Николай Александрович Лейкин (1841—1906) — известный писатель, редактор и издатель популярного в 80-е годы сатирического журнала «Осколки», в последние годы «Современника» был еще начинающим автором. В юмористических рассказах он остроумно высмеивал быт, нравы купечества Гостиного и Апраксинского дворов в Петербурге. С 1863 года его очерки и сцены печатались в «Искре». Произведения Лейкина заметили Салтыков-Щедрин и Некрасов. Щедрин, по словам Лейкина, говорил ему: "Николай Алексеевич Некрасов и я читали ваших «Апраксинцев» в «Библиотеке для чтения», и нам они очень понравились. Читали и ваши милые рассказы в «Искре». Очень своеобразно. <…> И вот Некрасов поручил мне заехать к вам и просит вас дать нам что-нибудь для «Современника» («Николай Александрович Лейкин в его воспоминаниях и переписке», СПб. 1907, стр. 181—182). В 1864 году Лейкин отдал в «Современник» повесть «Биржевые артельщики». Разговор с Некрасовым по поводу этой повести и воспроизводит Лейкин в своих воспоминаниях.
ИЗ «МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ»
…Часов около двух дня пришел я в редакцию «Современника», находившуюся в доме А. А. Краевского на Литейном проспекте, на углу Бассейной улицы, при квартире Некрасова. Первое, что я увидал в прихожей, — было чучело громадного медведя, стоявшее на задних лапах, опершись передними на толстую палку. Во второй комнате, скудно меблированной, опять два медведя — один изображавший диван, Другой медведь в углу, на дыбах и с подносом в лапах, на котором стояли графин и стакан. В этой комнате меня встретили Алексей Николаевич Плещеев и Аполлон Александрович Головачев1. А. Н. Плещеев писал что-то за письменным столом. Кажется, он в то время был секретарем редакции2. Как с Плещеевым, так и с Головачевым я встретился тогда в первый раз. Я сказал свою фамилию, и мы познакомились. Плещеев тогда был полный блондин, еще без седины, с большой окладистой бородой, с добродушными голубовато-серыми глазами, с очень густыми волосами на голове; Головачев — черный, с красноватым лицом, несколько лысоватый уже и тоже с окладистой бородой. Узнав, что я желаю видеть Некрасова, они мне сказали, что он занят с кем-то, но скоро освободится.
Некрасов, действительно, скоро освободился, и я вошел к нему в кабинет, откинув тяжелую портьеру. Tani, в кабинете, были опять два медведя: один лежал под письменным столом, другой стоял в углу. Некрасов был страстный охотник, и эти медведи, из которых были сделаны чучела, были им самим убиты, как рассказывали мне. Некрасов поднялся из-за письменного стола и направился ко мне навстречу, когда я вошел к нему. С маленькой черной бородкой с проседью, с редкими волосами на голове, через которые на лбу и на темени просвечивала кожа, одет он был в бархатную жакетку, и из-за жилета выглядывал кусочек яркого красного галстука. Некрасов в то время имел вид больного человека, лицо его было желтовато-серое, на ходу он как-то хлябал ногами и говорил сиплым голосом.
— Читал, все ваше читал. Знаком с вашими произведениями. Мне они нравятся. Да и вообще это такой быт, из которого надо писать теперь, кто его знает, — говорил он мне. — Теперь надо знакомить читателя с народом и с тем людом, который выходит из народа. Ведь в них вся будущность России… Пишите, батенька, нам, пишите, а мы будем печатать3. Ведь вы еще не окончили ту повесть, которую дали нам… Мы ждем окончания. И поторопитесь, поторопитесь окончанием.
Я обещал. Затем поднялся и стал откланиваться. Некрасов меня не удерживал. При прощании со мной, он взял мою руку одной рукой, прикрыл ее другой своей рукой и хотя сиплым, но ласковым голосом проговорил:
— До свидания… Увидимся, когда принесете окончание рукописи. Пишите, пишите… У вас хорошо выходит. Вы знаете тот быт, из которого пишете. Но одно могу посоветовать… У вас добродушно все выходит. А вы, батенька, злобы, злобы побольше… Теперь время такое. Злобы побольше…
Он потрясал мою руку и, когда я уже очутился в дверях, опять крикнул мне.
— Помните, батенька: злобы побольше!