Армейские очерки или год в кирзовых сапогах

Денис Шапаренко

Фото из Яндекса

Это был май

Горячий майский ветер трепал занавески в транспортировочной будке шестьдесят шестого газика. Помимо занавесок в и спартанских скамеек в этой будке находились пятеро нас – так сказать новобранцев, и два прапорщика о которых речь пойдет позже. За окнами изнывала от зноя кулундинская степь. За этими же окнами оставалась беззаботная гражданская жизнь, друзья, подруги, море пива и свободы.  Впереди виднелись заграждения из бетонных блоков, окрашенных в монохромную черно-белую зебру, шлагбаум, блок-пост, новые лица, новые правила и те несколько месяцев , которые теперь не выкинуть из памяти.
Да, была еще красная табличка с золотыми буквами «Министерство Обороны Российской Федерации. Главное Ракетно – Артиллеристское управление. В/Ч  71185»

     Несколько часов назад на сборном пункте мы – новобранцы познакомились со старшим прапорщиком Ильюшиным, нашим «покупателем», который на первый взгляд показался добрым дедушкой, вовсе не похожим на военного. Михаил Николаевич – так его звали,  поведал нам о том, что мы едем «на курорт», при этом сам он вдохновенно вздохнул и завел глаза весьма мечтательно. Он же посвятил нас во все «премудрости» наматывания портянок, рассказал о том, где нужно носить кепку, если она не на голове и в общих чертах описал нам часть в которой нам предстояло провести ближайшие «каникулы». Еще, он сказал, что нам придется свыкнуться с тем, что в пока мы служим нам часто придется делать то, чего не хочется делать и, напротив то, чего хочется – делать будет нельзя. О добром дедушке Михаиле Николаевиче, которого, как потом выяснилось солдаты меж собой называли «Майкл» я расскажу позже.

     Вторым прапорщиком, ехавшим с нами был товарищ Великосельский. Его мы подобрали на станции, в Каргате. В  дальнейшем с ним приходилось общаться сугубо по служебной необходимости. В части он занимался, в основном хозяйственными вопросами.

     Практически сразу за шлагбаумом наш газик остановился, мы высыпали из будки и оказались на территории воинской части. Я бегло окинул взглядом окружившее и поглотившее меня пространство. Чистые дороги, тротуары, зеленые насаждения, немногочисленные здания – все параллельно, перпендикулярно и как-то квадратно что-ли. В тот момент меня охватила какая-то беспросветная, безысходная тоска. Я понял, что солнце, щедро заливающее все вокруг жарким желтым светом теперь уже не для меня, пляжи, холодное пиво, шумные компании  -  не для меня, эта весна, этот май – не для меня.  Для меня в близлежащий год -  хэбэшная желто-зеленая форма, кирзовые сапоги и масса «увлекательнейших» мероприятий кардинально отличающихся по своему содержанию от всего того, чем занимался я ранее. (Кстати,  хотел отметить – меня весьма удивило что, что, несмотря на свой неказистый вид солдатская форма, и в особенности кирзовые сапоги оказались весьма удобны и практичны – в них тело дышало и не было жарко даже когда Цельсий зашкаливал за 40.)

    Мое уныние звонким озорным, чем-то вроде «тра-та-та» прервал сержант Даурцев. Этот малый имел небольшой рост, крепко сбитый торс, волевой подбородок и пронзительный, слегка прищуренный, всегда улыбающийся взгляд. Форма на нем сидела «как влитая», на груди сверкали какие-то значки, сапоги блестели как «котовы яйца». В общем, вид он имел весьма опрятный и самый что ни на есть сержантский. Своим испепеляющим  взглядам сержант прошёлся слева направо по нашим, пока еще не стройным рядам. Смотрел он смело, с ухмылкой и прямо в глаза – на гражданке так не смотрят. Когда его взгляд остановился на моем лице – я посмотрел на него так-же. Сержант прищурился еще больше, перестал улыбаться и, продолжая смотреть на меня коротко скомандовал «напра-во», «ш-гм арш». И мы сделали  «ш-гм арш» в сторону казармы.

    Казарма нас встретила довольно приятной, очень светлой и уютной столовой, по которой разносился запах плова. Мы сняли кепки, зацепили их за ремни, взяли подносы  и выстроились для получения пайки. Пайка, надо сказать меня приятно удивила – вопреки расхожему мнению о непригодности армейской пищи она включала в себя просто чумовой плов с обилием мяса (постарался ефрейтор Рома Щептев), булочку с повидлом и чай.

    Пообедав мы поднялись на второй этаж, где собственно и располагалась наша казарма. По пути Андрюха (так звали нашего наставника - сержанта Даурцева) сказал, что мы попали в очень хорошую часть, что здоровье мы здесь не потеряем, что бить нас никто не будет, но психологически будет очень тяжело.

    Чисто, уютно, строго, с нескучным интерьером, весьма приятно – так можно коротко описать первые впечатления от увиденного внутри. О казарме я расскажу отдельно и позже.
Мы прошагали в сторону нашего кубрика и, первое что я услышал было брошенное кем-то мне в спину : - «Походку попроще... пи..р здоровый». Признаться – я был весьма ошарашен. С чего это вдруг я пи..р. Я привык к уважению. Люди, которые меня знали, относились ко мне хорошо – я просто не давал повода относиться ко мне как-то иначе. Всегда, казалось, я совершал правильные поступки и принимал правильные решения. Откровенных врагов у меня не было. А тут на тебе, с порога, оскорбление, в спину, безо всякого на то основания. Они же меня еще совсем не знают, я ни сделал им ничего плохого. Внутри я весь кипел. На гражданки – за такое без предисловий бьют в челюсть. Но тут была другая обстановка – я по сути был один против какой-то особой сложившейся системы и был я не в своей тарелке. Я это почувствовал. На оскорбления я не стал оборачиваться, как бы, не желая признавать, что оно было в мой адрес. Ну и походку, естественно я менять не стал. В дальнейшем я понял, что такие выкрики, особенно в спину – здесь не редкость. Это, что то вроде провокации. Я принял решение кулаками не реагировать на подобные вещи – иначе по местным понятиям я оказался бы не прав, первым применив физическую силу. Я ждал момента, когда кто-нибудь осмелиться тронуть меня хотя бы пальцем – тем самым они развяжут мне руки для ответных действий.

    Кубрик встретил нас идеально заправленными кроватями, накрытыми темно-синими одеялами. Меж кроватей стояли тумбочки, перед кроватями, в проходе стояли табуретки, на окнах весели занавески. Опять все параллельно, перпендикулярно и квадратно. Андрюха распределил нас по кроватям, сразу пояснив, что днем на них сидеть нельзя – для этого есть табуреты. В кубрике помимо мебели находились еще двое новобранцев – Данила Жуланов, который впоследствии стал мне самым близким другом и Саша Балашов – оба из Барнаула.

    В этот день мы еще были в душе, в медпункте. Нам выдали другую, старенькую форму, а нашу мы оставили в каптерке в индивидуальных ячейках в качестве парадно-выходной.
Гражданские наши вещи принял на хранение старшина Толя Маценко – крепкий мужик, с постоянными прибаутками, в меру строгий, украинец  по национальности -  как и я. Мы с ним изначально как-то без слов стали понимать друг друга.

    Вечером, за просмотром программы время сержант Даурцев учил нас подшивать воротнички: пять-шесть стежков и белоснежный подворотничек украшает китель.
Затем был весьма плотный ужин, перед которым мы немного пошагали и почистили сапоги.

