Стакан молока

«Ну ты идиотка, Кира. Настоящая московская идиотка... Хоть и красотка», – Громко говорит мне Фрау Дада, стараясь перекрыть шум мотора. Она отличный шофёр-водитель. И руль фургона – в её умных руках, и внимательный взгляд на дорогу, которая мягко стелется нам под колёса. Автобаны в Германии просто чудо. И даже круглые знаки скорости указывают то 120 км. в час, то 150. Ну просто на зависть. «Это хорошо даже, – говорит Дада, – что после войны немецкая шантрапа так играла с огнём. Бросала в костёр трофейные, случайно найденные патроны...

Я не помню, кто привел меня в Тайшете в первый класс татарской школы. Но на всю жизнь запомнил красивую, черноволосую, с румянцем во всю смуглую щеку учительницу. Чёрные, казавшиеся без зрачков, глаза излучали холодный блеск, хотя яркие алые губы всегда были улыбчивы. Школа — обыкновенная бревенчатая изба с двускатной, крытой дранкой крышей выходила четырьмя окнами на Татарскую (так называлась улица, где в основном жили татары, поселившиеся здесь ещё с дореволюционных времён). В небольших школьных сенях сушились дрова, там же была раздевалка — мы вешали одежду на костыли, вбитые в стены...

Солдатиха… Именно так, ударяя на предпоследнем слоге, звали в селе эту старушонку. Она была нашей соседкой напротив, то есть дом её стоял напротив нашего – окнами в окна. Помнится, в юности я сочинил стихотворение, в котором были такие строчки: «Избы смотрят окна в окна, кто кого переглядит». Так вот, в этих строчках я имел в виду Солдатихин и наш дома, которые и впрямь, казалось, пристально глядели друг на друга изо дня в день, из года в год. Притом взгляд нашего дома был бодр и весел, особенно...

Всё белым-бело. Снег и вихрь... Если смотреть сверху глазами птиц, то можно увидеть большой город, протекающую через него Волгу, а на высоком её берегу – храм. Большой, новый, красивый. Вокруг него – чисто поле. По нему с двух разных сторон движутся друг другу навстречу две чёрные точки. Это люди. С одной стороны идет бомж. От храма к остановке автобуса. А может быть, к теплому подъезду. С другой стороны идут Ирина с дочкой, шестилетней Викой. Обе они в пуховиках, на голове у девочки шапка с ушками и мордочкой мышонка...

Стояла в далёкой-предалёкой сибирской деревеньке махонькая церквушка. Кажинную субботу, коли наступал вечер, крестьяне собирались там на церковную службу и, знамо дело, на исповедь. В воскресный день все деревенские жители, нарядно одевшись, шли на воскресную службу. В страду ходили в любимую церквушку меньше – надобно было урожай собирать, и батюшка Андрей это понимал и вовсе не сердился на прихожан, когда те, грустно вздыхая, говорили, что сродникам, де, неколи на службы ходить, день, мол, год кормит...

Бывший военный, а теперь сотрудник охранной фирмы Алексей Логинов давно считал, что всё интересное с ним происходило в сентябре, в бабье лето. То он познакомится с интересным человеком, то поругается с братом, то… Таких случаев скопилось предостаточно, и он всегда задавался вопросом: почему это происходило в начале осени? Что, другого времени нет? И однажды понял, почему: летом, когда у людей на уме отпуска и дачи, – не до выяснений отношений. Но вот съехались в город к началу занятий в школах, тут-то и начинались интрижки...

Прозвенел последний звонок. Школа опустела. Теперь изредка тишину нарушал лязг ведёрки технички и покашливание сторожа. В безмолвии кабинета литературы глядели с запылëнных портретов Пушкин, Гоголь и Лев Толстой. На летние каникулы Коля, взяв с собой книги и две телескопические удочки, приехал в деревню, где жила его бабушка – Антонина Леонтьевна. Коля верил, что бабушка – самый добрый, самый честный человек на всей земле. Он ещё не разочаровался в жизни и видел в людях только хорошее, порой тогда, когда хорошего по сути и не было...

Каждый раз в осенние сентябрьско-октябрьские дни в школах, музеях, университетах, у памятников, на площадях, в компаниях звучат слова признания нежно любимому национальному поэту, читают его прекрасные волнительные строки, размышляют о мятущейся жизни, о том, как мучительно искал он её смысл и как горько покинул сей мир. Мы же давайте вспомним, что подметил сын рязанского крестьянина, проказник и неслух, на голове которого ни один гребень не брал золотых кудрявых волос, при посещении в 1922-1923 годах Америки, откуда, по собственному признанию, вернулся уже не тем, что прежде...

Лерка искала плюшевого медведя, своего ровесника. Он был куплен в тот самый день, когда она родилась, и еще пару дней ждал ее дома. Медведь уже, конечно, никудышный. Так думают родители. Когда-то ярко-апельсиновая праздничная шерсть превратилась в натурально-бурую, а нос, похожий на пуговицу, был оторван сестрой Люськой из самых лучших побуждений. Она изо всех сил пыталась вытянуть его в хобот, чтобы был как у слона. Грудь залита вишневым вареньем – они кормили его с ложечки пахучей пенкой. Медведь куда-то запропастился, хотя он огромный, чуть ли не с семилетнюю Лерку ростом...

Лет в десять, уже после войны, у меня к неописуемой радости, наконец, появилась акварель «Черная речка», и я с утра до вечера рисовал как одержимый, рисовал без всякой системы, все подряд — и что поражало в окружающем мире, и что представлял в голове — всякие далекие и близкие мечты. Самой далекой, почти несбыточной мечтой, было — попробовать фрукты, которые я видел только на картинах: виноград, гранаты, инжир. С этой целью я рисовал такие натюрморты, от которых бежали слюни. Самой близкой мечтой было — стать пиратом...

Бабка Анна обеспокоенно поглядывала на свою кошку. Её опять до неприличия округлило, и совсем некстати вспомнилось Анне, как она пыталась рассовать предыдущий приплод – рыженьких комочков, к которым уже привыкла. – Бессовестная! Скоко можно их собирать, котов этих! Куда вот их опять, добро твоё... Вон, опять уж на столбе Серегин кот сидит. Невеста... без места, – ворчала баба Аня. Рыжуха, вытянувшись на паласе, бережно размещала живот и блаженно прижмуривала глаза. Благодаря любвеобильной кошке, уже у многих соседок и знакомых бабы Ани были ее рыжие дети...

11 сентября Церковь празднует Усекновение главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. День мученической смерти «величайшего из рожденных женами» описан евангелистами Матфеем (Мф.14:1-12) и Марком (Мк.6:14-29). И вроде бы как смерти нет, И мы дошли до этой сути. Но отправляться на тот свет, Боимся мы до самой жути. Пугает нас и гроб, и холм, И крест, стоящий на погосте. И мысль, коварная о том, Что все исчезнет, даже кости. Страшит нас мысль не-бытия, От страха сердце каменеет. Исчезнет все: и ты, и я, И этот мир большой исчезнет...