Во второй половине ХХ века зарождается междисциплинарная научная область критических исследований животных. О том, что это за исследования, и как с ними связана судьба змей, говорят философы Артемий Курбанов и Антон Кузнецов.
Критические и некритические исследования животных
Критические исследования животных — это общее название для целого комплекса направлений и попыток переосмыслить взаимоотношения человека и животных, а также статус животного по отношению к тому, как он был установлен в западноевропейской философской и научной традиции.
Чтобы лучше понять специфику критических исследований животных, стоит сказать о том, что такое обычные исследования животных. Классические исследования животных — это исследования животных как объектов. По Декарту, животные — это автоматы, которые демонстрируют некоторые поведенческие реакции, но они лишены души. Молодая новоевропейская наука предполагала, что они не способны испытывать те же чувства, что и люди, включая чувство боли, что допускало возможность обращения с ними по-другому, чем с людьми. Традиционное исследование животных так или иначе связано с биологией, а биология неотделима от превращения живых животных в коллекционные объекты, будь то рептилии в формалине или чучела крупных млекопитающих. Традиционная зоология начиналась со сбора типовых образцов, что сразу же формирует определённую диспозицию отношения между исследователем и животным миром. Главным при таком подходе является точность описания и понимание того, что с конкретным животным можно делать, насколько оно полезно или бесполезно, опасно или вредно для человека и человеческого общества или тех практик, которые человек выстраивает на границе с природой.
Коллекционирование, сохранение животных в формалине, — кажется, что новоевропейский поворот отнятия субъектности у животных совпадает с соответствующим отношением и к людям. В той же коллекции Петра I в Кунсткамере в формалине можно было увидеть младенцев и другие вещи. И ведь Новое время связано не только с Декартом, но и с эпохой великих географических открытий, которая привела и к коллекционированию людей, которых вплоть до ХХ века можно было увидеть в европейских зоопарках.
Происходит выстраивание определенной грани между теми, кого считают людьми, то есть полноценными субъектами, обладающими всеми атрибутами и всеми правами, и кого таковыми не считают. Новая европейская философия выстраивается в значительной степени как философия прав человека: вспомним идеи Локка, Руссо. И те, кто оказывается за пределами счастливого множества, в которое попадают обладатели прав, существуют в пограничном пространстве. В нем, при некоторых толкованиях философии Просвещения, оказываются представители аборигенных культур. Существовала практика экспонирования, допустим, бушменов или готтентотов в французских зоопарках. Тем самым общество обозначало, что они не являются людьми в полной мере, и поэтому в их отношении допустимы другие действия, нежели чем в отношении тех же европейцев.
С другой стороны, в этот период окончательно десакрализуется отношение к природе: природа начинает рассматриваться как объект познания. Как ни странно, познание жизни, познание живого зачастую предполагает умерщвление этого живого, его фиксацию. То есть первые коллекции музеев, в том числе и Кунсткамера, — это такие застывшие картинки жизни, которые жизнью уже не являются. И от этой традиции, в том числе при проведении биологических и медико-биологических исследований, наука отходит только во второй половине 20 века, когда появляется биоэтика.
Критические исследования в целом — это некий поворот в развитии научного знания и формировании картины мира, картины восприятия социальной реальности и природы. Этот поворот предполагает прежде всего возвращение субъектности тем, кто этой субъектности был лишён: неважно, это животные, природа, люди, представители тех или иных этнических групп, представители тех или иных гендеров и так далее. В этом смысле критические исследования животных находятся на одной волне с различными феминистскими теориями, c постколониальным дискурсом.
Почему змеи интересны в контексте критических исследований?
В рамках критических исследований животных прежде всего внимание обращают на домашних или доместицированных человеком животных с точки зрения того, что они с неизбежностью являются объектами либо явной эксплуатации, либо скрытой, — то есть это pet animals, домашние животные, животные-компаньоны, или сельскохозяйственные животные, которые в ином качестве, кроме как будущие объекты пищевой индустрии обычно не рассматриваются. Дикие животные в поле зрения критических исследований попадают реже.