    Отдельно стоит упомянуть о чистке сапог. Известно, что у солдата они должны быть всегда чистые. Для поддержания чистоты сего предмета гардероба в армии существуют, и я подозреваю, что еще с незапамятных времен два приспособления:  - первое это доисторический гуталин, изготавливаемый дядькой кота матроскина на гуталиновой фабрике; второе – корыто с водой, стоящее на улице. Гуталин в силу своих свойств имел особенность, вопреки своему предназначению притягивать пыль. Но воду не пропускал. Блестеть сапоги, намазанные гуталином,  начинали только на утро, когда этот «крем» высыхал и был натерт шерстяной тряпкой. А корыто после того, как в нём помоют свои сапоги 40 человек, уже не могло похвастаться чистой водой. Сапоги, в нем помытые, были чисты пока на них не высыхала вода. Как нам удавалось поддерживать постоянную чистоту обуви, до сих пор остаётся для меня загадкой.

    День как-то незаметно подошел к концу. Нас построили на вечернюю поверку. Надо сказать что в той местности где я служил по вечерам в воздухе было много комаров и гнуса, которых я с детства не переношу. Но Сержант Даурцев объяснил, что в строю нужно стоять не шелохнувшись – и, даже если комар сядет на глаз, боец не должен подавать виду. Было не просто заставить себя терпеть, но в дальнейшем, я эту мелочь уже не замечал, а может они просто перестали меня кусать. На поверке нас перечислили по фамилиям. Услышав свою нужно было отвечать «Я».

    Поднявшись в расположение мы помыли ноги (Андрюха учил, что ноги необходимо мыть при любой возможности), лица, почистили зубы. Дождались команды отбой. На окна была опущена светомаскировка. И я уснул. Это был день знакомства с воинской частью 71185, с людьми, со стенами и заборами которые стали моими постоянными спутниками на целый год.

Добрый дедушка

Михаил Николаевич был призван в  армию
во времена нашествия Наполеона. И по сей день продолжает служить…
                И.Ю. Паршиков

     В своем первом очерке о службе в армии я рассказал вкратце о встречи с воинской частью 71185. Но на самом деле это знакомство началось еще до момента пересечения нами границ части. С местом нашей будущей службы мы начали знакомиться через ее полноправного представителя - старшего прапорщика Юльюшина. Михаил Николаевич звали, и по сей день зовут этого доброго дедушку. Он приехал за нами на сборный пункт города Обь, что под Новосибирском. Почему «добрый дедушка»? Да просто всем своим видом он напоминал эдакого старичка – боровичка, дачника, грибника, рыбачка, лесничка, но никак не военного. Казачьи усы вокруг рта, добренький прищур глаз, залысинка, брови домиком, тембр голоса как у сказочника, небольшой животик – ну в общем – «добрый дедушка».

     Представившись, он взял список с нашими фамилиями и начал перекличку. Зачитывая очередную фамилию, он загадочно выпячивал нижнюю губу, смотрел на новобранца с неопределенным выражением глаз, задавал пару вопросов касательно биографии и, услышав нечто интересное издавал приглушенный звук – что-то среднее между угу и хм и переходил к следующему конкурсанту. Узнав, что я после ВУЗа он проделал те же манипуляции с губой, взглядом, звуком и добавил определение в мой адрес: - «Инженер».

     Как уже упоминалось в моем первом очерке,  солдаты называли Михаила Николаевича Майклом. Я в своем повествовании, так-же буду называть товарища старшего прапорщика – для краткости.

     Итак, Майкл, познакомившись с нами, препроводил нас на склад обмундирования, для получения формы.  Со знанием дела и со всей скрупулёзностью он выбил у местного кладовщика форму для нас.  Причем, когда кладовщик пытался впарить ему некий неликвид, он смотрел на вещь, потом на кладовщика, шевелил нижней губой и, молча откладывая не понравившуюся часть обмундирования в сторону, просил замену. Это потом я узнал, что Михаил Николаевич профессиональный старшина и разбираться в армейских шмотках с полу взгляда – это так сказать его призвание.

    Что еще поведал нам Майкл при первом нашем знакомстве? Во первых – он проинформировал нас о том, что мы едем не в армию, а на курорт – да практически в рай. При этом он так мечтательно заводил глаза и сладко причмокивал - так, что мы ему невольно верили и рисовали в воображении не армию, а пионерский лагерь. Во вторых – Майкл настроил нас на рабочий лад, сказав, что в ближайший кому год кому полтора нам придется подчиняться приказам командиров, обуздав своё своеволие и делать не то, что хочется, а то, что нужно.

    Майкл оказался командиром нашего взвода. Он действительно отличался от остальных военных – он никогда не орал, и даже не повышал голос, не когда не торопился и не создавал паники. Его модель поведения и оружие были иными. Он добивался своего медленно, нудно, монотонно. Но настойчиво. Каждую мелочь он разъяснял на редкость тщательно и, зачастую дотошно. В основном, он  оперировал цитатами из устава. Солдаты даже порой называли его – «ходячий устав». Но при всей дотошности и нудности он прекрасно справлялся со своими обязанностями, хотя и был зачастую слишком прост и прямолинеен.

     Иногда он выдавал довольно забавные фразы, слыша которые нам всегда было трудно сдержать смех.
     Как – то на занятиях по строевой подготовке, уча нас ровно держаться в строю он говорил: - «Представьте что вы амбалы. Разверните плечи и думайте «вот я амбал бл…!» Во, вот так – у, аж страшно, бляха муха» - говорил он глядя на кого-нибудь из нас. И все это с таким серьезным видом.

     Любимым его делом было доводить статьи из уголовного кодекса. Причем читая каждый раз одни и те-же статьи – он всегда будто в первый раз искренне акцентировал внимание на мерах ответственности за какое-либо деяние. При этом он многозначительно поднимал вверх указательный палец, окидывал из под очков аудиторию загадочным взглядом, приоткрывал рот, говорил «о», затем заводил глаза вверх и на какое-то время погружался в тяжкие раздумья. И каждый раз – как в первый раз.

    На разводе,  говоря о том, что необходимо везде и во всем соблюдать порядок, он предупреждал, что если кто-нибудь будет дурить и него всегда найдется восемь свинцовых аргументов. При этом он приоткрывал из под усов рот, загадочно улыбался и похлопывал кобуру пистолета.

   Однажды, разбирая мелкое происшествие, которое заключалось в том, что некие рядовые использовали в качестве розетки два оголенных провода, призванные питать лампу освещения в сушилке, он приоткрыл, по обыкновению рот, выдвинул вперед нижнюю губу, повел в сторону челюстью, завел глаза – видимо представил всю эту конструкцию и выдал своим голосом доброго сказочника: - «Не, ну я конечно в ах.е».

    В совершенстве он владел искусством выдачи обмундирования, портянок, белуг, постельного, полотенец. Когда он становился за стойку в очередной банный день – не было ни сутолоки ни спешки, ни промедления – все было четко, отработано и согласно инструкции.

   Но самым запоминающимся его умением было умение методично и последовательно выносить мозг провинившимся в чем либо бойцам. Он не орал и не метал гром и молнию как ротный, не пыхтел как прапорщик Филин, не играл в гневе скулами как прапорщик Лежепеков. Он просто брал устав, плевал на палец, искал нужную страницу и начинал монотонно читать:
 - «Согласно пункту такому-то статьи такой-то устава, вы должны были в сложившейся обстановке поступить так, но вы, нарушив пункт такой-то, статьи такой-то совершили правонарушение, заключающееся в том-то. В соответствии с вышесказанным вы заслуживаете наказания такого-то» И все это медленно, подчеркнуто, монотонно, нудно. Затем он задавал вопросы – как так вышло? почему именно так, а не иначе? А как надо было? Осознаем ли? Готовы ли понести справедливое? Такого рода разбор полетов мог продолжаться вплоть до часа. И не дай бог – провинившемуся, начать оправдываться и доказывать свою правоту. В таких случаях Майкл заводил шарманку заново и так по кругу пока мозг провинившегося окончательно не взрывался и он до конца не начинал осознавать что действительно провинился. Мы предпочитали, чтобы ротный коротко и жестко нас «наругал», чем прослушать монотонную, весьма корректную, но невыносимо мучительную и бесконечную лекцию Майкла.

