Виктора Ивановича я не раз встречала, когда летом приезжала к друзьям на дачу в Колодищи. Проходя мимо его участка, замечала, как мне казалось, еще не старого человека, занятого какими-то работами. В его облике не усматривала чего-то особенного. Но в этом году друзья посоветовали: «Интересный человек, познакомьтесь!» И наша встреча состоялась.
Виктора Ивановича Дирко можно назвать свидетелем целой эпохи в жизни нашей страны. Великая Отечественная война и оккупация, тяжелое послевоенное время, комсомольские стройки Донбасса, служба на Тихоокеанском флоте, так называемый Карибский кризис… Потом были Саратовский юридический институт, годы оперативно-следственной службы в МВД, Афганистан, лихие 90-е, работа на «гражданке». И, наконец, деятельность по поиску погибших воинов, считавшихся без вести пропавшими. Огромная полевая работа проделана им по увековечению имен павших бойцов совместно с личным составом 52-го отдельного специализированного поискового батальона ВС Республики Беларусь. О Викторе Дирко много уже написано. Но, слушая его рассказ о пережитом, понимаешь, что о нем можно еще писать и писать. Есть люди, обладающие притягательной энергетикой. И Виктор Иванович, член совета БОО «Ветераны военной разведки», заместитель руководителя поисковой секции №5 подполковник запаса, один из них.
22 июня — День всенародной памяти жертв Великой Отечественной войны
Детство, опаленное войной
— Вы были совсем ребенком, когда началась война: вам шел третий год. Как в деревне узнали об этом страшном событии?
— Первое мое воспоминание о войне и вообще в жизни — объявление всеобщей мобилизации в моей родной деревне Липовец Чашникского района тогда еще Минской области. Парни призывного возраста и молодые мужчины, примерно человек 15, собрались ехать в военкомат в районный центр Холопеничи. Моего отца не призвали из-за давнишней травмы: в детстве он выпал из люльки и повредил руку. Но все равно он потом в народном ополчении был. И вот помню, как отец уже сидит на лошади, уезжает, а его мать, моя бабушка Татьяна, тянет его из седла и кричит: «Не пущу!» А я, маленький, реву рядом. Стоял ужасный шум вокруг. Наверное, поэтому мне и запомнился момент прощания. Мужчины ускакали, но вскоре вернулись, потому, что в военкомате уже никого не было. У нас ведь вокруг бездорожье, глушь… Мы не могли наблюдать отступление наших, да и немцы через нашу деревню не шли.
Встретиться с фашистами довелось позже. Как-то вместе с братом подстригались у дедушки и услышали выстрелы. Не стали ждать, пока он закончит работу — выскочили на улицу. А тут начался сильный дождь. Мы спрятались под крышей сарая. К нам подошли двое солдат с автоматами. Как выяснилось, они расстреляли соседа, жившего через дом от нашего деда. Я испугался, меня просто колотило от страха. Тогда один из немцев дал нам по две конфеты.
Это были «подушечки», точно такие продавались в советских магазинах. В начале войны, когда немцы захватили магазинные склады, они некоторое время бесплатно раздавали товары населению. В Беларуси в то время 70% населения было сельским, да и те беднота! Жили только с приусадебных участков, у нас обрабатывался каждый клочок земли. А немцы такими подачками пытались расположить к себе людей.
Остальные конфеты фашист спрятал обратно в карман. Мы зажали сладости в кулачках и бросились бежать. Когда остановились, чтобы перевести дух, брат сказал: «Брось, они могут быть отравлены». Я так и сделал, хотя очень хотелось попробовать эти сладости.
18–20-летние воины-разведчики были скошены войной и забыты. Они мелькнули и ушли в небытие.
Липовец — островок мужества
— В своей книге «Героическая деревня» вы описываете момент, когда людям, в том числе и вам, угрожает гибель. Это напоминает сцену из фильма «Иди и смотри». Судя по вашему рассказу, оккупанты старались установить личности партизанских связных под угрозой казни односельчан…
— Как-то летним утром, когда все еще спали, в Липовце снова появились фашисты. Вначале подожгли несколько расположенных на въезде в деревню домов, после чего собрали местных жителей в одном из уцелевших строений. Его окружили вооруженные оккупанты, напротив входа занял позицию пулеметчик, еще два человека достали из мотоциклов канистры с топливом.
Меня впихнули в уже заполненное помещение, где находились мать с младшей сестрой. Сразу после этого дверь закрыли. Когда окна начали заколачивать досками, в комнате сразу стало темно. Этот стук я отчетливо помню до сих пор. Слышалось какое-то невнятное бормотание. Потом я понял, что это люди молились. Внезапно все почувствовали запах горючего, которым обливали дом снаружи. Женщины заголосили. Ничего страшнее этого нечеловеческого вопля, я не слышал. На тот момент не понимал, что происходит, боялся лишь, что меня затопчут. Но внезапно все прекратилось. Дверь открылась. Меня вместе с другим мальчиком вытолкнула соседка, подальше от обезумевшей толпы. Помню, что женщины не выходили из дома, а на коленях сползали с крыльца, рвали на себе волосы… Когда осознали, что по ним никто не стреляет, разбежались кто куда.
