Девушка опустила глаза, вздохнула и еле слышно произнесла: — Я очень давно люблю Бориса и была бы счастлива стать его женой, но что же делать, ведь он меня не любит. Даже, внимания на меня не обращает, — по щеке аспирантки покатилась слеза и упала на профессорский стол. Юрий Георгиевич довольно улыбнулся: — Браво! Высшее мастерство. Расплакаться на ровном месте не всем актрисам удается, не говоря уже об остальных. Не нужно слез, дитя. Я прекрасно знаю, что Бориса ты не любишь, — отмахнулся Заманский, — а то, что он тебя не любит - тоже, не беда...

Никита сидел на полу и плакал так, что его крики были слышны даже на улице. — Я тоже хочу пожарную машину! Почему Игорю купили, а не мне?! — ревел мальчишка, стуча кулаками по своим тощим коленкам. — Я же говорил тебе, Лида, покупай пацанам одинаковые игрушки, — проговорил отец семейства Константин, стараясь поскорее доесть свой завтрак и уйти на работу. — Но Никита сам выбрал гоночный автомобиль, а теперь он ему вдруг стал не нужен, — попыталась оправдаться его жена. Мужчина встал из-за стола и подошел не к плачущему, младшему сыну, а к старшему ребенку...

Она держала письмо, как гранату с выдернутой чекой. Тридцать лет назад его должна была прочесть сестра. Но теперь — его читала она. Не потому что так надо. А потому что иначе — не прожить ни дня. «Дорогая моя…» — начиналось письмо. И с этой строки рушилась вся её жизнь. Дорогая Лида. Не знаю, с чего начать — со слов, которых ты так и не услышала, или с тех, что ты, возможно, знала без слов. Мне девяносто один, и руки у меня дрожат от того, что пишу тебе это письмо. Впервые. Не как сёстра — а как виновная...