографировав меня на фоне спуска – в нелепой старой куртке, в не менее нелепой старой шапке, вдобавок убежавшей куда-то на макушку, но зато с улыбкой от уха до уха, Кристина приговорила: «Ну ты точно не похож на человека, который вон оттуда вон через вот это вот все только что спустился». Я понял ее, лишь увидев себя на этом снимке. Мы никак не тянули на покорителей гордых вершин. Вот чехи – да.
Владимир как раз рассказывал, что не стоит все же пускаться в такие перевалы совсем уж без снаряжения. Хотя – признавал – категория «единичка», даже пусть и 1Б, и пусть даже со звездой, о том и говорит, что без снаряжения – можно. Но Абыл-Оюк, как он заключил, явно недооценен – ему можно смело присвоить «двойку», а то и все 2Б. Потому что, кто знает – что здесь было бы, не окажись снега на спуске. Что под ним? Даже если просто сыпуха – слишком круто. И как по ней «съехать» без страховок?
«Надеюсь, дальше мы пойдем вместе», – заключил он. «О нет, – выразил неуверенность я, – вы идете быстро, а мы – медленно, вряд ли получится». Так и вышло.
Пока же, хорошо передохнув, пока спускался удержавший нас скала-Петр, мы – в процессе – наконец-то перезнакомились. Пришла пора. А то уж сколько раз встречались, а по именам друг друга еще не знаем. Я даже устроил перепись (хотя никогда нигде никаких «путевых заметок» не делаю и не веду), а Лена параллельно производила портретную съемку. Чехи были не против. Нас они запомнили легко.
Переводил Лукаш – он единственный хорошо знал русский. Хотя, если чехи говорят по-чешски, а русские по-русски, то по итогу они все равно отлично друг друга понимают. Почему-то. Это я усвоил еще в Праге. Так было и здесь. Владимир, русского не знавший вообще, обычно слушал нас, потом – по-чешски – повторял все нами сказанное Лукашу, сверяя, – верно ли он понял. Верно, верно, – неизменно кивал Лукаш.
ДА ПО…СНЕГ ЭТОТ СНЕГ!
Меж тем смеркалось. Ну не то чтоб вовсе, однако вечер близился. Под нами был ледник. Но не тот – приветливый, солнечный и ручьистый ледник Абыл-Оюк на подходе к перевалу, нет. Этот был хмур, угрюм, холоден. Плотно стиснутый тесным кольцом надменных гор (все они стояли, как будто задрав головы к небу), напученный ледник с трудом, изогнувшись, вдали волной уходил влево и вырывался, наконец, из этих объятий в узкую щель-брешь. Но, как выяснится, и дальше бежал еще долго.
Камней-ступеней на нем не было. На нем был снег. Толщи и толщи… И – снег не держал. Одного-двух еще кое-как, но подряд двенадцать – точно нет. Никак. Что было под снегом? Ручьи? Не слышно. Трещины? Не видно. Никакого доверия это грязновато-белое бесконечное пространство не внушало. Поэтому чехи – все шестеро – связались веревкой. Владимир – обреченно первый – начал бить тропу. В одну сторону – провалы. Возврат, в другую сторону – вроде бы идем. Так и бились. Чехи – предсказуемо – скоро ушли вперед. Но все время поджидали нас.
Андрей с всегда легкой на ногу Кристиной и Иоанном за ними успевал. Лена с Димитрией – напротив – надежно отставали. Идя в замыкающих, они регулярно и плотно проваливались. И без того промокшие и уставшие, двигались медленно. Особенно Димка. Она буквально перебиралась из ямки в ямку. Пробовала идти рядом, по снежной целине, но проваливалась все равно – снег был совсем плох, не держал даже ее.
В конце концов я забрал у нее рюкзачок, Димка побежала чуть легче, хотя бы перестала хныкать. Я – на всякий случай – все равно шел позади. Мы с Леной проваливались почти на каждый шаг. И – вот этот вот финальный снежный спуск – вымотал хлеще любых Абыл-Оюков. Вымотал так, что… я даже ни разу нигде ничего не «щелкнул», более того, фотоаппарат так и остался упакованным в закинутом на верх рюкзака кофре. Ни одного кадра. За, наверное, пару-тройку часов пологого спуска. Просто даже мысли не приходило. А силы, напротив, не уходили, а улетали. Буквально – как душа из трупа.
К исходу снега я сдох. Молча и сухо сдал Димкин рюкзак Андрею, дожидавшемуся нас на первых – таких, черт, уже желанных! – камнях, чуть передохнул и – дальше. Даже очки не снял.
Чехи же резво переобулись. Скинули и спрятали в рюкзаки уже более точно не нужные кошки, оперлись на палки и – совершенно довольные собой – поскакали дальше.
Но прежде они вылечили Димку.
ЯЧМЕНЬ
Первым его заметил внимательный Джордж. В Димку он влюбился. Она в него тоже. Надеемся, дождется, пока вырастет. Он же и стал лекарем.
