Экспертная группа «Европейский Диалог» и Фонд Конрада Аденауэра в рамках международного исследовательского проекта изучили популизм – феномен, актуальный как для Европы, так и России. В результате в начале 2018 года была опубликована книга «Популизм как общий вызов», написанная российскими и европейскими экспертами. Сайт «Европейский Диалог» публикует четвертую главу этой книги, в которой ведущий исследователь Института Примакова РАН Андрей Рябов анализирует институциональные характеристики популизма, зависимость моделей популизма от политических режимов и типов политических элит
КРИТЕРИИ ПОПУЛИЗМА
Популизм как общественно-политическое явление имеет чрезвычайно широкое толкование в литературе. В настоящей статье объектом внимания автора являются популистские партии, лидеры и движения, которые оказывают реальное влияние на внутриполитические процессы в своих странах. Иными словами, популизм рассматривается сквозь призму акторного подхода, и при этом в поле зрения остаются лишь те «игроки», которые участвуют в формировании политики тех или иных государств.
При таком подходе для понимания сути популизма важнейшими представляются две его особенности:
- деятельность популистских лидеров и партий направлена против существующего истеблишмента, против властных элит;
- находясь во власти, популисты на уровне практической политики пытаются реализовать упрощенные представления и стереотипы, бытующие в массовом сознании.
Взлет популизма как явления возникает в условиях, когда политическая система (прежде всего институты представительной и исполнительной власти, традиционные политические партии) утрачивает способность решать проблемы, остро затрагивающие интересы широких слоев населения
Взлет популизма как явления возникает в условиях, когда политическая система (прежде всего институты представительной и исполнительной власти, традиционные политические партии) утрачивает способность решать проблемы, остро затрагивающие интересы широких слоев населения. Популизм появляется как попытка предложить ответ на запрос, «вырастающий» из недовольства снизу. Нынешний интерес к популизму среди академических экспертов и политических наблюдателей связан в первую очередь с тем, что популисты резко усилились в той части планеты, где этого меньше всего ждали, – в наиболее развитых странах Европы и США. Контрастом этому явлению выступает постсоветское пространство, в странах которого, несмотря на слабость политических институтов и кризис доверия к ним, несмотря на стагнацию экономики и социальную пропасть между бедными и богатыми, популизм как значимый фактор внутренней политики отсутствует. В статье предпринята попытка выяснить, почему при внешней схожести экономических и общественных причин, порождающих популизм, наблюдается его взлет в одной части планеты и отсутствие в другой.
КРИЗИС СОВРЕМЕННОГО КАПИТАЛИЗМА
Если говорить о современных развитых странах, то следует отметить, что широко распространено мнение, будто подъем популизма там вызван лишь неспособностью некоторых общественных групп, число которых в последнее время неуклонно увеличивается, адаптироваться к условиям глобализации, информатизации, изменению соотношения культур в государствах Запада, вызванному массовыми миграциями. На мой взгляд, причины этого явления гораздо глубже.
Главной причиной всплеска популизма в развитых странах является системный кризис нынешней модели социально-либерального капитализма, сложившейся в третьей четверти ХХ в. и одержавшей победу в историческом соревновании с советским социализмом. Эта модель отличалась высокой занятостью населения, надежной системой социальной защиты, эффективными механизмами обеспечения прав и свобод человека и представительной демократии. Это был «золотой век» среднего класса, составлявшего большую часть населения развитых стран. Капитализм той поры обеспечивал комфортность проживания и являлся обществом стабильности и предопределенности.[1]
Главной причиной всплеска популизма в развитых странах является системный кризис нынешней модели социально-либерального капитализма, сложившейся в третьей четверти ХХ в. и одержавшей победу в историческом соревновании с советским социализмом
Однако начиная с первого десятилетия XXI в. социал-либеральная модель столкнулась с новыми вызовами, которые обусловили ее постепенную эрозию, переросшую позднее в нынешний кризис. Под влиянием «четвертой промышленной революции» произошло существенное сжатие сферы занятости, которое в первую очередь затронуло представителей неквалифицированного и монотонного труда и нетворческих профессий. «Массовизация высшего образования приводит к тому, что выпускники зачастую не могут найти работу, соответствующую их ожиданиям по квалификации и оплате труда».[2]Рост безработицы оказался особенно значительным в странах Южной Европы (Греции, Испании, Италии и Португалии). Кстати, не случайно, очевидно, в трех странах Южной Европы популистские движения в последние годы приобрели большое влияние. В Италии движение «Пять звезд» (5 Stelle) и в Испании «Подемос» (Podemos – «Мы можем!») стали мощными парламентскими силами. В Греции же СИРИЗА пришла к власти и с 2015 г. возглавляет правительство страны.