    Расстались мы с ним почти друзьями. За год этот дедушка стал практически родным и я всегда был рад видеть его в расположении роты. Не смотря на свою дотошность и нудность – он все делал правильно и хотел воспитать нас как положено. Он любил повторять, что хороший солдат даже при возвращении на гражданку должен еще как минимум год говорить, вместо да – «так точно», вместо нет – «никак нет», вместо не надо «отставить» и так далее.  Мне всегда было интересно, неужели и сам он дома в быту употребляет армейский диалект.

     В общем, про старшего прапорщика Ильюшина можно рассказывать долго. Я знал его всего лишь год, но этого времени хватило, чтобы навсегда запомнить этого хорошего, доброго, уравновешенного человека с особым мировоззрением, со своими методами управления и со своей неповторимой харизмой. И если его вспоминать – то только добрым словом. Дай бог ему здоровья.

    Вскоре я расскажу и о других, не менее выдающихся личностях с которыми меня свела судьба в воинской части 71185.

Ротный

Продолжая свои повествования о воинской части 71185, о людях, служивших там, о событиях, там же происходившим, я не могу обойти стороной весьма значимую фигуру. Фигура сея потому и значима, что прямо или косвенно имела отношение практически ко всем этим людям и событиям. И, дабы облегчить читателю дальнейшее восприятие моих очерков, в коих так или иначе будет присутствовать этот колоритный персонаж, я обрисую его прямо сейчас.

    Итак, как можно догадаться из заголовка речь пойдет о моем ротном - старшем прапорщике Иване Юрьевиче Паршикове. Начну ваше с ним знакомство с берцев – с его берцев, ну и пожалуй с его каски. Почему так оригинально? Просто мое с ним заочное знакомство началось именно с этих его вещей. Дело в том, что в один из первых дней моего нахождения в воинской части я, зайдя в ротную канцелярию увидел эти самые берцы и эту самую каску. Разумеется ротного там не было – иначе речь пошла сразу бы о нем. А вот предметы его гардероба весьма красноречиво о нем говорили. Берцы и каска были настолько огромными, что если бы какой ни будь муж, какой ни будь жены, внезапно вернувшийся из какой ни будь командировки увидел бы эти доспехи у себя в прихожей, он бы не задумываясь развернулся и уехал в командировку обратно.

    Да, Иван Юрич был весьма габаритным мужчиной. Рост он имел под два метра, телосложение довольно крепкое, но ничуть не пышное, о размере его ноги я мог только догадываться. Переходя к дальнейшему описанию, можно отметить, что голова его была покрыта светло-русыми волосами, всегда зачесанными назад, глаза имели так же светлый тон и весьма выразительно отражали его настроение. Лицо всегда было румяным – будто с мороза. Нос русский – картошкой. Лоб высокий. Губы всегда слегка поджаты и готовы к подаче громкой команды. Вообще, лицо, более славянское представить сложно. На запястье у него был наколот символ ВДВ – в память о том, что он проходил срочную, а затем и сверхсрочную службу в десантуре. Эту наколку он от кого-то постоянно прятал с помощью наручных часов. Курил, и насколько мне известно, по сей день курит очень много. Как сейчас помню ноздрещипательный «аромат» «балканки».

    Голос – это отдельная тема. Нельзя сказать, что ротный говорил басом. Но и уж точно это был не тенор. Иван Юрич издавал звуки похожие на рев, несущегося на всех оборотах тяжелого танка – лязг металла, рокот турбины, свист, вырывающихся из сопла отработанных газов – низкий и при этом нестерпимо пронзительный. Когда он в гневе орал тебе в лицо – ты стоял, не смея шелохнуться по стойке смирно, слегка отклонившись назад - ошарашен, подавлен, загипнотизирован и ультавнимателен. В сочетании с габаритами, безумным взглядом и брызжущим слюною ртом – его голос был безотказным оружием убеждения.  Иногда возникало опасение, что в гневе он может откусить тебе часть лица. Позже я стал замечать, что, осознавая силу воздействия своего голоса в сочетании с яростным ликом, Иван Юрич мог искусственно создавать образ безумца, дабы придать бойцу ускорение в понимании и выполнении приказа.

    Вообще это сейчас я могу называть товарища Паршикова Иваном Юричем. Во время прохождения мною службы, я именовал его исключительно – товарищ старший прапорщик. Однажды, по неопытности, назвав ротного Иваном Юрьевичем, я схлопотал «червончик» на «шалашовке». «Шалашовкой» в роте называли турник, весящий в расположении. «Червончик» - это соответственно десять подтягиваний. Еще был турник в канцелярии – он назывался «валютная». Принципиальная разница «валютной» и «шалашовки» заключалась в том, что первая была предназначена сугубо для сержантского состава и, будучи скрытой от посторонних глаз укрывала позор сержантов от рядовых, а вторая выставляла на всеобщее обозрение пыхтения и карабканья провинившихся бойцов. Возможно, за эти пыхтения и смешные телодвижения обессиленных воинов, турники и получили свои остроумные прозвища. «Валютная», ко всему прочему находилась очень близко к стенке и при подтягивании сержанты терлись о стену причинным местом. Может быть, и это в том числе натолкнуло ротного назвать гимнастический снаряд так оригинально. Несмотря на свои забавные имена, турники решали довольно серьезные задачи. Во первых – развивали физически. Во вторых – дисциплинировали. Мало кому хотелось лишний раз проболтаться сосиской и, солдаты старались поменьше ошибаться, дабы не попасть на «шалашовку». В третьих – заставляли мозг быстрее соображать. Например, получив от ротного приказ, я говорил «есть», разворачивался и пытался уйти. Тут же я слышал - «Червончик»! Без слов запрыгивал на «валютную» и начинал выполнять. Если я переспрашивал: - «А за что»?, слышал: - «Два чревончика»! Подтягиваясь, я начинал перебирать в голове, что же я сделал не так и, догадавшись, что не сказал «разрешите идти», докладывал об этом Ивану Юричу. Он снисходительно говорил: «Ладно, слазь». Таким образом турник, как ни странно стимулировал мозговую активность. Бывало, и по телефону я получал команду «червончик». Случалось это когда я, будучи еще солдатом, стоя на тумбочке дневального, отвечал в трубку ротному на его приказ гражданским «хорошо», вместо «есть». Иван Юрич отслеживал выполнение мною «червончика» на экране монитора, на который выводилось изображение от камеры, весящей в расположении. Мониторы были как в канцелярии, так и в «дежурке», на первом этаже. Так, что мы практически постоянно находились под «всевидящим оком» Паршикова. Камера, насколько я знаю, была именно его внедрением. Это был один из моментов, позволяющих держать дисциплину на контроле.

    Как вы уже убедились, ротный был весьма изобретательным и гораздым на различные прибаутки. Обожал он по-доброму подтрунивать над своим старым товарищем Михаилом Николаевичем Ильюшиным, о котором я рассказывал ранее. Часто его жертвами становились старший прапорщик Великосельский и главный кочегар, которого в части называли по отчеству, которое я, к сожалению забыл. Подшучивал он и над бойцами, но никогда не делал это с издевкой. Помнится, я будучи какое-то время у него писарем частенько слышал, как он, сидя рядом и, глядя на меня с лёгким прищуром и доброй улыбкой тихонько напевал:
- «Я был батальонный разведчик, а он – писарюга штабной». А однажды, сидя за компьютером в канцелярии я, чувствуя, что сидеть на стуле уже не могу из – за того, что он невероятно неудобный – его средняя часть в виде бугра буквально впивалась в мою пятую точку, спросил: - «Товарищ старший прапорщик, разрешите взять другой стул»? Он засмеялся, разрешил, и я понял, что это очередная его выдумка – он подсовывал этот стул своим гостям, а затем наблюдал, сколько они выдержат. Вот такой затейник.