Вероятно, это обусловлено неявной тенденцией, которая в принципе существует в исследованиях животных: чем ближе животное по своему внешнему виду, морфологическим характеристикам и когнитивным способностям к человеку, тем больше ему оказывается внимания. Соответственно, выстраивается неявная иерархия. То есть если мы посмотрим на основные протесты, связанные с экспериментированием на животных, то в первую очередь речь идет о приматах или о содержании животных в зоопарках. Внимания другим млекопитающим уделяется меньше, и еще меньше его достается рептилиям.
С этой точки зрения змеи — одни из самых обделённых вниманием животных. При том, что в принципе человека и змей, среди других рептилий, связывает очень давняя, и не сказать, что очень хорошая, история взаимоотношений. Есть ряд исследований, которые доказывают, что эволюционно, судя по всему, от предков приматов человеку досталась биологическая система быстрого распознавания объектов похожих на змей: это было явно связано с необходимостью выживания. Есть гипотеза, что крупные рептилии, крупные змеи представляли опасность для небольших приматов. Как питон Каа из «Маугли» представлял угрозу для бандерлогов. А уж ядовитые змеи точно представляют несомненную опасность для человекоподобных предков и для человека. Так вышло, что первичная зона расселения человека и зона распространения змей географически совпадала.
Практически во всех регионах человек со змеями соприкасается: это видно по культурному следу, это видно по тому, что так или иначе практически везде в истории — возьмем ли мы Средиземноморье, Австралию или Юго-Восточную Азию, — был период, где змеи скрализировались. В индийской культуре можно встретить царей-змей. Основатель школы Шуньявада, Нагарджуна, как известно, путешествует в царство змей. Но с наступлением господства авраамических религий змеи, наоборот, рассматриваются как враги человека.
Война на истребление
Поворот, связанный с объективацией животных в Новое время, приводит к тому, что против змей начинается война на истребление. Дело в том, что в Новое время по мере возникновения сильных централизованных государств с политикой подчинения всего и управления всем, что входит в зону суверенного господства того или иного политического субъекта, в зоне внимания оказывается и природа. И природа рассматривается как источник потенциальной опасности для подданных, для граждан. Соответственно, те животные, с которыми человек сталкивается прежде всего, разделяются на опасных, вредных в меньшей степени, но полезных (это в текстах на порядок меньше представлено), и в лучшем на нейтральных, которые ни для чего не могут быть приспособлены. В первой группе опасных животных оказываются все крупные хищники: эта война касается не только змей. В Европе на территории национальных государств начинается уничтожение волков, медведей и других крупных хищников. На территории центрально-европейских государств многие популяции, которые сегодня восстанавливаются, были полностью уничтожены.
Что же касается змей, то достаточно долго, по крайней мере в нескольких европейских государствах, например, в Германии, Италии и Греции, согласно законодательству, полагалась денежная премия за убитую змею: чаще это были гадюки.
Противостояние природе как некоторому организованному коллективному субъекту связано с этапом формирования колониальных империй, постольку проникновение на территорию Африки, Восточной Азии, Южной Америки и Северной Америки приводит к тому, что европейцы встречаются с новыми видами, в том числе с большим количеством ядовитых змей, которые рассматривается как опасные, как для самих европейцев, так и для местных жителей.
Здесь хорошим историческим примером выступает Индия, которая сначала оказалась в зоне влияния Ост-Индской компании, а потом попала под крыло британской короны. В Индии, кстати, проводятся первые серьёзные герпетологические исследования, то есть изучение мира рептилий, флоры и фауны змей. И тогда же принимается решение о том, что нужно уничтожать всех ядовитых змей, поскольку количество пострадавших от них слишком велико, чтобы английская корона могла себе это позволить. В конце XIX века 20 лет эта политика реализуется, но заканчивается ничем. Она заканчивается ничем в том числе и потому, что местное население, видимо, к змеям не питало тех же самых злобных чувств и в общем-то видело в уничтожении змей просто один из источников лёгкого заработка.