В контексте технологических и социальных изменений в развитых странах широкое распространение получила вынужденная частичная и временная занятость. В результате возник новый социальный класс – прекариат, состоящий из работников с временной или частичной занятостью, которая носит постоянный и устойчивый характер.[3] Его характерными особенностями являются «урезанный» социальный статус,[4] слабая социальная защищенность и отсутствие многих социальных гарантий, профессиональная дисквалификация. Это ограничивает для прекариата возможности доступа ко многим благам современной цивилизации. И не случайно, по-видимому, отличительная черта психологии этого класса – то, что он не видит будущего для себя при существующем социальном и политическом строе. И это создает объективные предпосылки для развития популистских движений.
Еще одним важным симптомом кризиса социал-либерального капитализма второй половины ХХ в. стало постепенное размывание и сокращение численности среднего класса
Еще одним важным симптомом кризиса социал-либерального капитализма второй половины ХХ в. стало постепенное размывание и сокращение численности среднего класса. Попытки правительств приостановить этот процесс и сократить разрыв в доходах между богатыми и остальной частью населения методами традиционной социал-демократической политики не приносят успеха. Это, в частности, подтвердило президентство Ф. Олланда во Франции. То же самое уместно сказать и о президентстве Б. Обамы в США, который активно использовал арсенал средств социал-демократической политики для решения социальных проблем. Однако социальное неравенство в США в годы его президентства увеличилось. Рост социального неравенства, сопровождаемый «закупоркой» каналов вертикальной мобильности, порождает среди части общественных слоев ощущение несправедливости существующего социального порядка, что объективно подрывает его легитимность.
Важным проявлением кризиса в политической сфере является набирающий силу процесс обособления правящих элит от общества, усиление их замкнутости и клановости. Этот процесс сопровождается ростом коррумпированности политических кругов, усилением влияния на осуществление политического курса теневых (в смысле невыборных) структур (пиар-менеджеров, политконсультантов, специалистов по медийным технологиям, групп, обеспечивающих связи политиков с большим бизнесом). Многократно усиливают власть элит и их автономность от общества современные медиа – от национальных телеканалов до сетевых СМИ, – позволяющие целенаправленно манипулировать общественным мнением.
«ЗАЗОРЫ» ДЛЯ ПОПУЛИЗМА
Все эти изменения, разворачивающиеся в условиях нормально функционирующих демократических институтов и регулярной сменяемости власти, в конечном итоге ведут к снижению ее ответственности перед обществом. Новая реальность, все более расходящаяся с нормативными моделями демократии, получила название постдемократии.[5] Эффективного противодействия отмеченным тенденциям, ведущим к эрозии демократических систем, пока не предложено.
Модель социал-либерального капитализма не смогла абсорбировать чужеродное культурное давление, исходящие от многочисленных диаспор мигрантов-мусульман. Концепции «мультикультурализма», «матчевой встречи культур» не сработали. В результате у части населения развитых стран возникла стойкая реакция отторжения мигрантов как чужеродного элемента для обществ Запада. Это обстоятельство также внесло заметный вклад в формирование общественно-политической среды, благоприятной для роста влияния популистских движений.
Образовавшиеся «зазоры» между новыми проблемами и отсутствием со стороны политических систем развитых стран эффективных решений, которые помогли бы устранить эти проблемы, и создают питательную среду для возникновения и развития популистских движений, как правого, так и левого толка
Данную питательную среду можно было бы описать с помощью следующих критериев:
- усиление социальной напряженности и конфликтности в обществе между высшими и низшими классами;
- утрата доверия к существующим политическим партиям и элитам;
- потеря значительными социальными группами веры в будущее;
- возникновение чувства уязвимости и незащищенности перед лицом агрессивного поведения со стороны некоторых «пришлых» культур.
Что же касается глобализации, маркетизации, информатизации, миграций, то эти явления существенно усиливают кризис социал-либерального капитализма второй половины ХХ в., но отнюдь не являются его первопричиной. Популизм пытается восполнить образующиеся «пустоты», предлагая либо нереалистичные картинки будущего, которые в силу многих причин невозможно воплотить в жизнь, либо готовые рецепты из прошлого, хорошо зарекомендовавшие себя в былую эпоху, но оказывающиеся бесполезными для решения проблем современности. При этом важно подчеркнуть, что популизм становится реальностью лишь при условии высокой социальной активности, представляющей собой важнейшую предпосылку роста его влияния.
