"Бекицер" на Рубинштейна — не то место, где удобно рассказать о таком, думаю я, хотя почему нет. Пока хипстеры разных стран и мастей едят свой хумус с фалафелем в питерском уголке еврейского стрит-фуда, можно говорить о чем угодно, и время есть, пока не возвестят, что "времени больше не будет".
— Одна женщина написала мне письмо. Когда-то она намечтала себе мужчину, описала его эээ... в эфир, и он в ее жизни довольно скоро материализлвался. Такой же добрый, красивый, заботливый, нежный, как она заказывала. Они прожили два года в полном счастьи, а потом его сбила машина — именно в тот момент, когда она лежала в больнице со своим пятилетним сыном.
— Добрые и нежные мужчины часто материализуются рядом с женщинами с маленькими детьми. Дети для таких мужчин — аттрактант, а женщина — рамки укромного сюжета. Ну и что она дальше пишет, эта женщина?
— Пишет, что мужчина, пролежав в коме несколько недель, умер. Ко всему этому она сейчас беременна.
— Значит мужчина умер не весь, я так понимаю? Она от него беременна?
— Да.
— И что она хочет от тебя?
— Хочет знать как дальше жить, если вот так намечтал себе, сбыл, а оно вдруг вырвалось из рук, изошло кровью и стало прахом. И заряд счастья обернулся разрядом боли. Как после такого доверять миру, если жизнь всё пережевывает в смерть, и слишком часто делает это слишком быстро. Как жить, если прекрасный мужчина, который только и делал, что о ней с ребенком заботился, умер такой страшной смертью, сознавая, что оставляет любимую женщину беременной, одинокой, без тыла.
— И что ты ей ответила? Рассказала, наверное, что теперь он будет ее ангелом-хранителем оттуда? Знаешь, я давно подумываю открыть почтенный шарлатанский бизнес с хрустальным шаром для безутешных вдов и прочих нежных дев. Прикинь: темная комната, свечи, белые козлиные черепа по стенам, пара пентаклей там и сям, стеклянный шар на столе, можно мультимедиа какое зафигачить в него, чтобы всякие символы плыли внутри. И вот приходит такая, и ты ей рассказываешь, глядя в шар, то, что и без шара понятно. Любимый твой был не тем, кем казался тебе, а был собой — хорошо замаскированным охотником за запретным.
И если бы не умер, то потом горе твое было бы черным и яростным, и проклинала бы ты себя, а не судьбу. Она бы, конечно, не верила в такое — как можно, это был лучший человек на Земле, мы же всегда к себе привлекаем только лучших, угу. Она бы на меня разозлилась, но никуда бы от этой мысли не делась потом. Не верила бы ей, отбивалась, негодовала. Но это ничего, в этом гневном состоянии много витальности, и это не дает черной дыре свежей смерти засасывать тебя с мерным потусторонним чавканьем.
— Судя по последней фразе, ты любишь людей, несмотря на весь свой цинизм, — улыбаюсь я.
— Люди не виноваты, виноваты другие люди, — усмехается она, и выпивает остывший кофе залпом, как водку.