Того же Фрезера, основателя британской герпетологии, или Расселла, в честь которого названа одна из местных ядовитых змей, удивляло то, что некоторые индусы, например, с огромным уважением относятся к кобрам и не спешат уничтожать их, хотя они входят в так называемую большую четвёрку опасных змей на территории Индии, и их уничтожение поощряется денежным вознаграждением. При этом на территории тех княжеств и провинций Индии, где отношение было немножко другим, объявленная политика рассматривалась действительно как источник дохода. И змей разводили для того, чтобы им платили за каждый хвост, условно говоря, чтобы обеспечить себе дополнительный источник заработка: неядовитых змей выдавали за ядовитых. Дальше уже работают классические экономические законы.
Из врагов в предмет эксплуатации. Серпентарии
Война себя исчерпала по мере индустриализации производств. Появляются анти-веномы, и змеи из опасных врагов становятся постепенно объектом эксплуатации. Как раз в этот момент происходит попадание змей в поле внимания критических исследований, по крайней мере они становятся вполне подходящими для них.
Потому что, с одной стороны, начинается то, что мы можем назвать промышленной эксплуатацией змей: выстраивается определенная модель взаимоотношений, которая наряду с уничтожением предполагает отлов ядовитых змей для содержания их на специальных территориях или в специальных учреждениях, которые добывают змеиный яд для производства противозмеиной сыворотки. На рубеже XIX и XX веков на волне развития превентивной медицины по пастеровскому образцу, медицины, основанной на иммунизации животных и использовании дальше продуктов этой иммунизации либо для предотвращения инфицирования, либо для лечения уже развившегося заболевания, змеиные начинают рассматриваться с этой же точки зрения. Поражение организма токсикоинфекцией можно снять, применяя иммуноглобулины, то есть антитела, выработанные в организме лошади. Для этого лошадь нужно иммунизировать нарастающими дозами яда, а для того, чтобы яд получить, нужно содержать живых змей, даже если они остаются живыми обычно не очень долго. Бразильцы, с которых начинается массовое содержание ядовитых змей, подсчитали, что обычно максимум через полгода, после пяти ядовзятий, змеи погибали.
Профессиональный герпетолог Родриго де Соуза занимается в Бразилии восстановлением популяции одной из самых крупных ядовитых змей Нового света — бушмейстера. Это очень крупная гадюка, которая обитает на территории Атлантического леса, сплошного лесного массива по всему побережью нынешней Бразилии, который уходит вниз к Аргентине. Атлантический лес в настоящее время представляет собой жалкие остатки того, что не было уничтожено, не освоено под плантации. В числе прочих обитателей Атлантического леса под угрозой оказался бушмейстер.
Соуза очень критически высказывался по поводу своих коллег из Бутантана, что они не умеют с этими змеями работать так, чтобы змея переносила ядовзятия. Дело в том, что взятие яда предполагает жёсткую фиксацию, когда змею нужно прижать к столу, взять за голову, вывести зубы на край ядоприёмника. Змея при этом бьется очень сильно. Бушмейстер известен тем, что он просто сворачивает себе шею при таких процедурах, то есть он повреждает шейные позвонки, и после этого уже змея обречена. И Соуза, может быть, слишком критически высказывается по поводу своих коллег из Бутантана, но он прямо пишет, что через их организацию прошло и погибло не меньше миллиона змей. При этом толком с бушмейстером не научились работать. В Бутантане, с подачи основателя Бутантана доктора Витала Бразила, публикуют журнал, в котором есть статистика по тому, сколько к ним попадало животных. Только в 60-е годы они начали как-то пытаться продлить жизни змей, которые к ним попадают. До этого они их просто не кормили. И в принципе для змеи в стрессовых условиях характерен отказ от корма, а тем более при такой жёсткой процедуре как ядовзятие. Поэтому жить им оставалось примерно полгода, иногда больше, иногда меньше. Это не рассматривалось как проблема, поскольку змеи поступали со всей Бразилии.
Что изменилось в отношении змей с 80-х?
В восьмидесятые годы начинается активное развитие движения в пользу защиты прав животных и критических исследований животных. Но кажется, что говорить о каком-то очевидном или радикальном изменении статуса здесь не приходится. Меняются стандарты организации деятельности серпентариев, меняется подход к содержанию змей. То есть изменения происходят не под влиянием внешних факторов, а скорее меняются внутренние профессиональные стандарты и установки.