ДЕФИЦИТ ПРОЕКТОВ БУДУЩЕГО
Возникновение условий, благоприятствующих восхождению популистских движений в развитых странах, нельзя признать уникальным случаем в их истории. Неожиданным оказалось то, что популизм вновь стал развиваться в рамках общественной модели, которая, как считалось, с ее эффективно работающими институтами и рационализированным массовым сознанием не оставляет места для усиления влияния популистов. Однако кризис этой модели и породил взлет популизма. Впрочем, важно отметить, что далеко не каждый кризис в развитии западной цивилизации оборачивался мощным подъемом популистских движений.
Кризис «организованного», «монополистического» мирового капитализма первой трети ХХ в. также носил системный и глубокий характер. Однако он не сопровождался сколько-нибудь значимым ростом популизма в мире, за исключением США (Х. Лонг и его правопопулистское движение «Поделимся нашим богатством»). Дело в том, что в ту эпоху «спросу» на новые идеи и проекты будущего соответствовало богатое «предложение» на политическом рынке. Это были как полностью альтернативные капитализму проекты (советский социализм, анархо-синдикализм в Испании), так и попытки «социализировать» капитализм (социал-демократические модели в Европе, «новый курс» Ф. Рузвельта в США). К сожалению, частью политического рынка того времени стали также человеконенавистнические проекты (национал-социализм, итальянский фашизм) и откровенно реакционные корпоративистские модели (Португалия А. Салазара). Места для популизма тогда не оказалось.
Ныне имеется спрос на перемены и реформу существующего порядка, но, в отличие от первой трети ХХ в., предложение на политическом рынке в виде реалистичных альтернативных проектов будущего отсутствует (различные «кабинетные» и утопические социальные теории не в счет). Возникающий зазор между высоким спросом и нулевым предложением и заполняют популистские движения. Вопреки широко распространенному мнению, современные популистские движения на самом деле не только вступают в противоречие с интересами истеблишмента, но и одновременно помогают ему создать у населения иллюзию существования альтернативы (хотя властным элитам понятно, что никакой альтернативы популисты не предлагают). Иллюзия же альтернативы дает возможность сохранить общественно-политическую стабильность и уберечь общество от углубления конфликтности.
Это со всей очевидностью усилит спрос на новые левые (но не левопопулистские!) проекты будущего, которые должны будут стать альтернативой не только правому популизму, но и модели социал-либерального капитализма
Однако нет никаких оснований полагать, что обращение к политическим решениям и инструментам из арсенала ушедших эпох позволит придать новый импульс развитию западных обществ и будет способствовать их модернизации в соответствии с потребностями ХХI столетия. Скорее всего, дрейф вправо в его популистской трактовке, осуществляемый ныне в США, Великобритании и, возможно, в ближайшем будущем в некоторых других западноевропейских странах, завершится неудачей. Это со всей очевидностью усилит спрос на новые левые (но не левопопулистские!) проекты будущего, которые должны будут стать альтернативой не только правому популизму, но и модели социал-либерального капитализма второй половины ХХ в. как таковой. Контуры и структурные особенности пока даже не просматриваются.
С большей или меньшей точностью можно предположить, что эти проекты будут учитывать достижения и социально-политические последствия технологических революций – энергетической, цифровой и биологической. По всей видимости, такие последствия (в первую очередь в энергетике) ослабят централизаторские функции государства. Власть во все большей степени будет сдвигаться вниз, на уровень общин и местного самоуправления. Возможно, достигнутый уровень материального благосостояния позволит развитым странам содержать за счет общественных фондов значительные группы населения, которые не найдут себе места в новой экономике, а продление продолжительности человеческой жизни в условиях роботизации увеличит свободное время и создаст условия для формирования гораздо более гибкого и комфортного для работников рынка труда. И не вызывает сомнений, что в новом левом проекте центральное место займет идея свободы и прав человека, среди которых повышенное внимание будет снова уделяться его социальным правам.
ПОСТСОВЕТСКАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ: ПОЧЕМУ ПОПУЛИЗМ НЕ ИНТЕРЕСЕН?
На фоне возрождения, в полном смысле этого слова, популизма в Западной Европе и США может показаться удивительным отсутствие сколько-нибудь заметных популистских движений и фигур в политической жизни стран постсоветского пространства. Использование лидерами некоторых государств этого региона мира популистской риторики или других приемов работы с массами не в счет. Можно говорить лишь о том, что популизм оставил заметный след только в Белоруссии, в какой-то мере в Грузии (во время президентства Михаила Саакашвили) и на Украине в деятельности некоторых парламентских партий и политических объединений, оказывавших определенное влияние на политику этой страны («Блок Юлии Тимошенко», партия «Свобода» и др.).