    Запомнилось мне, как Иван Юрич в беседе с Великосельским, раздосадованный каким то происшествием сказал, что все пи….сы. На это Великосельский остроумно подметил, дескать: - «Ты ж Юричь служил в ВДВ, носил берет, а цвет этого берета голубой. Ты получается отчасти тоже этот … самый». На что ротный со смехом ответил: - «И я тоже пи…ас»! Потом подумал и добавил: - «Нет, - все пи….сы, только ротный Дартаньян»! Да, родись он на несколько веков раньше, быть ему мушкетером или гусаром. Доля безрассудства ему всегда была присуща. Я этого уже не видел, мне рассказал товарищ – однажды, будучи уже фактически вышедшим на пенсию и, дослуживающим последние деньки, ротный вышел на утренний развод в расстегнутом чуть ли не до пупа бушлате и в шапке набекрень. Получив замечание по этому поводу от разводящего, он сказал тому: - «Мне пох, я дэмбель».

    А в какое безумное неистовство он впадал во время плановых учений! Сидя на броне транспортера, он, видимо погружаясь в свою десантскую молодость - становился подобен Зевсу, летящему на огненной колеснице. Были бы у него гром и молнии – он непременно бы их метал. Голос его в эти мгновения срывался, глаза наливались кровью, голова вертелась на 360 градусов. Он непрерывно раздавал команды. Мог прикладом огреть по каске высунувшегося из укрытия нерадивого воина. Скучновато было ему в нашей, по сути тыловой части – всей душой он рвался в бой. Учения были для него своего рода отдушиной, позволяющей хоть на какое то мгновение выплеснуть наружу нерастраченную боевую страсть.

    Прочитав первую часть моего очерка о ротном, вы можете ошибочно подумать о нем как о слегка безумном шутничке. Отчасти он такой и есть. Но ему бы никто не доверил роту, будь он только лишь забавным хохмачем. О его профессиональных качествах красноречиво говорила табличка с цитатой, висевшая в канцелярии. Она гласила: «Либо ты часть проблемы, либо её решение, либо часть пейзажа». Ему всегда до всего было дело. Ничто он не пропускал просто так мимо глаз и ушей. Всегда стремился как можно глубже вникнуть в ситуацию. Не был равнодушным человеком. Он предпочитал заранее предупреждать проблему. В роте все крутилось вокруг него. Он умел повлиять на обстановку, на человека. Умел не только отдавать приказы, но и убеждать. Причем коротко и ясно, в отличии от Майкла, который убеждал не доводами, а скорее измором. Например, на разводе, проводя инструктаж по мерам безопасности, он много не разглагольствовал. Говорил лишь только, чтобы мы не совали нос туда – куда шарик х.р не сует. Ну и приводил несколько реальных случаев, когда невнимательные бойцы теряли здоровье в результате нарушения ТБ.

    Первое впечатление о Иване Юриче как о личности я получил во время одного из построений, приуроченного к закреплению автоматов. Он сказал о том, что мы, в отличие от наших товарищей, решивших «откосить» от армии настоящие мужики. Что на нас лежит ответственность за спокойствие нашей Родины. Каждый мужчина должен пройти через испытание армией, и мы правильно сделали, что решили посвятить кто год, кто полтора службе. Вроде бы банальные слова, но в тот момент, из уст этого человека они прозвучали так убедительно и пронизывающе, что я буквально проникся патриотизмом и уверовал в себя как в настоящего защитника Отечества. Хотя, честно признаться, в армию я шел без особого осознания и, так сказать сознания. Мне просто хотелось отдать тяготевший мои плечи долг Родине и поставить галочку в биографии и документах, дабы в дальнейшем проще было найти хорошую работу. Но, услышав речь ротного, я почувствовал, что служба это самая, что ни на есть ПОЧЕТНАЯ обязанность. И мне выпала ЧЕСТЬ исполнить эту обязанность. В тот момент я проникся первыми нотками уважения к нашему командиру. И чем ближе в дальнейшем я его узнавал, тем больше этих самых ноток возникало в моей душе. Он никогда не бросал слова на ветер и делал то, что обещал. Расположение он сделал максимально удобным и, насколько это возможно уютным. О комнате отдыха, о чайнике, о телевизоре и стерео системе я подробно расскажу в дальнейших своих очерках. Причем, он особо не надеялся на министерство обороны, и заботился о благоустройстве быта солдат, собственноручно изыскивая резервы.
    Для получения необходимых средств, он организовал ротный магазин, в котором продавались сигареты, чай и кофе – все, что требовалось солдатам для скромного и столь необходимого досуга. И, надо сказать, что, несмотря на скудный ассортимент и более чем скромную торговую надбавку, за счет оборота ротный магазин приносил около трех тысяч рублей в месяц чистого дохода. В нем закупались не только солдаты срочники, но и сержанты – контрактники, прапорщики и практически все офицеры части, посещавшие роту. Частым гостем магазина был даже замполит – подполковник Кравцов – любитель кофе – три в одном. Надо сказать, что ни копейки из доходов магазина Ротный себе не присваивал. Даже сигареты для себя он покупал на общих основаниях по установленной цене. Все вырученные средства шли на приобретения необходимостей. О магазине и о всех благах, которые он обеспечивал я так же расскажу позже.

    Проблему неуставных отношений, он так же с успехом решал. У него везде были свои глаза и уши, и он досконально знал, что происходит в его подразделении. А, надо сказать, что солдат не каждому способен рассказать, что его кто-то обижает. Он может открыться лишь человеку, которому можно верить, который не выдаст и решит проблему деликатно. Таким человеком был наш ротный. У него было много рычагов управления, которыми он умело пользовался.
    Было, так называемое «радио молчание» - это режим, вводимый в случае участившихся моментов нарушения дисциплины и включавший в себя временное принудительное отречение от телевизора, радио, сотовых телефонов. Нужно сказать – довольно действенная мера, быстро наводившая порядок в подразделении. Мало кому нравилось сидеть в свободные часы в тишине и быть отрезанным от внешнего информационного поля.
    Случался запрет на вечерний чай – а это одно из любимых занятий бойцов, возвращающее их ненадолго в уютную гражданскую кухонку с горячим чайком, конфетами, светлыми мечтами и теплыми воспоминаниями.
    В качестве воспитательной меры иногда применялась называемая «орбита», для напортачивших нарядов, подразумевавшая заступление в наряд через сутки несколько циклов подряд.
    Про турники я уже рассказывал. Рядом с тумбочкой дневального лежали две десятикилограммовые гантели, порой заменяющие «шалашовку». Но самыми действенными воспитательными мерами были его беседы с подчиненными.

    Он всегда живо и искренне интересовался жизнью, судьбой солдат и сержантов. Вникал в их проблемы. Давал советы. По настоящему участвовал и старался помочь. Находил подход практически к каждому. Мы отвечали взаимностью и старались не подводить этого человека.

    Были конечно среди бойцов и неисправимые. Шкодники. С ними было не просто. Но ротный находил управу на всех.
    Интересно он решал вопрос с неформальными лидерами, которые, как правило, отрицали установленный порядок и всячески саботировали выполнение приказов. Он поступал гениально и просто – давал им власть, делая таких людей сержантами. Тем самым, саботажники оказывались в системе власти и уже не могли ее отрицать. Плюс, они невольно чувствовали себя ответственными за судьбы доверенных им людей. Как правило, подразделения, возглавляемые вчерашними хулиганами, становились самыми дисциплинированными и подготовленными.