С другой стороны, в целом меняется рамка восприятия природы: природа перестает рассматриваться как источник угрозы, и змеи, как часть природы, тоже. Это хорошо видно по риторике в советских научных и научно-популярных статьях, поскольку освоение и интеграция среднеазиатских республик в состав Советского Союза точно также сопровождалась необходимостью выстраивания системы здравоохранения и лечения пострадавших от змеиных укусов. В 30-50-е годы змеи однозначно рассматриваются как враг человека. Один из ведущих натуралистов того времени, исследователей-зоологов, Спангенберг встречается с гюрзой и пытается ее убить, и пишет потом: «С каким бы удовольствием я бы размозжил ей голову прикладом, но было уже слишком темно». В 60-е, 70-е, 80-е риторика меняется на то, что змеи тоже приносят пользу, у них есть свое место в природе, поэтому их не надо убивать, это лишнее, это неправильно.
Происходят определённые изменения в отношении кормовых животных, животных, содержащихся в зоопарках, и других животных. Но не являются ли эти изменения косметическими по своей природе, не соответствующими сути критических исследований? То есть мы больше заботимся о змеях и не морим их голодом, но они всё ещё в той же самой степени остаются объектами как явной, так и неявной эксплуатации. С одной стороны, домашние животные нам друзья, а с другой стороны, не совсем, потому что, если что, можно любимую свинью забить на мясо. Возможно, критические исследования животных играют какую-то роль в гуманизации отношения к животным, но парадигма отношений остаётся той же самой.
Animal traffic и маркетизация
Есть прекрасная книга Розмари-Клэр Коллард «Animal Traffic», представляющая собой популярное исследование современного зообизнеса с использованием марксистского, экономико-центристского подхода, где в качестве товара выступают животные. В этой книге она пытается показать, как формируется прибавленная стоимость на этот товар: животное должно быть в хорошем состоянии, должно быть здоровым, не должно иметь физических изъянов, — и показать, что происходит с ним дальше по пути изъятия из природы, то есть по пути того, как животное из элемента природы превращается в рыночный объект как объект эксплуатации.
С этой точки зрения, можно сказать, что на самом деле никакого освобождения не происходит, просто на место войны человека против змей или против иных биологических видов или групп видов приходят рыночные отношения, когда эти виды оказываются вписанными в сложную систему экономических итераций, выстроенную по принципу глобальной эксплуатации Севера и Юга. Обычно странами экспортерами выступают страны глобального Юга: это Восточная Азия, Африка, Южная Америка, в некоторой степени наша страна. А глобальный Север, прежде всего США, являются потребителями: там очень большой рынок и аукционы продажи животных со всего мира. То, как это происходит, потрясает своим масштабом. Россия находится в промежуточной фазе, то есть мы являемся и экспортерами, особенно если говорить про фауну Дальнего Востока, и импортёрами, поскольку в мегаполисах сложилась своя культура содержания животных.
Критический настрой можно продолжить упоминанием разнообразных предложений ресторанов приходить к ним, потому что у них животных «счастливо» забили, то есть не на скотобойне зарезали, а зарезали в приемлемых условиях. Вы будете есть правильное мясо и чувствовать себя лучше, и поэтому будете больше платить. То есть пока что освобождение животных — это просто круги на воде.
Зачем возвращать субъектность животным?
Зачем возвращать субъектность животным, змеям, про которых мы не знаем, есть у них сознание или нет? Люди в целом готовы понять, принять, признать, что равенство прав и возможностей людей, независимо от цвета кожи, от этнической, гендерной или другой идентичности не должно варьироваться, оно должно быть между всеми людьми. И в этом смысле понятны критические исследования, понятен феминизм. Но почему делиться с животными? Кто-то может сказать, что нелепо возвращать субъектность животным, ведь мы все равно будем их есть, всё равно будем иметь домашних питомцев и так далее.
Общая идея, которая движет теми, кто работает в парадигме критических исследований животных, связана с идеей прекращения эксплуатации: прекращения вертикальных отношений, отношений зависимости, отношений угнетивных. Люди не видят другого способа это сделать, кроме как через наделение животных субъектностью, при всей спорности этого подхода.