Хотя популистские партии довольно часто возникают и в других государствах постсоветского пространства, они не имеют там серьезного политического влияния. Такие партии или быстро перерождаются, как, например, Либерально-демократическая партия Владимира Жириновского в России, или оказываются в положении маргиналов (Народное движение «Антимафия» в Молдове). Лидерам же большинства стран региона свойственна иная, монархическая стилистика. Они предпочитают возвышаться над обществом, нередко отождествляя себя с государством, его традициями и устоями. В тех же странах, которые взяли курс на демократизацию и евроинтеграцию, политические лидеры, напротив, страстно пытаются продемонстрировать, что, будучи демократами по убеждениям, они готовы действовать только в рамках строго рационального понимания целей и объективных возможностей своей политики. И только по правилам, которые диктуют демократические процедуры. И в том, и в другом случае, лидеры постсоветских государств явно не стремятся быть популистами. В этой связи возникает вопрос: почему, при столь значительном социальном неравенстве, при тотальной коррумпированности политической сферы, массовом недоверии к политикам из истеблишмента, повсеместном отсутствии независимого правосудия, постсоветские общества так и не сформировали отчетливого запроса на популизм?
Ответ, думается, весьма прост. Популизм как политическое течение востребован только при высоком эмоциональном состоянии населения. Его развитие возможно лишь в условиях социального и политического активизма у массовых слоев, их готовности к быстрым политическим мобилизациям. Однако на протяжении почти двух десятилетий политическую жизнь большинства государств характеризует как раз обратное явление – хроническая пассивность населения, обусловленная его неверием в возможность что-то изменить в обществе к лучшему. В массовом сознании господствует иная установка: «Все перемены к худшему». В таких системах для популизма не остается места.
Популизм как политическое течение востребован только при высоком эмоциональном состоянии населения. Его развитие возможно лишь в условиях социального и политического активизма у массовых слоев, их готовности к быстрым политическим мобилизациям
Одновременно на постсоветском пространстве помимо авторитарной, неразрывно связанной с политической иммобильностью населения и социальной пассивностью, представлена и другая, плюралистическая тенденция развития, которую часто отождествляют с демократической. Для этой тенденции характерны периодические всплески бурной политической активности. В таких странах, как Украина, Грузия, Молдова, Киргизия, внутриполитические изменения неоднократно приводили к революционной смене власти при активном участии массовых слоев населения. Впрочем, новые правительства, приходившие к власти в результате «цветных революций», в большинстве случаев быстро разочаровывали общество и в значительной мере начинали воспроизводить политику своих предшественников. Причины этого явления следует искать в рамках специальных исследований, посвященных изучению трудностей демократических трансформаций на постсоветском пространстве. В рамках же контекста данной работы важно подчеркнуть другое: даже на волне повышенных ожиданий в условиях революционной смены власти и при активном участии масс в политической жизни стран, придерживающихся ориентиров плюралистического развития, в них так и не появилось ни одного по-настоящему влиятельного популистского течения.
Одна из причин этого заключается в том, что, как и в постсоветских странах с авторитарным правлением, в государствах с плюралистическим вектором развития все политические, экономические, информационные и административные ресурсы концентрируются в руках властных элит, объединяющих под своим началом власть и денег, и государственного принуждения. Истеблишмент же не заинтересован в длительных политических играх с массовыми слоями. Эти игры жестко ограничиваются рамками конкретных политических кампаний. Вторая же причина состоит в том, что даже в странах с относительно высокой, по постсоветским меркам, активностью населения она, как правило, не носит постоянного и целенаправленного характера. После революционного смещения коррумпированных режимов массы очень быстро возвращались с улиц домой, делегируя новым властям права полностью распоряжаться их судьбами. Даже активная часть населения не продемонстрировала умения воспользоваться гражданскими инструментами контроля за властью, поскольку за семидесятилетнее господство советского социализма массовые слои в принципе не могли накопить никакого опыта солидаристских гражданских действий. Поэтому элитам так легко удавалось освободиться от какой-либо зависимости от продвинувших их к вершинам власти революционеров из массовых слоев.
