Резная Свирель

Ничего, это просто до жути смешная игра. И тебе в ней досталось водить. Безупречная роль. Столько разных проблем. Постоянно куда-то пора. Знать бы только зачем, что в итоге, где прячут пароль от сердец или просто дверей, или просто миров. Всё смешалось в домах у Облонских: и правда, и ложь. Бог отправился в отпуск — проверить священных коров, нацепив предварительно пару священных галош, потому что великие росы, небесная близь. Что ты знаешь о дали, моё дорогое дитя? Завтра снова суббота. Воистину — звëзды сошлись...

То, что нас не убило, должно быть, уже не убьёт. За распятым философом скоро пришлют звездолёт. По дороге спаситель задремлет. Ему ко второму. Контактëры нередко не знают, где минус, где плюс. Но в прокуренной напрочь таверне какой-нибудь блюз наиграет блюзмен, тяготея к пиратскому рому. Чем сложней испытание морем — тем проще лицо. Собеседник проденет в кольцо молодое словцо. Ударение станет лучом над грохочущей бездной. И закатится солнце, и станет слегка холодней. На закате в таверну придёт Собиратель Теней, никому не знакомый старик, никому не известный...

И когда от весны наконец остаётся май, и до жаркого лета буквально подать рукой, все помехи свои, все доспехи свои снимай. Начинайся крылатой, несбыточной. Будь другой: легче облака, тише молчания, выше лжи. Не возвышенный слог — высший свет у тебя внутри. Тьма сбежала на жутко далëкие рубежи караулить ещё нерождëнные фонари. Там фонарщики сами появятся, не беда. У Вселенной Фонарщиков больше занятий нет, только делать из хаоса звëздные города, находить незнакомцев, упавших с иных планет. Ибо что...

А больше и не надо никуда: мосты, каналы, переулки, сходни. Усталый ветер тут же, в подворотне, пеняет на условия труда. Советчики, покоя лишены, в словах пространны, в мыслях монотонны. Скучают непарадные фронтоны, завëрнутые в ткани тишины. В кофейне дремлет пожилой сатир, отгородившись гоголевским "Носом". Сезоны недоверчивы к прогнозам. Законы нумерации квартир — мятеж алгебраических систем. Екатерина (первая? вторая?) перебирает варианты рая. На небе тоже скучно, между тем. Поэтому какой-нибудь весной, когда душа особо уязвима, толпятся на границе херувимы...

Извините, Татьяна, недавно слегка сплоховал и теперь, очевидно, преследую цель объясниться. Абсолютно согласен, Татьяна: лицо — не овал. Но ресница, Татьяна, смотрите, какая ресница. Похвалите длину. Оцените хотя бы изгиб. Распахните окно — восхищение рвётся наружу. Кто-то умер во мне. Живописец пока не погиб. Не берите греха на практически чистую душу. Не рубите сплеча. У меня это первый портрет. До него — только вобла на мятой советской газете. Запредельно сиреневый Вы нацепили берет. И настолько коварно, Татьяна, расставили сети, что рука потянулась за кистью...

Где постелить солому — не сказали. Паломники спят прямо на вокзале, привычно забывая цель пути, поскольку цели нет у самурая. Земля, конечно, не имеет края, зато окраин — Господи прости. Есть круг полярный, есть медвежий угол. Тетрадные поля не знают пугал. Не требует особенных затрат правдивое дитя вечерних споров в пространстве, где количество заборов превысило количество оград. В подобном месте с парком и фонтаном (теперь поющим, по последним данным, то новый стиль, то старые хиты — всë на манер "спасите наши души") зимой страдали от великой стужи, а летом — от великой духоты...

Природа танца такова, что ей противиться нелепо. Листай дороги, слушай небо, срывай созревшие слова: гранат, оливки, мушмула. Пространство соткано из музык, преодолений перегрузок и прочих прелестей. Мала деталь сезонных перемен: беспечный маг за пару соток рисует профили красоток — и Терпсихор, и Мельпомен — слегка подстраивая фон архитектурных самотёков. Лежит в тени полунамëков речного берега шифон. Природа солнечных кругов — пусть будет. Даже если пятна. Жизнь начинается, понятно, с искусства маленьких шагов...

Добрейших дней, мамуля-сан. Дракону, льву, единорогу. На связи — демон Онироку, твой вечно юный партизан, твой горячо любимый деть. Мамуля-сан, такая жалость — твоя посылка задержалась. И шапку хочется надеть. На службе дел невпроворот. Загнусь однажды в одночасье. Здесь, к моему большому счастью, ненаблюдательный народ. На хвост им явно наплевать. Рога невидимы. Рогами сложил из тучи оригами, собрал двуспальную кровать. Ещё здесь, мама, тьма светил, без дураков и при валюте. Ты говорила — выйди в люди...

Твой внутренний ребёнок уцелел, предпринимает робкие попытки, хохочет, плачет, требует напитки. Куда-то лезет, безрассудно смел. А если смерть — стряхнëт её с плеча. Бродячий бог, федорина посуда. И как же он укатится отсюда, тот колобок, что в форме кирпича? И как же быть, и кто теперь Кащей? Но, совершенно не жалея связок, твой внутренний ребёнок просит сказок, смешных чудес, несбыточных вещей, сговорчивых волшебников под стать Хоттабычу и Гудвину, конечно. Большая Ведьма устрашала внешне. Большая Ведьма не любила ждать...

Попробуй уснуть. Подарю тебе дивные сны. Купил у хромого бербера на Сумрачном рынке — царевну-лягушку, скучавшую в глиняной крынке, квадратное облако, первый цветок бузины, рюкзак следопыта с ключами от лисьей норы. Ещё притащил тебе карту пиратских сокровищ. Я знаю отдельных людей, что страшнее чудовищ. Я видел чудовищ, и все они были добры. Однажды в субтропиках кофе варил на песке. Лохматые пальмы качались под звуки прибоя. Звучала соната для скрипки, рожка и гобоя. Поблизости маленький бог упражнялся в броске — ну, в мячик играл...

Очередной хранитель маяка приехал утром. Солнце золотило сырые доски узкого настила. Чуть уловимый запах табака плюс кофе (плюс — наверное? —коньяк), потрёпанный пиджак, впитавший влагу, — вот всё, что отличало бедолагу, которого прислали на маяк взамен Почти Красавца Билли Бу. Романтика, распутника и барда (в последний раз замечен у ломбарда, где продавал подзорную трубу, ругаясь, что обратно ни ногой). На маяке творилось нечто вроде абсурда. Дикость свойственна природе. Песчаный берег, выгнутый дугой, пейзаж, стабильно радующий глаз отшельника безлюдной перспективой...

Собираясь в дорогу, возьми себе веру в добро. Положи её в самое сердце, где место пустует, потому что негоже работать сердцам вхолостую. Помнишь — море шумит, видишь: облако — птичье перо, за растрëпанным облаком — замки седых королей, астероиды, Маленький Принц, силуэт баобаба. Что-то тихо мерцает, сияет, пульсирует слабо. Ты рождён для того, чтобы стало кому-то светлей, даже если всего одному, даже только двоим. Практикующим ненависть радость почти незнакома. Доживëм до шутливого солнца, до майского грома...