Если мы следуем той глобальной концепции сохранения равновесия между человеком и природой, которая сейчас принята и которая лежит в основе международных соглашений, документов ООН, и иных каких-то рамочных установок, определяющих развитие человечества в целом, то ее частью является идея сохранения видового разнообразия, когда признается ценность любого биологического вида, вне зависимости от его места в биосфере, особенностей, значения для человека или отсутствия этого значения. Критические исследования вполне себе стыкуются с этой установкой.
В конечном счете эта концепция связана в первую очередь с нарушением биологического разнообразия, экологическим дисбалансом и теми экологическими вызовами, которые мы сейчас имеем. Эти экологические вызовы коренятся в возникшей в Новое время парадигме отношений человека и природы. В итоге, по всей видимости, даже если в основе наших действий лежит антропоцентризм, то есть исключительное пестование человеческой жизни, то даже из этого ракурса нам было бы важно для сохранения себя сохранять и других и признавать их субъектность.
В конце это всё замыкается на человеке, на восприятии человеком самого себя в отношении с другими людьми, поскольку сохранение природы, сохранение животных прямым образом связано с тем, что мы позволяем себе в отношении человека.
Проблема реализации на практике и вымирание
Тем не менее встает проблема того, что, даже если люди разделяют такие взгляды, они могут оказаться не реализуемыми на практике. В последнее время мы видим действия разнообразных экоактивистских организаций, которые связаны с выплескиванием продуктов на предметы искусства, с похищением или просто освобождением животных. Но отчасти современный дискурс освобождения животных обязан определённому состоянию экономических отношений в самых развитых странах. Потому что в менее развитых регионах — не только Индии, Юго-Восточной Азии, но везде, где люди не живут так здорово, — там даже нет предпосылок к такой дискуссии, потому что экономика не так сильно развита.
Существует ли какой-то реальный инструмент, который бы мог изменить отношение к животным не на косметическом уровне и не уровне единичных акций, когда в отдельную лабораторию, проводящую эксперименты, врываются активисты, устраивают демонстрацию и решают проблему? Какого рода изменения должны произойти, чтобы существенным образом изменить отношения человека и животного мира?
Тут возможны два сценария. Научно-популярная работа Элизабет Колберт «Шестое вымирание» очень точно описывает то, что происходит на Земле сегодня: мы теряем биоразнообразие, и даже не в силу прямого уничтожения и экономической эксплуатации. Биосфера сокращается, мы теряем виды животных в разных сегментах фауны. Темпы и масштабы этого вымирания сопоставимы с прежними большими вымираниями. Считается, что было пять больших вымираний, когда фауна практически полностью исчезала. Самые известные — это вымирание динозавров и Ледниковый период. И потом происходило обновление.
Здесь есть разные точки зрения. Кто-то говорит, ссылаясь на опыт прошлого, что ничего страшного в этом нет: жизнь никуда не уходит, просто она приобретает новые формы. Но то, что это происходит на глазах одного поколения в некоторых случаях, в общем и целом вызывает страх. Потому что даже если мы исходим из посылки, что в результате вымирания жизнь на Земле останется, она будет трансформирована, просто уже без человека или с ним, но очень странным образом.
Если мы сейчас переживаем эпоху вымирания, и у нас есть время, то можно надеяться на постепенные изменения в сознании. Это кантовский подход, идеи, которые заложены в его работе «К вечному миру» и в его эссе «О педагогике». Он пишет о том, что человек от поколения к поколению становится немножко лучше: в целом люди меняются, формируется новая система ценностей, которая на каком-то этапе полностью меняет сложившиеся практики. В «К вечному миру» речь идет об исключении войны как способа решения политических вопросов. А в «О педагогике» речь идет о последовательном улучшении человека путем все большего приближения к полному познанию морального императива. Но это все имеет смысл, если у нас еще осталось время на то, чтобы исправить ситуацию мирным путем.
Но если времени нет, возможно, только какие-то радикальные события, скажем, жуткая экологическая катастрофа, могут заставить пересмотреть отношение к тем процессам, которые мы сегодня наблюдаем.