Прочитанное о путешествиях в чужих книгах

Прочитал пост в телеге. Автор – родственник Аросевой (помните пани Монику в «Кабачке 13 стульев». Если Кабачок, то не 12, а 13). …Так вот. Я до сих пор помню, как в 1988 году, вернувшись из двухлетней срочной службы в Советской армии, запоем читал «…Живаго» в журнальном варианте. «…Где живёшь? На углу Пастернака и Живаго! В израильском городе Ришон Ле-Цион есть так называемый нобелевско-премиальный квартал, где улицы названы в честь лауреатов, в основном литературной премии. Нелли Закс, Анри Бергсон, Пауль Хайзе и т. п. Плюс Иосиф Бродский. И Борис Пастернак! А также – невероятное – есть улица Доктора Живаго. По сути она очень короткая, едва ли 100 метров. Но дома по ней стоят, минимум два. Когда я к ней подошёл, чтобы сделать фото, ко мне обратился идущий мимо местный житель. Поняв, что на иврите со мной нельзя говорить, он перешёл на английский. "Zhivago is a great film", – сказал он. Да, ответил я, и great book. Он поднял бровь: "Ah, you know it". Дя, ответил я, поэтому я тут. В Берлине есть классные перекрёстки: Борис-Пастернак-Вег/Маяковскиринг (и Чайковскиштрассе), а также перекрёсток Отеллоштр./Фигароштр., но Пастернак угол Живаго – вообще блеск. Увы, нет фото двух табличек именно рядом. Но и так хорошо…» (с) Григорий Аросев 🙂 …И ещё я на стихи Григория писал пародии и он, подмигнув, как мудрый человек, одобрил, не скандалил, как некоторые… 🙂 P.s. Собираюсь вот с духом написать о своем/нашем путешествии по Израилю, куда ездили всей семьей (мы с женой и дочка с сыном). Запомнилась удивительная вещь: никогда не замечал религиозности за сыном, а в Храме Господнем он лбом на коленях – до самого камня…

Ильф и Петров «Одноэтажная Америка». 30-е годы. Авторы едут/путешествуют по «окрашенной» пустыне. В очередной раз восхищаются уровнем, качеством и стандартами чужой жизни. Постели, электрическое освещение, паровое отопление, горячая и холодная вода – всё ровно так, как Нью-Йорке, Чикаго или… забытом богом Галлопе 🙂. Еще и ещё раз: это там так почти 100 лет назад. «… Тут кончалась резервация навахо. Сразу стало темно и холодно. Иссяк бензин. Захотелось есть. Но не успел мистер Адамс высказать мысль о том, что теперь все пропало и нам придется ночевать в пустыне, как сейчас же за мостом сверкнул огонек, и мы подъехали к домику. Возле домика мы со вздохом облегчения заметили газолиновую станцию. Кроме этих двух сооружений, которые стояли прямо в пустыне, даже не обнесенные заборами, не было ничего. Домик представлял собою то, что по-русски и по-испански называется «ранчо», а по-английски – «рэнч». И вот здесь, в пустыне, где на двести миль в окружности нет ни одного оседлого жилья, мы нашли: превосходные постели, электрическое освещение, паровое отопление, горячую и холодную воду – нашли такую же обстановку, какую можно найти в любом домике Нью-Йорка, Чикаго или Галлопа. В столовой перед нами поставили помидорный сок в стопочках и дали «стейк» с костью в виде буквы Т, такой же красивый и невкусный, как в Чикаго, Нью-Йорке или Галлопе, и взяли с нас за все это почти столько же, сколько это стоит в Галлопе, Чикаго или Нью-Йорке, хотя, пользуясь безвыходным положением путешественников, могли взять сколько угодно. Это зрелище американского standard of life (уровня жизни) было не менее величественным, чем окрашенная пустыня. Если вы спросите, что можно назвать главной особенностью Соединенных Штатов Америки, мы можем ответить: вот этот домик в пустыне. В этом домике заключена вся американская жизнь: полный комфорт в пустыне рядом с нищими шалашами индейцев…» ...При этом, над индейцами поизмывались, конечно.