В конце 1980-х гг. перспективы подъема популистских течений существовали во многих республиках Советского Союза
Отдельный вопрос касается причины «истории успеха» популизма в Белоруссии. Представляется, что это стало возможным лишь в уникальных условиях первых лет перехода к рынку. По моему мнению, в конце 1980-х гг. перспективы подъема популистских течений существовали во многих республиках Советского Союза. Его социальной базой могли бы стать традиционные для советской системы социальные группы, опасавшиеся, что в результате демократических реформ они утратят свои социальные статусы и материальное благосостояние, но при этом и потерявшие веру в способность коммунистической партии удержать в стране порядок и сохранить советский общественный строй. Этим слоям хотелось в целом сохранить советскую систему, но избавиться от ее наиболее раздражающих и архаичных черт: засилья бюрократии, стремления государства регулировать частную жизнь граждан, многочисленных запретов и ограничений. Они хотели бы придать советскому социализму новый импульс развития, приблизить государственные институты к интересам обычных граждан. В их представлении осуществить это мог новый энергичный лидер, «близкий к народу», который обуздал бы произвол чиновников, заставил бы их бояться власти. Теоретически на такую роль в России вполне мог подойти Борис Ельцин, если бы он решился связать свою жизнь не с демократическим движением, а со стремлением сохранить прежнюю систему, модернизировав ее в соответствии с пожеланиями консервативно настроенных массовых групп, пришедших в движение в ходе горбачевских реформ вместе со всей страной.
Белоруссия, считавшаяся одной из наиболее успешных в социально-экономическом отношении советских республик, настороженно относилась к курсу Михаила Горбачева на проведение демократических реформ и без энтузиазма встретила распад СССР. В Белоруссии не было сильного запроса на создание независимого национального государства и долгое время сохранялись иллюзии по поводу возможности восстановления нового союзного государства на базе бывшего СССР.[6] В этом контексте появление сильного и яркого популистского лидера А. Лукашенко, выступившего за сохранение государственной экономики и взявшего курс на союз с Россией, полностью соответствовало надеждам большинства населения. Однако по прошествии целого периода постсоветской истории воспроизведение популизма такого же масштаба представляется невозможным не только в Белоруссии, но и в других государствах, образовавшихся на территории бывшего СССР. Общество стало более рациональным, пассивным и не питающим иллюзий относительно сохранения хотя бы «кусочка» прежней советской жизни.
В Грузии некоторые решения президента М. Саакашвили, особенно связанные с развитием отдельных территорий, кадровые назначения также испытывали на себе влияние популистских подходов. Президенту к тому же импонировала популистская стилистика взаимодействия с массами. Впрочем, и этот всплеск незавершенного, не оформившегося популизма оказался недолговечным. После прихода к власти в Грузии в 2012 г. коалиции «Грузинская мечта» он сошел с политической сцены.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Взлет популизма в развитых странах Запада происходит в условиях кризиса их развития, знаменующего переход от социал-либерального капитализма второй половины ХХ в. к иной общественной модели, отвечающей реалиям нового столетия. Сила популизма на современном этапе не в характере предлагаемых им идей, сводящихся к простым решениям либо обращенных в прошлое, когда эти идеи были действенным инструментом преобразования действительности, а в отсутствии серьезных проектов будущего на политическом рынке. На постсоветском пространстве, в условиях другого типа кризиса – стагнации и упадка, переживаемого странами этого региона, – нет условий для развития популизма. Элиты здесь автономны от общества и не нуждаются в массовых политических мобилизациях, а массовые слои пассивны и в лучшем случае лишь эпизодически демонстрируют высокое политическое участие.
[1] Фишман Л. Почему постфордизм? Рец. на кн.: Постфордизм: концепции, институты, практики / под ред. М. С. Ильченко, В. С. Мартьянова. М.: РОССПЭН, 2015. 279 с. // Мировая экономика и международные отношения. 2016. № 9. С. 125.
[2] Вольчик В. В., Посухова О. Ю. Прекариат и профессиональная занятость в контексте институциональных изменений //Terra Economicus. 2016. Т. 14. № 2. С. 163.
[3] Тощенко Ж. Т. Прекариат – новый социальный характер // Социологические исследования. 2015. № 6. С. 3–13.
[4] Стэндинг Г. Прекариат – новый опасный класс / пер. с англ. Н. Усовой. М.: Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС», 2014. С. 23.
[5] Крауч К. Постдемократия / пер. с англ. М.: Издательский дом ГУ–ВШЭ, 2010.
[6] Коктыш К. Е. Трансформация политических режимов в Республике Беларусь, 1990–1991. М.: Московский общественный научный фонд, 2000. С. 80, 82. (Научные доклады 108).