Ия Алмазова

Как и во всех других фундаментализмах, время здесь сжимается. Мифические представления о давно минувшем прошлом и реалии сегодняшнего дня смешиваются друг с другом и даже отождествляются: события, разделённые многими веками, случившиеся в разных, несоизмеримых друг с другом политических контекстах с людьми совершенно разной ментальности, воспринимаются так, словно бы они бы распложены на одной и той же однонаправленной линии религиозного времени, представляющегося вечно повторяющимся отречением человека от слова Бога и слова пророков, посылаемых Им различным народам...

Османская империя обеспечит мамелюкскому Египту и обществам Сирии и Месопотамии исключительную политическую стабильность, предохраняя их от новых вторжений вплоть до экспедиции Наполеона Бонапарта. Если школы и религиозные течения, отличные от догматического суннизма, принятого завоевателями, жестоко подавляются (особенно шииты, друзы и алауиты), различные христианские церкви официально признаются и даже пользуются уважением. Османы доведут до совершенства режим дхиммы, следующий религиозным предписаниям...

Поэтому светскость, которая позже разовьется в католических странах, будет отличаться совсем иной радикальностью, направленной, в противоположность протестантизму, на отделение религиозного пространства от пространства публичного и на ограничение веры и религиозной практики частным пространством, которое не должно взаимодействовать с управлением делами города. Это серьёзное различие и сегодня дает о себе знать: грохочут споры и дебаты, посвященные сравнительным достоинствам светскости "по-французски"...

Страсть, с которой будут утверждать эти различия, окажется ещё более сильной потому, что монотеизм жестко закрепляет мистическую потребность человека и ограничивает историческое видение единым процессом метафизического свойства (заданным ожиданием Конца света, который наступит с приходом или возвращением мессии). Потребность в институционализации религиозного закона становится совершенно законной, раз требуется обеспечить ход истории и гарантировать осуществление её целей; автономия политической деятельности в таком случае оказывается невозможной...

Вера в единый идеал не изменилась; просто теперь она была направлена не на концепцию единого Бога, которому следует поклоняться, а на концепцию социально-политического счастья и на средства его осуществления. Эта новая вера работала в том же режиме, что и религиозные "Откровения", встроенные в политический порядок, то есть режиме, который предполагал нетерпимость, закрытость, расизм по отношению к не обращённому и не тронутому благодатью Другому, легитимацию применяемого к нему насилия; бинарное...

Как мы увидим в следующей главе, именно это обращение к религиозности в политическом пространстве, которое, как мы поняли, не было свёрнуто и не осталось в прошлом как свойство колониальной эры или холодной войны, обостряет собственно религиозный кризис, с которым на пороге XXI века сталкиваются все три монотеизма. Без этой рефлексии мы не сможем восстановить порядок в нашем языке, в способах понимания и проектирования мира, в котором стремление к универсальному смогло бы уйти от этого театра теней...

В рамках первой позиции, господствующей сегодня на Западе и представляющей нацизм и Холокост исключительной и уникальной фазой Истории, явно или неявно утверждается новая форма морали и религии, ущемляющая религию как веру и духовную помощь, необходимую человеку. В то же время вновь законными становятся наивные мнения о превосходстве "белого человека" и западной цивилизации над всеми остальными культурами, религиями и ценностными системами. Действительно, в рамках этого мировоззрения только западные...

Нисколько не задумываясь о происхождении своих собственных мотивов, Дюран задаётся вопросом об уклонении немецкого народа, столь культурного, что "Жермена де Сталь предлагала [его] в качестве образца и противопоставляла наполеоновскому варварству", причем формулирует этот вопрос в следующем виде: "Как этот народ смог броситься в объятья опереточной или, скорее, трагикомичной ремифологизации и, не брезгуя даже преступлениями, присягнуть на верность простецкой системе, изложенной в "Мифе XX века" Альфреда Розенберга?"...

А для Нольте большевистская революция станет главным катализатором нацизма, который "радикально" правеет, наблюдая подъём коммунизма и тоталитарные способы мобилизации, используемые советским государством как внутри самого себя, так и вовне своих границ. "Если фашистские движения, – утверждает он, – могли возникнуть лишь на территории либеральной системы, это вовсе не означает, что они сами по себе изначально являются выражением радикального протеста, который возможен на этой территории. Напротив,...

Отсюда, как мы думаем, поразительный успех этой философии, которая впоследствии даст рождение великим профанным идеологиям XIX века – позитивизму, историцизму и марксизму. В гегелевском понимании Истории монотеизм рассматривается в качестве главного этапа прогресса человеческого Духа. Именно он заменил циклическую концепцию Истории, столь ценимую греками, концепцией эсхатологической, в которой ожидание будущих событий (возвращения Христа на землю или прихода мессии иудаизма) создает постоянное напряжение, которое посредством теологии обеспечивает прогресс Духа...