Стакан молока

В последние годы Надёжке всё чаще хотелось остановить жизнь или хотя бы замедлить, чтобы годы не бежали гуськом друг за дружкой, а дали передышку и себе, и людям. За это время она окончательно отдалилась от Фадея ‒ каждый жил сам по себе. Нина как уехала после того случая, так более и не приезжала. И вот пришло время получить от неё известие. Как-то после обеда пришла дочь Аниски – Нюра, или Нюрик, как называли её в Князеве, и, вызвав из дому, напряжённо присела на лавочке... Прежде-то Надёжка сама...

В класс он приходил последним. Лохматый, с засученными рукавами. Очки в руках. Духарик – прозвали мы его. Он начинал урок со спора. Казалось, спор его происходит с невидимым собеседником. До того жарко говорил он. Задавал вопросы, прислушивался чуть и тут же отвечал, и довольный улыбался. Он не называл нас по фамилиям, а в порыве увлеченности вдруг обращался к кому-то одному и спрашивал: – Ты как считаешь, верна мысль? Урок его пролетал незаметно, и было жаль этого, а мы завидовали тем классам, в которые он шел после нас...

Виталя Канавкин, редактор отдела культуры нашего «Глобуса», просто бредил книгами писателя Солоухина. «Нет, – хватал он меня за руку в коридоре, – ты послушай!» – и гнал наизусть какое-нибудь солоухинское описание природы, застолья или женщины. Память у Витали изумительная, читает он с выражением, с завываниями, как радиоартист. В таких случаях я не знала, как вырваться. Канавкин цитировал, комментировал, закатывал глаза, впадал в нервное возбуждение, сходное с морфиническим; так проходил час, начинался другой...

Бледнеет ночь, ей некуда деваться; Изгибы очертаний всё ясней, Лоскутья мрака стали расползаться Под лавочки, заборы и репей. Несмело птицы подняли тревогу, Осины тронул лёгкий ветерок, И вот уже, сначала понемногу, Потом всё ярче светится восток. Пока ещё посёлок не разбужен, Через зубчатый, тёмно-синий бор Перелезает солнце неуклюже, Как будто рыжий кот через забор. Летняя колыбельная День прошел. Прохладой веет, Крыша скатом розовеет, Обращённым на закат. Сникли прутики малины, Сеном пахнет у овина, Тихо яблони стоят...

Два выходных Надёжка прождала дочь напрасно, а как подошли следующие, то и ждать не стала. Подоила пораньше корову, сама собралась, попила чайку на дорогу с Фадеем и, помолившись Николаю Угоднику, отправилась. Сперва, как прошлый раз, хотела сразу выйти на Погореловский большак, где дорога потвёрже, но вспомнив, как кувыркалась в снегу, решила идти задами, выйти к посадке, а там уж как бог даст, какая-никакая, а дорога всё-таки должна быть: кто на санях проедет, кто пеший пройдёт – не совсем уж глухомань-то...

Вижу маленького мальчика. Одет он в монашеское одеяние и бежит вниз к неглубокой каменистой речке. А на горе стоит белокаменный храм. Догадываюсь, что мальчонка этот там и живёт. Почему? Почему? Почему? Видя это, конечно же, задаю себе сей неизбежный вопрос. Да это и немудрено вовсе: покуда жив человек, он, сердешный, и мается догадками. А разнообразие их, этих самых догадок, воистину огромно. Мальчик этот, лишь едва привидевшись, растеребил мои мысли, а они уж разбег взяли, о жизни людской немного потолковать решил...

Торгового представителя Богдана Барышникова родственники и близкие друзья прозвали победителем по жизни. И ведь были основания: хотел Богдан, чтобы у него обхват бицепса был 38 сантиметров – не щадил себя в тренажёрном зале и добивался, хотел толкнуть штангу массой 150 килограммов – тренировался и в результате толкал, захотел жениться – пару раз заехал по делам в универсам номер шесть, и дело в шляпе – выбрал в жёны симпатичного товароведа Любу. Когда умер отец Богдана, то деньги от продажи его квартиры...

Весточка от Владимира Надежку не обрадовала, и всё из-за того, что тот не соизволил, как просила, съездить к брату. На начальника всё свалил... «Нет, сын, – думала она о Володьке, раз за разом читая его торопливые строки, – это только мать родная обо всех заботится. Только ей одной близки ваши болячки, а друг о друге вам и думать не хочется!» Незаметно пролетел Новый год, Рождество. После Рождества совсем раскисла, потому что от Бориса ни ответа, ни привета, не говоря уж о благодарности. Даже стала...

Особых неожиданностей не ждали, гостей не приглашали. Кто помнит, тот поздравит или приедет сам. Да мало ли?! Однако квартиру убрали, продукты худо-бедно были, закуска, одним словом, ну, а к закуске, как положено, — питьё. Было и оно. Поднялись как всегда рано. Традиционный кофе и поздравления от меня. Правда, я болела и из дома не выходила, но договорилась с соседкой, и она принесла мне сине-белые ирисы, пахнущие свежестью и морозцем, шампанское и торт. Поэтому, проснувшись, сестра никак не могла понять, откуда это синее благоухающее великолепие...

Она проснулась рано, под громкое тиканье секундной стрелки: двое настенных часов шли вразнобой и время будто капало с тяжелым, твёрдым стуком. Всё тело болело, каждая косточка ныла, а в мышцах накопилась тягучая усталость. Панцирная сетка на старой кровати провисла, так что Зося лежала неудобно, дугой. «Рано заснула, а не выспалась…» И тут же перед ней встал в полный рост предстоящий день, и она сначала вздохнула, а после расхохоталась, вспомнив свои неурядицы. В первый же день по приезде она наткнулась...

Какой мальчишка без драки? С детства до самой армии драться приходилось, в детстве чаще, потом реже, но от этого было не уйти. В армии навыки драться крепко выручили, но дело не только в этом – трудная барачная жизнь закалила. И вот, наконец, после армии стала спокойная жизнь – женился, первый сын родился. Но стал часто болеть бронхитом, мучили гланды. В цеху зимою было прохладно. Отопление было, но цех огромен, постоянно открывались большие ворота с четырёх сторон. А как иначе? Масштабы были огромны, всю страну отопительными радиаторами обеспечивали...

Мало-помалу утихла боль в Надёжкиной душе после кончины старшей сестры. Теперь другое ей не давало житья – ожидание весточки от Бориса, в последнем апрельском письме, обрадовавшим, что летом должен получить досрочное освобождение и его тогда переведут на «химию». А вот когда, куда? Одному богу известно да лагерному начальству. И это ожидание изводило Надёжку не менее, чем, наверное, её сына, находившегося за тысячи километров. Иногда она сама себя успокаивала: «Вот переживаю за него, а он давно перебрался в другое место и послал весточку...