В последние годы стал читать авторов собраниями сочинений. Не знаю, почему. Наверное, чтобы лучше/глубже/неоднобоко понимать их творчество. Близится к концу мое «путешествие» по страницам страницам Ильфа и Петрова – дочитываю их последние произведения. Они много путешествовали по Европе и по США и много об этом писали. Вот их путешествие по США, детально описанное в «Одноэтажной Америке». 30-е годы. Какие клише сидят в наших головах? Как мы «воспринимаем» обычную Америку того периода?.. Великая депрессия, толпы голодных и безработных. А Ильф и Петров пишут, что в каждой «деревне» (в каждом маленьком городе) есть холодная и горячая вода, ванны, души, туалетная бумага. И в смысле комфорта жизнь человека в каком-нибудь богом забытом Галлопе ничем не отличается от жизни человека в Нью-Йорке или Чикаго… Еще раз: это 30-е годы прошлого века. Почти 100 лет назад. Врали, наверное, низкопоклонники 🙂: «…Город Галлоп дал нам очень много для понимания Америки. Собственно, этот город совсем не отличается от других маленьких городков… Какой-нибудь старый галлопчанин, уехавший на два-три года, едва бы узнал свой родной город, так как нет ни одной приметы, по которой он мог бы его узнать. «Какой город?» — спросил бы он, высунувшись из автомобиля. И только узнав, что он действительно в Галлопе, а не в Спрингфильде или Женеве, принялся бы целовать родную землю (асфальт). Именно этим вот отсутствием оригинальности и замечателен город Галлоп. Если американцы когда-нибудь полетят на Луну, они обязательно построят там точь-в-точь такой же город, как Галлоп… Добрый город Галлоп! Его не интересуют события в Европе, Азии и Африке. Даже американскими делами город Галлоп не слишком-то озабочен. Он гордится тем, что со своими шестью тысячами жителей имеет горячую и холодную воду, ванны, души, рефрижераторы и туалетную бумагу в уборных, — имеет тот же комфорт, что Канзас-Сити или Чикаго…» (с) И даже в пустыне был… душ: «…В Америке путешественника не угнетают обычные дорожные сомнения: "Где мы сейчас? Найдем ли мы ночлег? Не врет ли спидометр? Уж слишком мы забрались на Запад, - не пора ли передвинуть стрелку часов?" Нет. Путешественника не волнует вопрос о ночлеге. Он привык к тому, что на дороге его поджидают кэмпы, то есть лагери, состоящие из нескольких маленьких домиков (в каждом домике - комната, душ и газовая кухня, а рядом с домиком - гараж). Ежедневно на дороге можно встретить на маленьком столбике плакат: "Через полмили - проверка спидометра". И действительно, через полмили стоит новый столбик. И от этого столбика до следующего будет пять миль, и вы можете проверить правильность своего спидометра-прибора, отмечающего пройденное расстояние. Встретится вам и совсем уже заботливый плакат: "Пора передвинуть стрелку часов". А на вопрос: "Где мы сейчас?" - есть точный, даже несколько торжественный ответ: "Покидаете Нью-Мексико. Въезжаете в Аризону"...»

Ильф и Петров в «Одноэтажной Америке» так описывают посещение музея, который почти с «техническим фанатизмом» возводил Форд на территории своего завода (или рядом с ним): «… В этот день мы начали с музея машин. Здание музея имеет только один зал, размером в восемь гектаров. Пол выложен тиковым паркетом, который звенит под ногами, как сталь. Потолок подпирают металлические колонны. Они в то же время являются калориферами, центрального отопления. Музей еще не готов. Но замечательные экспонаты доставлены сюда со всего мира. Здесь десятки паровых машин, начиная чуть ли не от котла Уатта. Все машины устанавливаются на фундаменты, с тем чтобы после открытия музея они могли работать, наглядно демонстрируя старинную технику. Есть среди них необыкновенно пышные образцы – неуклюжие, тяжелые, на чугунных коринфских колоннах, выкрашенных зеленой масляной краской. Автомобильный отдел громаден. Как видно, тут собраны все типы и модели автомобилей, которые когда-либо существовали на свете. И нельзя сказать, что понятие о красоте было чуждо строителям автомобилей тридцать лет тому назад. Конечно, почти все эти машины кажутся теперь странными нашему взгляду, но среди них есть очень красивые экземпляры. В них много красной меди, сверкающей зеленоватой латуни, зеркальных стекол, сафьяна. С другой стороны, эти автомобили подчеркивают величие современной автомобильной техники, показывают, насколько лучше делают автомобили сейчас, насколько они дешевле, проще, сильнее, элегантнее. Может быть, Форд и сам еще не знает, как будет выглядеть его музей. Здесь не чувствуется руководящей идеи в устройстве отделов и расстановке экспонатов. Но, очевидно, Фордом двигало одно стремление – собрать всю эту разбросанную по миру и беспризорную старинную технику, покамест она еще не проржавела и не истлела на свалках. Он торопится. Все время свозят в музей новые и новые экспонаты. Здесь есть деревянные сохи, бороны, деревянные ткацкие станки, первые швейные машины, первые пишущие машины, древние граммофоны, паровозы и поезда. На рельсах, вделанных в начищенный паркет, стоит старинный поезд с узорными чугунными решетками на тамбурах. Наружные стены вагонов расписаны розочками и листиками, а под окошками – в медальонах нарисованы сельские виды. Вагоны прицеплены к маленькому бойкому паровозику с медными фонарями, поручнями и гербами. В таком точно поезде, лет семьдесят пять тому назад, мальчик по фамилии Эдисон продавал пассажирам газеты, В таком точно поезде он получил исторический удар по уху от кондуктора, после чего лишился слуха. И в 1927 году, во время празднования восьмидесятилетия Эдисона, старый Форд, которому тоже было немало лет, устроил очень трогательное торжество. Между Детройтом и Дирборном была восстановлена старинная железнодорожная ветка, и тот самый поезд с цветочками и пейзажами, который мы видели в музее, повез великого изобретателя. И так же, как семьдесят пять лет тому назад, Эдисон продавал газеты сидевшим в поезде гостям. Не было только грубияна-кондуктора, сбросившего мальчишку с поезда. И когда Эдисона спрашивали, не повлияла ли глухота на его работу, он отвечал: – Нисколько. Я даже избавился от необходимости выслушивать множество глупостей, на которые так щедры люди. Смешной поезд, бренча, катился в Дирборн. А вокруг, на всем земном шаре, пылало электричество, звонили телефоны, звучали патефонные диски, электрические волны опоясывали мир. И все это вызвал к жизни глухой старик с лицом полководца, который медленно, поддерживаемый под руки, переходил из вагона в вагон и продавал газеты. Форд утверждает в Америке культ Эдисона. В какой-то степени этот культ переносится и на самого Форда. Он человек того же, эдисоновского поколения. Он вызвал к жизни машину, он сделал ее массовой. Уходя из музея, мы увидели в вестибюле вделанную в пол бетонную плиту. На ней видны отпечатки ног Эдисона и его собственноручная подпись…»