    Вообще на его методах воспитания и управления впору учиться, не побоюсь этого слова генералам. В последнее время он небезуспешно занялся писательством и, в своих очерках из серии «Командовал когда – то» подробно описывает теорию управления подразделением и приводит живые практические примеры. Считаю, что его работы должны быть тщательно изучены и, на их основе необходимо издать и внедрить руководство для командиров рот и малых подразделений. Его опыт пригодился бы многим.

    Заканчивая рассказ о Иване Юрьевиче Паршикове, хочу сказать, что продолжаю общаться с этим человеком и по сей день. Хотя прошло уже пять лет с тех пор, как я безвозвратно пересек границу части 71185 в направлении выхода. И знаю, что многие, прошедшие через его школу парней, продолжают, спустя годы поддерживать связь с ним. Это согласитесь, о многом говорит. И он и сейчас такой же хохмач, беспокойный и небезразличный. До всего ему есть дело. Будучи однажды у него в гостях я, озвучил некоторые казусные моменты в таможенной службе. Он проникся проблемой, много курил и качал головой, рассуждая о том, как можно изменить ситуацию.
    В общем, выйдя на пенсию он не стал рыбачком, грибничком. Он продолжает вести активную общественную жизнь, освоил, наверное все возможные социальные сети. Ведет переписку с неисчислимым количеством людей. Публикует свои рассказы. Обменивается мнениями, обсуждает, предлагает, советует и немного ностальгирует о той жизни где он был ротным, где он был воспитателем и учителем вчерашних мальчишек, где он был в своей тарелке и все вертелось вокруг него. И я рад, что мне посчастливилось познакомиться с этим неординарным человеком и благодарен ему за год, что не прошел зря.

    В следующих моих очерках я не раз еще упомяну имя Ивана Юрича Паршикова. Поэтому, заканчивая этот свой рассказ, я вовсе не заканчиваю знакомство читателя с этим реальным, не вымышленным персонажем.

Альма Матер

В период с мая 2007 по май 2008, местом моего обитания, моим, можно сказать домом выла воинская часть 71185. Спал, принимал пищу, отдыхал, учился я в казарменном помещении этой части. И, раз уж помещение сее было моим (и не только моим) обителем, в продолжении моих армейских рассказов я обязан его описать.

    Снаружи казарма была ни чем не примечательна. Из рыжего кирпича, с белыми оконцами, квадратное, как и все вокруг. Что на солнце, что в пасмурную погоду  - вид этого здания нагонял только лишь тоску. Но, стоило только войти внутрь, как ты начинал чувствовать его неповторимую ауру. Об армейской принадлежности казармы напоминали, разве что идеальный порядок, чистота и эргономичность. Да еще «дежурка» с оружейными комнатами. В остальном же, все здесь было пропитано какой – то домашностью, уютом.

    Он (уют) начинался уже на первом этаже с запаха из столовой. Здесь, умелыми поварами готовилась, свежая, хорошая еда. Вопреки расхожему мнению о непригодности армейской пищи, в нашей соловой всегда кормили вкусно и сытно.  Готовили и ароматные борщи, и наваристые супы, и разнообразные каши, непременно с говяжьим мясом. Вечером обычно нас ждало блюдо из рыбы. В основном, конечно же рыбные котлеты. Причем, в качестве рыбы выступала, как правило горбуша. Натуральный сок, молоко, яйца, масло, порой даже сдобные булочки – все это мы потребляли регулярно.
    Недавно услышал анекдот, в котором американский военный хвастает перед русским, мол – «американский солдат в сутки потребляет 2000 Ккалорий». На что наш, после долгого раздумья воскликнул: - «Не верю! Не может солдат мешок свеклы съесть!» Так вот, хочу сказать спасибо нашим поварам и работникам тыла, за то, что мы эти Ккалории получали от вкусной, разнообразной пищи.

    Теперь непосредственно к описанию помещения столовой. Светлое, уютное, с добрыми рисунками на стенах, изображающих героев советских мультфильмов, с белыми занавесочками и скатёрками, с кактусами на подоконниках – оно больше походило на столовую в детском саду. Разве что выстроенные как по линеечке столы, бетонный пол, да плакаты с наставлениями, говорили о том, что это вовсе не кафе в «Дисней – лэнде».

    По субботам, во время ПХД в столовой наводился идеальный порядок. Прапорщик Великосельский, в ведении которого находился данный объект, со всей скрупулёзностью и педантичностью проверял, чуть-ли не каждую щель и каждый закуток на предмет наличия пыли и грязи.

    Думаю, стоит немного оживить мой очерк описанием товарища Великосельского, раз уж его личность встречается уже в четвертом моем повествовании. Да и без него описание столовой и не будет полным. Он практически постоянно там присутствовал. И описание столовой, наверное и следует продолжить и закончить именно описанием личности её «хозяина».

    Тощий, с постоянно выпученными глазами и редко расположенными зубами, с покрытым горизонтальными складками лбом, с залысиной до макушки, с бакенбардами, в меру ушастый, с длинной шеей – он напоминал суслика или суриката. Ни коим образом не хочу обидеть этого, в общем весьма доброго и хорошего человека, но внешность он имел забавненькую.    
    Среди солдат он звался «вЕликом». Наверное, за свою худобу, ну и конечно в созвучии с фамилией. «ВЕлик» курил как паровоз и любил кофе не три в одном, а три в один – это когда в маленький стакан с кипятком высыпается три пакета черного растворимого кофе. Делая глоток этой гремучей смеси, он еще сильнее вытаращивал глаза и громко кряхтел.      
    Голос он имел весьма забавный – чем то напоминающий рокот трактора «Беларусь». При этом говорил он, как правило, всегда спокойно. Но стоило, какому ни будь бойцу, не дай бог вывести его из равновесия – он мгновенно закипал, что свойственно худощавым людям, и в его голосе начинали реветь пять дизельных двигателей.
    Он всегда, с фанатичной ответственностью относился к задачам, перед ним поставленным и требовал этого от бойцов. В хозяйственном секторе, которым он фактически заведовал в части - было все в ажуре. И, несмотря на свой смешной облик, был серьезным, старательным незаменимым винтиком в механизме части.

     Как я и сказал, описанием товарища Великосельского я закончу описание и курируемой им части казармы – столовой. Потому, что, несмотря на свою уютность и домашность, вовсе не она была главным местом дислокации моего армейского аватара.

     Мысленно поднявшись на второй этаж казарменного помещения, я, наконец, таки перейду к описанию непосредственно расположения роты – места, которое глубже всего врезалось в память и бывшего основной средой моего обитания в тот незабвенный год.
    Для краткости, расположение роты я буду называть просто ротой. Тем более мы так его и называли.

     Начну с того, что однажды, будучи на выпускном моего товарища, окончившего НВИ МВД, я видел его казарму. Так вот, наша армейская казарма была на порядок лучше. В каком плане? Да во всех! Пол в нашей роте покрывал линолеум. Наверное, нет смысла говорить о том, что он всегда был идеально чистым. Стены были окрашены в мягкий голубой цвет, разбавленный декоративными разводами. Кубрики (так у нас назывались отсеки для каждого взвода) были отгорожены от центрального прохода (так называемой «взлетки») неким подобием заборчика. На этом заборчике этом были изображены: где российский флаг, где герб нашей страны, где символ ГРАУ. От этих самых заборчиков к потолку тянулись веревки – такие обычно натягивают близ веранды, чтобы по ним тянулись вьюны, летом образующие зеленую изгородь. В нашем случае эти веревки были элементами декора. На новый год на них цеплялись, вырезанные из бумаги снежинки, снеговики и прочие украшения, в основном, сделанные своими руками.
    В кубриках, помимо кроватей, тумбочек и табуретов, на проемах между окнами висело зеркало и полочка, на которую ставились переходящие кубки «лучший взвод» или «за спортивные достижения». Тут же висели медали, завоеванные бойцами взвода на каких либо соревнованиях. Можно сказать, это был красный уголок.
    На центральной стене, в начале взлетки, на полке располагался большой телевизор и современная стерео система. Тут же ютился тюнер, позволявший нам смотреть множество кабельных каналов. На сколько я знаю, все это добро было куплено за счет средств ротного магазина.
    Под телевизором располагалась самая, на мой взгляд, примечательная часть в расположении. Это была белая лента с синей надписью: «Помни – тебя любят и ждут дома». Очень тонкий психологический момент, всегда бывший на глазах и заставляющий человека задуматься, перед тем как, что либо сделать.

