Ясный день

- А как доктора зовут? – спросила Рита утром у медсестры. - Какого доктора? - Ну… темненький такой, глаза… серые глаза… он мне вчера свой телефон давал, я домой звонила… - Ага, пришла в себя, раз помнишь доктора. – Медсестра Зоя Павловна улыбается и поправляет подушку. – Хирург это наш, Иван Федорович. Все у тебя хорошо, это он так сказал. - А зачем тогда я здесь? - Докторам виднее, да и простыла ты видно, температуришь, видимо под дождь попала… так было? - Да, помню, дождь шел, замерзла… - Ну, вот и полежи, полечись… - А можно доктора того позвать? - попросила Рита...

- Пожалуйста, отпустите, мне домой надо, - шептала Рита, пытаясь обернуться. Как только оказались среди деревьев, мужчина убрал нож и, подталкивая ее, просипел: - Иди вперед, один шаг в сторону – и тебя нет. Рита, всхлипывая, шла вперед, боясь оглянуться. Дождь припустил, и вода стекала по ее лицу, промочив легкое платье. Ее темно-русые волосы до плеч, намокли, и падали на лицо, когда она опускала голову. - Куда вы меня ведете? – снова спросила она, пытаясь оглянуться и понимая, что все больше отдаляются от деревни...

- Девочки, как так можно?! Ткнули пальцем в карту… и всё: едем туда. А где это самое «туда» - еще непонятно. - Рита, ну что ты такая серьезная? Ну, хочешь, поедем к морю? - Ну, нет, не хочу «жариться» под солнцем, и сидеть в номере под кондиционером тоже не хочу. - Тогда сама выбирай: закрой глаза и ткни пальцем в карту, куда попадешь, туда и поедем. Рита посмотрела на подруг, они не виделись года три. Не сказать, чтобы были закадычные подруги, но учились-то в ВУЗе вместе, потом разъехались, устроили свою жизнь, виделись редко...

Девятнадцатилетняя Вера Лукьянова выдала себя тем, что стало ей плохо. Родители сразу поняли: «приболела» дочь, и болезнь эта называется не иначе как беременность. Павел Иванович – отец Веры – побелел от негодования: единственную дочь проглядели. - Кто он? – рычал отец. Вера тряслась от страха и плакала. Мать Нина Васильевна ограждала дочку от разбушевавшегося мужа, уговаривая успокоиться. Павел Иванович схватил вожжи и готов был тут же высечь "блудницу" - так обозвал он Веру. Останавливало только ее положение...

Теплые денечки продлились и в сентябре, будто все еще лето тянется. Тополь под окном, хоть и начал желтеть, но еще держится, а уж трава после дождичка и вовсе взбодрилась, опоясав одноэтажный барак, построенный еще в тридцатых годах. Жильцы барака давно надеются, что даст им город квартиры и снесет их бывшее жилище. Поскрипывающее крыльцо, потом просторный коридор, где соседи Курлаевы, баба Шура и дед Иван поставили плитку, чтобы больше места в комнате было. У них комнатка небольшая, как и у молодой пары Гордеевых, как и у пенсионера-вдовца Прокопьева...

Проснувшись, не сразу понял, где он и почему так душно. Тумбочка попалась на глаза, а напротив – кровать, такая же, как у него. Сообразив, что находится в палате, вспомнил, что утром перевели из реанимации. - Саня, ты как? – спросил сосед. - Нормально, - равнодушно ответил Лунёв. Он теперь всем так отвечал, и его реальное состояние можно было понять по его взгляду. Нянечка вошла в палату и подошла к окну, распахнув его. – Никак дождь будет, - сказала она, - пусть освежит, а то душно. Лунев и сам чувствовал духоту, но не жаловался...

Дачу Решетневы купили год назад. У Павла после пятидесяти просто руки чесались дачей обзавестись. К тому же деревенское детство напоминало о себе, о родительском доме и огороде. Дачка досталась ухоженная, хоть и небольшая. Деревянный домик покрасили, подлатали забор, заменили калитку. Под картошку и под мелочь земли хватало, а вот сад был не ахти какой: деревьев мало да и те старые, кустов вообще не было. Разве что небольшой малинник. - Ничего, жена, обзаведемся, всему свое время - сказал Павел и принялся за работу...

В доме было тихо. Только муха жужжит и кружит у окна, да будильник, что за стеклом на полке буфета, тикает, и секундная стрелка движется по кругу. Лиде почему-то казалось, что стрелка стала медленно двигаться, будто отстает, затягивая тягостные минуты молчания. Отец уже пять раз спросил, что же там произошло, и Лида упавшим голосом пять раз ответила: - Не было ничего. Мать сидит у стола, сложив руки на коленях, и слегка покачивается, будто убаюкивая кого-то, а на самом деле себя успокаивает. - Ну...

Солнечный день не радовал Женю, от следователя она вышла в подавленном состоянии, и шла, не замечая прохожих. Она давно прошла свою остановку, почему-то свернула в парк, и, спотыкаясь, брела в неизвестном направлении. Она думала, как быстро разбилась ее мечта, как легко она попалась в сети обаятельного Глеба. А ведь сначала все выглядело так, будто он хотел ей помочь. И его бабушка… она ведь хороший человек, Женя это чувствовала, и еще она поняла, что Анна Леонидовна тоже страдает, наверняка давно, и ей, явно, хочется, чтобы Глеб изменился...

- Где же твои родители, Женя? Уж прости меня за любопытство, хочется узнать, какого ты роду-племени. Анна Леонидовна наливает чай и между делом интересуется невестой своего внука Глеба. - Так я приезжая. Работаю в кафе. - А образование? – спрашивает хозяйка. У Жени готов ответ, как выученная роль, но взгляд Анны Леонидовны – теплый и неподдельно искренний. Женя отвечает таким же открытым взглядом… вообще в этот момент не хочется никаких ролей. И она попробовала сказать правду. - Если честно, то нет пока никакого образования...

- И что он в ней нашел? Просто колхоз какой-то и пять коров… макияж – жуть… - Где ты видишь макияж? Там и намека нет… полный отстой, деревенщина, даже есть нормально не умеет. Девушки перешептывались, буквально в двух метрах от пары, которая за соседним столиком. Он – блондин, атлетического телосложения в зеленой футболке, с модной стрижкой. Он спокоен и, кажется… доволен. А она – девчонка лет восемнадцати-двадцати, с растрепанными волосами, небрежно спадающими на плечи, в легком сарафане, невозмутимо уплетает бургер, и с полным ртом пытается вставить какие-то слова...

- А что, Михална, и впрямь говорят, в молодости хороша была? - Я и нынче хороша, да тебе не подошла... Чевой-то ты, Сергуня, интерес показал? Какое тебе до меня дело? Сергуня (а ему уж за шесть десятков с лихвой) потирает подбородок, с досадой замечая колючесть. - Знал бы, что тебя повстречаю сегодня, побрился бы. Марья Михайловна с укоризной качает головой, - ага, и одеколоном побрызгайся... ой, иди уж, болтун. Сергуня уходить не собирается, присаживается рядышком на скамейку, что у Марьиных ворот стоит...