В течение суток мы прятались на опушке леса, под лапками упавшей ели. Позже мать рассказала, что несколькими месяцами ранее немцы арестовали нашего односельчанина Егора Скумса. Сколько его ни пытали, он не сознался, что был связным у партизан, и не выдал тех, кто ему помогал. Это и спасло липовчан от страшной участи… После этих событий владельцы сожженных хат некоторое время жили у нас, но в тот дом, где едва не произошла трагедия, идти не решился никто. До наших дней он так и не обрел жильцов. Давно разрушились подворья, в живых не осталось коренных жителей деревни, а этот дом продолжает стоять, пустыми глазницами окон и обвалившейся крышей напоминая о тех страшных событиях.
Слезы детей войны, чьи отцы погибли, еще не высохли.
Еще раз о предательстве
— Почему при одинаковом социальном составе, территориальном расположении, иных схожих факторах были «полицейские» и «партизанские» деревни?
— Неподалеку, в одном селе, произошел вопиющий случай. При отступлении партизанского отряда товарищи спрятали смертельно раненого бойца в погребе дома местных жителей, чтобы после похоронить. Когда в деревню вошли немцы, хозяева вытащили тело на улицу, раздели и натравили собаку... Но немецкие солдаты не выдержали (даже по их меркам!) такого зверства: они застрелили животное и приказали захоронить останки погибшего.
В Беларуси врагом было проведено 140 крупных карательных операций. Уничтожено 9200 деревень, из них сожжено — 5295. Разрушено и разграблено 209 городов и райцентров. Угнано в Германию 399 474 человека. После Великой Отечественной войны 60 тысяч детей остались сиротами.
Как люди делали коллективный выбор, что влияло на это, до сих пор не понимаю. Немцы давали команду — и полицаи шли убивать, жечь, уничтожать все, что, по их мнению, мешало устанавливать новый порядок. Доносили. Жгли за кусок хлеба, рейхсмарку, земельный надел, пропитанный кровью детей, женщин и стариков. Предатели оправдывали свои зверства ненавистью к коммунистам, но это лукавство. Они ненавидели людей вообще. Вместе с приходом захватчиков у многих пробудились наихудшие качества, ненависть, озлобленность. Это было время потери стыда и нравственности. В человеке нередко побеждала его темная сторона...
При проведении карательных операций против партизан Борисовско-Бегомльской зоны 60% из числа карателей были белорусами, в основном представители так называемой «Белорусской краевой обороны». Становится жутко от такой статистики!
— Вы пишете, что имена предателей и их мотивы никого не интересовали: подобный человек не просто умирал — он умирал в памяти односельчан. Это говорит о том, что предателями становились из низменных, корыстных мотивов, кто-то сводил личные счеты… Сегодня же, наоборот, некоторые пытаются оправдать их символику и моральный выбор. Но очевидно, что их современники дали коллаборантам самую честную оценку.
— В начале оккупации люди вели себя по-разному. Одни молча выжидали, не представляя, чем все это закончится. Другие радовались новому порядку, не скрывая чувств. Третьи размышляли, каким образом в этих сложных условиях организоваться и оказать сопротивление оккупантам. В военное время вылезает наружу и то плохое, что человек скрывает в мирное время: хитрость, жестокость, жадность, корысть, равнодушие и цинизм. Остаться человеком на войне — уже подвиг!
Разведчики из Подмосковья
— Расскажите, как проводились поисковые работы по десантникам, погибшим в 1941 году?
— С руководителем поисковой секции №5, начальником Главного управления администрации Нацбанка, Анатолием Петровичем мы прониклись состраданием к разведчикам. Их базой стала моя родная деревня Липовец. И сегодня мы пытаемся установить, как сложилась их военная судьба. К этому времени с помощью сотрудников архива ГРУ удалось установить имена 22 бойцов разведывательного отряда, сформированного из добровольцев в августе — сентябре 1941 года. Имена некоторых из них увековечены на памятниках и обелисках, установленных по нашей инициативе. Частично — за собственные средства и деньги родственников, а также благодаря спонсорской помощи.
К сожалению, теперь, спустя 80 лет со дня десантирования Первого партизанского отряда особого назначения Григория Линькова (Бати) и в сложной эпидобстановке, устанавливать места гибели отдельных рядовых бойцов затруднительно. Активные поисковые работы прекращены.
Среди славных имен значится комиссар, а в 1943 году — командир отдельного партизанского соединения, капитан РККА Давид Кеймах (в тылу — Дмитрий Корниенко), уроженец Одессы. Он был главным организатором казни палача белорусского народа Вильгельма Кубе. Кеймах установил связь с Минским подпольем, разработал детальный план операции, выбрал оружие возмездия и т. д. Но 13 сентября 1943 года, за неделю до взрыва, по вызову Центра отправился в Москву на самолете. На линии фронта крылатую машину подбили, и Кеймах погиб. Но перед вылетом командир поручил своему заместителю Николаю Федорову завершить операцию. Приговор был приведен в исполнение. За этот подвиг исполнителям и Федорову (посмертно) как организатору было присвоено звание Героя Советского Союза. Но о Кеймахе никто не вспомнил.
Диана Шибковская