    Комната отдыха – это отдельная песня. Именно песня – потому что очень уж здесь было здорово и уютно. В центре комнаты отдыха располагался круглый стол. Подле него стояли стулья. По углам мягкая мебель – диваны, кресла, мягкий уголок. На стенах висели картины, книжные полки с интересным чтивом. Здесь солдаты, в редкие минуты отдыха могли попить чай, почитать, просто посидеть на мягкой поверхности, поиграть в шашки, шахматы, или в нарды. Порой, сам ротный играл с кем ни будь из бойцов в последние.
    Да, эта комната была своеобразным оазисом, на мгновение возвращавшим в гражданскую жизнь.

    Еще одним подобным оазисом была бытовка, в которой помимо гладильных досок стоял небольшой столик, на котором возвышалась еще одна местная достопримечательность – огромный чайник-термос. Здесь солдаты могли повечерить за чашкой чая или кофе. В этом же помещении располагалась импровизированная парикмахерская в виде стола и зеркала.

    В учебном классе, помимо парт имелся небольшой телевизор. Таким образом, в роте было два кинозала и те, кому не нравилось то, что смотрят по большому тв, могли в классе посмотреть то, что хотелось им.

    Еще одной достопримечательностью роты был резервный кубрик, в котором висели бронежилеты, каски и, самое главное - стоял теннисный стол. Вечером к нему выстраивалась очередь.

    Ну и самым любимым моим уголком в роте – был уголок спортивный. Здесь была и самодельная штанга и такой же самодельный станок под нее, состоящий из откидной скамьи и выдвижных стоек – опор. Турник, гантели, гири – в общем, все, что нужно любителям «качнуться». Я вечерний свободный час проводил исключительно здесь.

    Не знаю, стоит ли упоминать и описывать туалет и умывальник. Могу лишь сказать о них то, что они были всегда чистыми. Для их уборки, на доходы магазина мы покупали современные чистящие средства. Унитазы, раковины и писсуары даже не приходилось драить. Просто налил средство, подождал, пока оно разъест загрязнение и смыл водой.
    Во время ПХД, уборкой данных помещений занимались бойцы, нарушившие дисциплину – это, своего рода было одно из средств воспитания. И мне приходилось несколько раз заниматься там уборкой. Но это было не на ПХД, а во время исполнения мною наряда дневального. От этого было не увильнуть, тем более, когда напарник по наряду  - твой друг.

    Расскажу один забавный случай с туалетом. На одном из построений старшина Маценко объявил: - «К нам едет какой-то важный, оху..ший х.й.» Это он имел в виду генерала. А для нашей захолустной части, приезд генерала, надо сказать – событие если не века, то уж точно десятилетия. И, самое интересное в его приезде было то, что никто точно не знал, когда этот самый приезд состоится. Известно лишь было то, что в течении ближайшей недели. И вот, в течении этой самой «масляной» недели, нашей основной задачей стало наведение порядков на территории части и в ее помещениях. Другими словами, ПХД теперь стал ежедневным. И вот, в тот самый знаменательный день, когда, наконец-таки приехал генерал, из унитазов, тщательно всю неделю вычищаемых хлынуло ОНО. Где-то что-то забилось и, на тебе – вся показуха на смарку. И «аромат» фекалий  - по всей располаге. Не преминул этот самый аромат скользнуть и по ноздрям генерала. Да, законы подлости никто не отменял.

    Так же в роте располагались ротная канцелярия, примечательная тем, что в ней, на пару с дымом «балканки», практически жил ротный. Там был сейф, стол, стулья, компьютер, портрет Сталина и бюст Ленина. Пожалуй, ничем она не отличалась от любого другого подобного кабинета. На стенах там висели распечатки неких значимых утверждений, из которых мне запомнилось только одно: «Либо ты часть проблемы, либо ее решение, либо часть пейзажа».

    Кабинет старшины тем более не был чем – то примечателен. Да я в нем практически никогда и не бывал. Там, в основном, дислоцировались Толя Маценко и Сергей Анатольевич Коновалов – тоже старшина и мой большой товарищ, о котором я расскажу позже.

    Завершая описание расположения роты, хочу выдохнуть с облегчением по поводу того, что, наконец то я окончил его описывать. И хочу поблагодарить тех читателей, кто дочитал этот очерк до конца. Я не люблю писать и читать про неодушевленные предметы. Гораздо интересней писать о людях, о событиях. Но, не опиши я роту, картина моих армейских повествований была бы неполной. Ведь события и люди о которых речь пойдет далее существовали не в каком - то абстрактном месте, а здесь – в нашем общем на то время доме – в нашей казарме, неказистой и холодной снаружи и уютной и теплой внутри.

Строевая

Прибыл однажды к нам в часть, так сказать для дальнейшего прохождения службы, лейтенант Черепанов. К сожалению, имя этого персонажа мне не запомнилось. Был этот лейтенант из, так называемых «пиджаков».
     Что такое «пиджак», думаю, все мы знаем. Это выпускник ВУЗа, в течении трех лет пару раз в неделю посещавший военную кафедру и съездивший на лейтенантские сборы. Среди моих товарищей много таких лейтенантов «глубокого запаса». У них есть даже удостоверения это подтверждающие. При этом в армии они не дня не служили. Вот такой парадокс современной России.
    Хотя, ежели заглянуть в царское прошлое, то можно увидеть, что там была еще более парадоксальная система офицерства. Юнца из дворянской семьи, с самого рождения приписывали к некоему полку и, достигши определенного возраста, по велению батеньки это туловище прибывало в свой полк, имея за плечами формально семнадцать лет выслуги и сразу офицерское звание.

    К слову, автор сих строк так – же мог пополнить ряды «пиджаков», но не был взят на военную кафедру из-за не сто процентного зрения. И хотя, как говорят армяне, в России можно со всеми и обо всем договориться, я не стал заморачиваться этим вопросом и пробиваться обходными путями на эту кафедру.

    Так вот, возвращаясь к лейтенанту Черепанову, хотелось отметить, что ничем примечательным он не запомнился, так как не имел непосредственного контакта с солдатами и занимался самообучением и штабной работой. Единственное, что оставило его в памяти и заставило упомянуть в данном очерке – это отсутствие у него хоть какой-то строевой подготовки. Помню, когда он шагал по плацу в берцах, мы, солдаты еле сдерживали смех. Он в эти мгновения напоминал олимпийского мишку – такой же неуклюжий и несуразный. Он понимал, что не умеет маршировать, искренно смущался и старательно учился армейскому шагу. Это не было его виной. Это вина системы, выдавшей ему удостоверение лейтенанта, и не научившей его элементарным вещам.

    И мы, надо сказать сдерживая смех, все же осознавали, что совсем еще недавно были такими же увальнями, а некоторые и того хуже. Я сам не видел, но ротный рассказывал, что один боец в начале своей солдатской карьеры шагал таким образов, что его левая рука и левая же нога синхронно шли вперед, а правые обе конечности - соответственно назад. Это даже видеть не надо, достаточно просто представить, чтобы от души заржать. Но, в тот момент в такой несуразный марш Вовки (так звали бойца) было сложно поверить, так как при нас он уже чеканил строевой шаг не хуже кремлевских курсантов (конечно, я немного преувеличиваю, дабы ярче подчеркнуть его строевую подготовку).

