Дмитрий Воденников о старой этике, новой реальности и селфи на фоне мужа.
Я никогда об этом не знал, но, оказывается, у некоторых племен папуасов в Новой Гвинеи до сих пор существует странная идея, что количество имен в мире ограничено. Вот бананов там больше, чем мы, дикие люди, вообще знаем: у нас же только желтые и зеленые (если зеленые – то обернуть в газетку и в темное место – доспевать: так в советские времена делали, когда бананов в продаже особенно не было; редко-редко «выкинут», там уж не разбирались, бери, что дают), а у папуасов — и желтые, и розовые, и зеленые, и короткие, и очень длинные, и очень толстые, в общем, всех разновидностей – и не сосчитать. А вот с именами туго.
Поэтому, чтобы дать новорожденному ребенку имя, его (имя) надо сперва у кого-то отнять.
Делается это так. Отец новорожденного мальчика идет к соседней деревне, с которой их племя не дружит, подкарауливает там беспечного соседнего папуаса и метким ударом опрокидывает его на землю. Перед тем, как треснуть его на прощанье в последний раз дубинкой и отправить в мир мертвых (откуда, кстати, можно вернуться, но об этом позже), убийца должен наклониться над распростертой жертвой и спросить: «Как твоё имя?».
(Один этнограф, кстати, говорят, не удержался и спросил у интервьюируемых папуасов: «А если он не ответит?» На что получил удивленный ответ: «Но это же бесчеловечно!»)
Так папуасский мальчик получает своё имя. И всю жизнь был за это своему отцу благодарен.
В русской традиции – напротив – отца принято упрекать.
Сестер и братьев, выросших в мозгу…
Кому об этом рассказать смогу?
Мне у могилы не просить участья.
Чего мне ждать?..
Летит за годом год.
— Отец! — кричу.- Ты не принес нам счастья!..
Мать в ужасе мне закрывает рот.
Был такой отличный поэт — Юрий Кузнецов. Его сейчас не очень-то помнят, но он был настоящий: дикий, советский – и в давнишнем историческом споре между «либералами» и «консерваторами» («патриотами», «почвенниками») твердо выбрал сторону последних. Поэтому сейчас был бы скорее всего нерукопожатным. Но ему это все равно, ибо умер он в 2003 году. И у него много чего на тему отца есть.
Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.
Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землёй.
(Вот я думаю, откуда это в нас? То ли это такая травестированная проекция отношений с Богом-отцом, то ли Фрейд тут ненавистный нам подкузьмил, но в российской поэзии образ отца почти никогда не бывает, к сожалению, безмятежным. Да и не мог быть)
Шёл отец, шёл отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым –
Ни могилы, ни боли.
(….)
Всякий раз, когда мать его ждёт, —
Через поле и пашню
Столб клубящейся пыли бредёт,
Одинокий и страшный.
Русская поэзия – одинокая и страшная. Под стать нашим будням. Особенно тем, что по пьяной лавочке, в центре или по окраинам. «В Сургуте молодая женщина в результате ссоры попала ножом в сонную артерию бывшего мужа. Скорую вызывать не торопилась, но сделала селфи на фоне окровавленного мужчины, с которым, к счастью, уже все в порядке».
Через три часа после удара женщина разослала эти фото своим знакомым вместе с ликующим сообщением: «Люди, я пырнула ножом бывшего мужа. Меня три часа возили по травмам и гомам. Но я только сейчас все отмыла. Я походу тварь».
История умалчивает, в «Одноклассниках» рассылала или в Инстаграме. Будем считать, что в Инстаграме.
Кстати, возвращаясь к обещанным папуасам.
Один человек плохо обращался со своей супругой, она умерла и по папуаской традиции попала на тот свет. Но муж сильно тосковал по ней, так скучал: не мог жить один. Тогда он набрался смелости и отправился за женой в потусторонний мир. Прошел по загробным полям, под иными деревьями, нашел главного духа и стал умолять вернуть любимую в мир живых. Дух подумал-подумал да и согласился, поставив, впрочем, условие, что жена вернется, но только в том случае, если папуас даст обещание впредь бережно и по-доброму к этой женщине относиться. Мужчина, разумеется, сильно обрадовался и все сразу пообещал.
«…Жена вернулась к нему. Но однажды муж забылся и вновь заставил ее тяжело трудиться. Когда же он спохватился и вспомнил о данном обещании, было уже поздно: жена распалась у него на глазах. У мужа от нее осталась только фаланга пальца. Племя разгневалось и изгнало его, потому что он отнял у них бессмертие — возможность вернуться с того света, как его жена».
…В сущности, фаланга пальца – это и есть папуасское селфи. Ничего с тех пор, как я погляжу, не изменилось..
— О, не надо, — он скажет, — не надо о смерти постылой!
Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном.
Ты светила ему, ты ему с колыбели светила…
— Он прошёл сквозь меня, ничего я не знаю о нём.