У нас со внимательностью и медициной тоже было все в порядке. Лена – медик и по образованию, и по призванию. Плюс – практика у нее долгая и… хорошая такая практика, почти в режиме неотложки. У меня – половина родни, начиная с мамы, – медики. Так что собрать аптечку в сложный путь – это можем. Но предугадать все – нет. Ячмень вот – не предугадали. А он наклюнулся. Скорей всего, от хронической сырости, захватившей нас на подходе к Шавлинским озерам. То есть – дня за два до перевала. Ячмень был, рос, а снадобья от него – не было. Что делать, наблюдали, беспокоились. Не смертельно, в конце концов.
Но Джордж, скармливая Димке конфеты и отогревая чаем, ячмень увидел. Чехи перерыли свою аптечку, и в ней снадобье нашлось. Вроде бы. Они терзали крошечный тюбик в руках, что-то напряженно обсуждали меж собой, но так и не решились. Меж тем нужно было идти на спуск. Спустившись, Джордж не успокоился и… полез в интернет. Под скалой! Когда сигнал – даже если б он и был – отражало бы и «фонило»! С чешской симкой в телефоне (я сразу вспомнил американцев на перевале Орой)! Но интернет его впустил (хотя, вполне возможно, это был просто какой-нибудь медицинский оффлайн-справочник). Больше того, выдал всю информацию про антибиотик, который – вроде бы – должен был спасти Димку от ячменя. Да, спасал. Но, лишь точно выяснив возраст-вес и, соответственно, – дозировку, призвав в помощники-переводчики Лукаша, все через него объяснив, он передал «зелье» Лене.
Само собой, мы благодарили. Особенно – через день, когда ячмень в самом деле смыло, будто утренней росой. Начисто.
С СЕРДЦЕМ НАПЕРЕВЕС
Покончив со снежным ледником, чехи – уже окончательно – ушли вперед. Джордж очень тепло, буквально нос к носу, попрощался с Димитрией. Мы от них все более и более отставали. Я шел все медленнее и медленнее. Даже, сходя с камней на последний, короткий снежник, причем на проторенную уже тропу, ухнул в него так, что – показалось – прошел бы насквозь, какой бы он ни был толщины, если б все там, внизу, не заканчивалось – на счастье – скальником. Выбирался долго.
Чуть позже подобрал на этих же скалах сердце. Зеленовато-серое. Второе после пред-Перевального бордового. Подобрал. Схватился за него и так – с сердцем в руке – дошел до стоянки.
Шли мы еще долго. Перевалы и ледники, прощаясь, отпускали-опускали нас в долину. Долину Правого Карагема. Под занавес, когда впереди показалась затемненная вечерними сумерками бирюза Карагемского озера, долина рассыпалась на речки. Верней, еще – ручейки. Ледники, щедро себя отдавая, убегали вниз водой, чтобы, попетляв меж цветов, напрыгавшись в водопадиках, слиться в озеро, а из него выйти – рекой.
И для нас – измотанных в дым – эта красота, вся эта водная феерия стала последней каплей. Дождавшись меня, ребята как раз пошли вброд через целую сетку рассыпанных в камнях ручейков, которые чуть ниже собирались в один – бурный, резвый, красивый. Я, уже не чувствуя в себе сил скакать-через-там-где-так-много-воды, пошел вниз, думая перепрыгнуть один раз. Дошел. И… не смог. «Ручей» очень уж стал похож на реку. Разуваться не хотелось (да и не моглось). Идти обутым вброд – тоже. Хотя после вспоминал и никак не мог объяснить себе – а почему? ноги же все равно были мокры насквозь. Но тогда, видимо, и мозг уже был слегка контужен, потому что, не имея никаких сил… я отправился обратно, как бы немного вверх, к тому каменному разливу, где форсировали эту резвую воду ребята. Форсировал. Потом – еще. Другую реку-ручей. Потом – еще. Опять. Их было – тьма. Последнюю, перед той полянкой, что утром покажется раем, пришлось-таки идти вброд. Обутым, конечно. Не только мне, как выяснилось, но и всем.
И… мы пришли. Спуск закончился. Все закончилось.
***
Я скинул рюкзак, который не снимал с того самого момента, как мы пошли по леднику за чехами, связанными веревкой. Лег под камень, где уже шипела вода в котелке. Андрей потребовал, буквально приказал, чтобы я немедленно переобулся: даже его трекинги после всех этих речек было хоть выжимай, что уж говорить про мои «идеальные» ботинки! Я молчал. Ну хотя бы просто сними, – сказал он. Конечно, – сказал я. У тебя же где-то был виски? – чуть погодя спросил он. Ну разумеется, – промолчал в ответ я. Давай? – предложил он. Конечно, – согласился я.
Но ни он, ни я, ни Лена, НИКТО! не помнит – выпили мы тогда, спустившись с Абыл-Оюка, или не выпили. Никто не помнит. Помним, что ужин отчаянно медленно готовился, горелки горели как-то невыносимо тихо, огонь был немыслимо не жарким, и даже китайская лапша с китайской же хитростью как-то особо томительно растворялась… Палатки мы поставили в тишине и в темноте. Я зачем-то долго и часто ходил, хромая, вокруг того самого камня… Потом – провал. Полный. Как переход в иной мир.
И – читай с начала – проснулись мы в раю…
У нас будет еще много интересного. Подписывайтесь на канал Русский следопыт, ставьте лайки