    Все дело в том, что в нашей части, строевой подготовке уделялось огромное внимание с самых первых дней. О, это были изнурительнейшие дни.
    Как я уже упоминал в начале серии своих армейских очерков, в часть мы прибыли в мае. Это был самый жаркий май, что случался в моей жизни и до и, пока что после. Жаркий, и в плане впечатлений и в плане погоды. Солнце в те дни светило беспощадно с утра до вечера, и, казалось, постоянно находится в районе зенита. Ветра почти не было. От асфальта пахло смолою. Нашему сержанту была поставлена задача в короткий десятидневный срок обучить нас основам строевой. Мы должны были научиться стоять, шагать, поворачиваться, разворачиваться как настоящие военные.

    Занятия начинались, с самого утра, после завтрака и развода, и продолжались практически до самого вечера. Были «технологические» перерыву по десять минут в конце каждого часа. В эти минуты мы собирались в беседке, под тенью козырька, и единственным желанием было выпить как можно больше воды. Но, сержант Даурцев учил нас, что пить много не нужно, необходимо лишь смочить язык и горло, что причина всей нашей жажды кроется не внутри нас, а на кончике языка. Об этом же рассказывал Майкл, тоже иногда проводивший с нами занятия по строевой. Свой рассказ он украшал пантомимой в собственном исполнении, приоткрывая рот, чуть высовывая язык и показывая на него пальцем. Он говорил, что чем меньше мы пьем воды, тем меньше хочется. Организм просто перестраивается и приспосабливается. И он был абсолютно прав.

    Итак, с чего начинались наши занятия? Как сейчас помню, самым сложным было держать ногу в упражнении «делай раз». Это основа всего. По команде «Делай раз», мы поднимали и выпрямляли левую ногу, тянули носок, левую руку отводили назад, правую сгибали в локте и держали чуть от груди. Даурцев, тем временим, медленно прогуливался вдоль наших рядов и монотонно повторял: - «Пятка левой ноги должна быть поднята от земли на 25 сантиметров, носок вытянут, левая рука прямая, отставлена строго назад, правая согнута в локте и предплечье параллельно земле, правая нога прямая».  Говоря все это, он подходил к каждому из нас и поправлял, кому руку, кому ногу, кому, спину. Мог и подопнуть по низко опущенной пятке.
    В такой позе мы могли простоять и минуту и две, плоть до команды «Делай два». По этой команде мы опускали левую ногу всей подошвой на асфальт, переносили на нее вес тела и поднимали правую ногу. Так же тянули носок, держали спину, руку, локоть. Таким неторопливым «шагом» за 50 минут мы продвигались едва ли на 20 метров. А солнце продолжало палить и поджаривать наши тела на асфальтной сковороде. Пот катил изо всех пор. Помню, когда форма и фуражка высыхали на них оставались солевые разводы. Это из нас выходили лишние минеральные отложения. Строевая – и не нужно ни какой йоги!

    «Делай раз» - было самое сложное – чисто физическое упражнение. Остальные элементы строевой подготовки я бы отнес к техническим упражнениям. Их лучше всего преподавал Михаил Николаевич. Он все объяснял, показывая картинки из устава, подробно разъясняя каждый элемент. Выстроив нас в шеренгу перед собой, Майкл медленно говорил: - «Расстояние между носками сапог, при стойке смирно, должно ровняться пятке сапога, а, в свою очередь пятки должны быть прижаты друг к другу. Носки сапог у стоящих в шеренги должны быть на одной линии с носками сапог направляющего. При повороте нале – во пятка левой ноги и носок правой не отрываются от поверхности, а носок левой ноги и пятка правой, в свою очередь, поворачиваются против часовой стрелки». Все элементы он сам показывал, что называется на себе. Делал наш взводный это весьма умело и в эти мгновения превращался в настоящего военного, переставая походить на грибника. Еще бы, за весь свой срок службы, который если верить шутке ротного исчислялся с 1812 года, Михаил Николаевич отточил каждое движение, что называется до миллиметра.

    Стоит отметить, что занятия по техническим элементам строевой, проводимые Майклом, проходили не на плацу, а, как правило, где ни будь в стороне, в тени деревьев. Всёж-таки дедушке не хотелось вместе с нами жариться под лучами испепеляющего солнца. И, надо сказать мы были только ЗА.

    Андрей же закалял в нас и физику и выносливость. Занятия, проводимые им, выматывали нас до предела.

    Вечером, как правило, занятия строевой продолжались прогулкой строем по части. Мы учились петь песни в такт шагу. Тогда я смеялся над самим собой. Еще совсем недавно я и представить не мог, что буду шагать где-то под Каргатом и орать: - «Зеленою весной, под старою сосной, с любимою Ванюша прощается…». Но вскоре, знаете, втянулся, мне стало нравиться это дело. Спустя несколько месяцев, я стал одним из главных запевал в роте. Это чертовски ободряюще – утром или вечером, от души поорать любимую песню вместе с сослуживцами. Потом на гражданке еще какое-то время, будучи с друзьями навеселе, если мы куда-то шли, что называется толпой,  я любил поорать армейские строевые песни. Друзья по-доброму подсмеивались над этой моей фишкой. А мне было пофиг. Мне было, как говориться «в кайф».

    В общем, казавшаяся нереальной задача - за десять дней обучить вчерашних пингвинов правильно шагать, сержантом Даурцевым и старшим прапорщиком Ильющиным была блестяще выполнена. Конечно, мы не стали шагать как кремлевские парни, но, если проводить аналогии со спортсменами встали на уровень твердого третьего взрослого разряда.

    В дальнейшем, точно не помню раз или два раза в неделю, примерно по пол часа мы в течении всего срока службы оттачивали строевую на специальных занятиях. А раз в месяц (опять же, точно на помню) в части проходил строевой смотр, во время которого командир части принимал импровизированный парад, в котором участвовал весь личный состав части. Мы, строевым шагом проходили перед трибуной, на которой стоял командир, отдающий воинское приветствие и пели какую ни будь залихватскую песню.

    И, конечно, когда в часть прибыл лейтенант Черепанов (а прибыл он спустя пол года с нашего там появления), мы уже были, как нам казалось ассами в плане строевой подготовки. Поэтому, нам и смешно было смотреть на его попытки правильно ходить.

    Я и сейчас, может быть менее ловко и точно, но могу прошагать строевым, повернуться, развернуться, отдать воинское приветствие. А все благодаря тем изнурительным майским занятиям, что проводили с нами не щадя ни нас ни себя уважаемый сержант Даурцев и почтенный старший прапорщик Ильюшин.
    Ну и конечно, регулярные занятия, которыми мы занимались позже, так же внесли свою немалую лепту.
    Так что, товарищи «пиджаки», дабы над вами не смеялись солдаты, научитесь хотя бы основам строевой. Ведь строевая, она как любовь – ею надо заниматься!

Присяга

Не буду врать, что я до сих пор помню текст воинской присяги. Хотя тогда, в 2007 – ом выучил я его достаточно легко. Простой, короткий, патриотичный. Но, насколько легко я его запомнил, настолько же легко и забыл. Но не забыл я эмоции, владевшие мною в тот весенний день. День присяги.
    Продолжал цвести май. Жаркий и безоблачный он был в том незабвенном году. Яблони уже отцвели, и в воздухе пахло только лишь зеленью и природной свежестью.
    То утро, как и весь месяц, было лазурным и безветренным. Земля еще не была раскалена солнцем, и в ранние часы веяло прохладой. Салатово-зеленая, совсем еще юная травка и маленькие маслянистые листочки на деревьях приветствовали новый день. Белоснежные бордюры и стволы тополей добавляли картине свежести.

