Стакан молока

Самым ходовым транспортом в станице Должанская был велосипед. На работу, в магазин, к морю — милое дело прокатиться. Мотоцикл, а тем более «Жигули» или «Нива» были для станичников роскошью. На владельцев этих видов транспорта они поглядывали с некоторым укором. Приехав сюда отдыхать, я первым делом купил велосипед. И нисколько не пожалел об этом. Он не только экономил время и силы, но и доставлял удовольствие. Я без устали гонял по гладким песчаным дорогам и тропинкам, делал стремительные броски...

Жизнь текла и текла. С каждым годом в Князеве становилось тише, пустыннее, всё меньше звучало детских голосов, потому что молодёжь, оперяясь, в селе почти не оставалась, а старики мало-помалу подбирались. Тихо и незаметно убрался бывший председатель колхоза Фёдор Зубарев, пришедший с фронта одноглазым, а в последние годы совсем ослепший. Почему-то по нему Надёжка особенно переживала, да и не могла не переживать, потому что Фёдор Иванович был человеком, каких поискать: хотя и строгий, но с душой, по совести жил… Помимо Зубарева, умерло двое соседей слева и справа: Никулин и Карасёв...

Недавний случай свёл меня с удивительной женщиной. Познакомились мы на остановке общественного транспорта. Я ехал в книжный магазин на презентацию нового сборника своих рассказов «Козерог и Шурочка», она куда-то по своим делам. Эта женщина долго ко мне приглядывалась, делая вид, что просто прохаживается рядом. Но стоило мне обратить на неё внимание, как тотчас подошла. – А я вас всё-таки угадала, – сказала женщина, и в её устах это прозвучало как: «Вот ты и попался!». – Вы меня в чём-то подозреваете?...

Город пережил долгую, утомительную зиму, которая серым, ноздреватым льдом ещё лежала во дворах хрущёвок, в Центральном парке. На улице можно было повстречать одетых по-весеннему людей. Вечерами поднимался ветер, шумела вытяжка в квартире, утром под ногами хрустел тонкий, как стекло, ледок. На остановке у автовокзала бомжи – старик со старухой, дремали на лавочке в предрассветном мареве, скрыв своё горькое безобразие под драным, грязным одеялом на вате от шедшего навстречу обновлению мира. Дни становились заметно длиннее, в парке началась разноголосая птичья суета...

Привет, знаешь, хотя нет, не знаешь, знаю я – ты мне больше не напишешь, а я… А я еще много раз… Не приходит и дня, чтобы я о тебе не подумал, ты сегодня мне приснилась – сидела напротив меня в легкой маечке и ела морковный салат. Почему морковный? Понятия не имею. И, казалось, что у нас все продолжается – и впереди лето. (Удалено). Привет, знаешь, хотя нет, не знаешь, знаю я – ты мне больше не напишешь, а я… Года четыре, как мы не виделись, тебя забыть у меня не получается. Черт возьми, как можно забыть твои объятия нашей первой ночи – та ночь, самая счастливая, что случалась со мной...

Дремлет солнце в разливе. День до блеска умыт. Спит базар гомонливый вдоль грачиных ракит. Нет снегов и в помине. Вешний постный уют. И пронзительной синью вдрызг пролески цветут. Под линялою крышей в три оконушка дом… В этом вербном затишье Русь списали на слом. Даже сердце запнулось – тихий вздох половиц… На житейскую скудность хоть реви, хоть молись. Знаю: бед нынче – ливень, да и помощи нет, но в душе, как в разливе, – ярким полымем свет. *** Не заманить ни шекелем, ни евро… По горло замотавшись...

За ежедневными, всё возрастающими хлопотами она не обращала внимания, какой день недели идёт, даже в Пронске месяца два не была. А потом и со счёта сбилась. Хватилась, а уж первый настоящий зазимок, пришедший в начале ноября, сковал землю и засыпал всё вокруг снегом. После недельного перерыва Никушин отправился на пасеку проверить, как пчёлы начали зимовку. С самого утра ушёл. И сразу Надёжке сделалось нестерпимо тоскливо, захотелось кого-то увидеть, поговорить с кем-нибудь. Пока рядом был Фадей, вместе колготились и время бежало незаметно, а как отлучился ненадолго, сама не своя ходила...

Воровство по отцовской указке …дрова из казённой бани, сено с конного двора… Вовка не любил – страх и стыд, а ночные набеги на августовские огороды воровством не считал – не пахли воровством, а походили на партизанские налёты, коими бредили сельские огольцы. Хотя урон и разор от налётов выходил изрядный: ни столь, бывало, моркохи да репы надергают, сколь гряды порушат, словно стадо чушек настырными рылами рыли грядки. Но урон и разор Вовку и ватажников мало волновали, коль в руках зуд, в крови азарт – бродит, пьянит, и овощи, добытые в партизанском набеге, слаще домашних...

Вора секут не ради мучения, а ради спасения. // Русская поговорка Вовка-воришка Украл топоришко. Полез в окошко, Упал в лукошко… // Дразнилка Село Сосново-Озёрское родилось и заматерело в приозёрной долине, где летом полыхали алые саранки и заманчиво синела далёкая тайга, где по хребтам лиственницы – словно лествицы* в небо. А в долине и в тайге – сотни озёр, и на зорях безпечно** играли краснопёрые окуни и ярые щуки. Вольным ветром пролетел век села; прошумела степная ковыль, всплеснулась озёрная синь...

За мелкими, но постоянными заботами Надёжка не заметила, как вплотную подошла весна. Чем становились полнее дни, тем радостное делалось на душе. Казалось, что жизнь разворачивается в настоящую силу, всё, что было до этого, – лишь слабый рассвет перед началом чего-то большого и важного. К этому времени Никушин взял в совхозе ссуду, они запаслись строевым лесом, досками, смотались на цементный завод в Воскресенск и привезли двести листов шифера. После этого Надёжка поняла, что всерьёз взялись за работу,...

Утром, только-только стало светать, выбежала в трескучий мороз, в налипший повсюду иней, махрами свисающий с веток деревьев. Машины, в ряд выстроенные, все у инея в плену, одна на одну стали похожи, словно солдаты, пока не приглядишься, свою не узнаешь. И стекла ото льда-инея отскребла, и несколько раз вокруг машины пробежалась, дверцами похлопала, на педали понажимала, ключом туда-сюда повертела, но машина так и не завелась. Как на грех, из толковых мужиков никто не вышел, чтобы помочь. Воскресенье, отсыпаются люди...

Мое знакомство с творчеством Леонида Максимовича Леонова (1899—1994) произошло в первый год войны. Тогда на экран вышли короткометражные фильмы «Пир в Жирмунке» и «Трое в воронке» по рассказам Леонова («Боевой киносборник» № 6, 1941). Не буду пересказывать, скажу лишь одно: за четыре года войны из просмотренных десятков короткометражек больше всего запомнились именно две леоновские ленты. Факт примечательный. Я и сейчас, спустя восемьдесят с лишком лет, в подробностях могу рассказать сюжет того и другого фильма...