    Мы стояли на плацу, выстроенные в торжественном порядке, с автоматами поперек груди. Сапоги наши были начищены до такого состояния, что в них можно было отражаться. Чуть правее от центра плаца стоял стол, покрытый кумачовой скатертью. На нем лежала красная папка с текстом присяги.

    Надо сказать, что проснувшись с утра, я не испытывал ни капли волнения.
Присягу я вызубрил. К ее принесению отношение мое было как к событию будничному и всего лишь необходимому. Все элементы строевой, такие как подход, отход и так далее мы репетировали по нарастающей практически с первого дня пребывания в части. Все было отточено, в прямом смысле до шага.  Посему, каких либо волнений по поводу того, что, что то может пойти не так не было.
    Но сейчас, стоя на плацу по стойке смирно, глядя на колыхающийся государственный флаг, на торжественные лица и парадные мундиры командиров, осознавая весь официоз и серьезность обстановки я вдруг почувствовал как на меня накатывается первая волна мандража. Нет, это не было похоже на панику,  скорее на приятное нервное напряжение, как перед стартом спринтерского забега. Когда каждая клетка находится в вибрации, готовая в любой момент взорваться.
    Торжественности и нервозности добавляло присутствие родителей многих присягающих. Были здесь и мои отец и мать.

    Итак, началось. Под барабанную дробь, звенящим строевым шагом, держа подбородок нарочито высоко, к кумачовому столу подошел первый присягающий. Воздух вокруг замер. «Товарищ полковник, рядовой Такой то для принятия воинской присяги прибыл» - прозвучал доклад. «Воинскую присягу принять!» - скомандовал полковник. Далее все по сценарию. Взяв папку, боец зачитывал присягу, докладывал о ее принятии, получал команду «встать в строй» и ей следовал.
    Когда очередь дошла до меня, я уже был на пике волнения. Глаза круглые, губы сухие поджатые, спина в струну. Подойдя к командиру, я, так же как и все доложил о готовности присягать. И, когда, получив папку я стал зачитывать текст присяги, вдруг ощутил катастрофическую нехватку воздуха. Я буквально захлёбывался и говорил совсем не своим голосом. Не знаю, кто конкретно заставило меня волноваться. То ли сама торжественность сего события, то ли осознание всей глубины сказанного. Дышать было совершенно не чем. Было невыносимо жарко. Пот катился по спине.
    Причем, опыт выступления перед аудиторией я уже имел. Когда защищал диплом я, стоя перед своими преподавателями и сокурсниками, опираясь одной рукой о трибуну и свободно жестикулирую другой уверенно излагал суть своей дипломной работы и отвечал на вопросы. Тогда я ничуть не волновался. Мало того, я имел годичный опыт преподавательской деятельности в ВУЗе и читал лекции целым потокам студентов.
    Здесь же эта стойка смирно, сковывавшая тело и волю, пристальный взгляд командиров, сослуживцев и родственников, сияние полковничьих звезд – все это зажимало, загоняло в рамки, заставляло чувствовать себя скованно и неуверенно.
    Но более всего заставляло волноваться все же осознание того, что произнося слова присяги, каждое из которых имело глубочайший для меня смысл; Родина.., Клянусь.., Защищать.., Быть образцом.., - я брал на свои плечи ответственность за тех, кто мне близок и дорог: за своих родителей и брата, за своих остальных родственников, за друзей, в конце концов, за всех людей, живущих в России.
    Возможно сейчас это и прозвучит пафосно. Но в тот момент, я и в самом деле понимал всю серьезность взимаемой на себя ответственности. Я понимал, что если враг станет угрожать моей земле, моим близким не кто то там, а именно я в первую очередь возьму в руки оружие и буду отбивать неприятеля. Теперь в этом заключалась моя работа, моя  обязанность. Это было новым, необычным и невероятным ответственным занятием.
    Когда раньше я отмечал день защитника Отечества, то как то не задумывался над глубоким смыслом этого словосочетания. Сейчас же я четко осознавал – защитник Отечества – это я. Это давило, сжимало грудь, не давая ей набрать в себя воздуху.

    Закончив зачитывать текст присяги, я, как и все получил команду «встать в строй» и только тогда нормально задышал. Волнение наконец то отхлынуло и я успокоился.
После того как все закончилось нам было предоставлено достаточно времени для общения с близкими. Остаток дня прошел в каких-то не запомнившихся хлопотах.

    Впоследствии, когда я принимал присягу таможенника, получив первое офицерское звание, волнение было гораздо меньшим. Я говорил уже своим голосом, с уверенной интонацией ,свободно дыша. Конечно и тогда, произнося таможенную присягу, я осознавал, что беру на себя ответственность за экономическую безопасность Родины. И эта ответственность так же, грузом давила на плечи и где то в глубине души присутствовал благоговейный трепет. Но эти уже эмоции можно было лишь отчасти сравнить с теми – образца мая 2007-го года. Теми, навсегда оставшимися в моей памяти, давшими мне осознание того, что я все-таки полноценный защитник Отечества, и этим по праву могу гордиться.

Первая утренняя зарядка

Какую фразу чаще других слышат вчерашние солдаты срочной службы, по возвращении на малую Родину? Думаю, самый распространенный посыл от родственников и от близких это – «Возмужал то как!» Что подразумевает под собой сея нехитрая фраза? Не думаю, что те кто делает подобного рода комплимент предварительно пообщались с отслужившим молодым человеком и пришли к выводу, что этот самый человек стал более решительным, собранным, ответственным, дисциплинированным, способным на быстрое принятие самостоятельных решений – стало быть повзрослел, возмужал. Чтобы сделать подобные выводы требуется время. Как правило, молодому человеку говорят «возмужал» при первой после армейской с ним встрече, только лишь окинув его взглядом. И, в нашем случае это самое «возмужал» характеризует, в первую очередь физическую стать. Осанку, объем мышц, ширину спины и грудной клетки. Одним словом, те внешние признаки, по которым можно безошибочно отличить мужчину от женщины. Наша компьютеризированная эра, к большому сожалению, стерла границу между полами и, зачастую сложно определить - где юноша, а где девушка. Они схожи как внешне так и внутренне.
    Так за счет чего же армия превращает вчерашних унисексов в настоящих мужчин? В первую очередь - за счет привития дисциплины, во вторую – за счет режима и правильного питания, в третью – за счет постоянных физических нагрузок, главной из которых я считаю утреннюю зарядку, о которой и пойдет речь в этом повествовании.

    О том, что утренняя зарядка тяжелая штука я услышал в первый же день нахождения в части. Сержант Даурцев показывал нам кубрик, в котором нам придется дислоцироваться во время прохождения курса молодого бойца, и один из двух находившихся там новобранцев на мой вопрос – «Ну как здесь? Тяжело?», ответил – «Да в принципе нормально, но строевая и утренняя зарядка – это просто атас!» Звали этого новобранца Данила Жуланов. Был он по армейским меркам, так же как и я уже немолод. Ему было 20, а мне на тот момент 24. Он окончил колледж. Имел вид достаточно взрослый. Физически был развит более чем достаточно. На голове у него, так же как и у меня, только в менее серьезной форме виднелась залысина. Голос он имел низкий и угрюмый. Родом Данила был из славного города Барнаула, что на Алтае. Впоследствии мы стали лучшими друзьями.

    Надо сказать, что к армии я подошел в прекрасной, как мне казалось физической форме. За спиной было более 10 лет серьезных занятий волейболом. Я играл за сборную академии, во время моей учебы. Имел я так же неплохие результаты в легкой атлетике. Но в последние два года налег на тяжелую. Пожать штангу в сто килограммов было для меня, не то чтобы пижонством, но это был нормальный рабочий вес. И бицепс я качал шестьюдесятью килограммовой штангой. Турник, особенно в предармейские пару месяцев я тоже хорошо освоил. Подтянутся двадцать раз, по крайней мере мог. При росте 1 м 80 см, я весил 93 кг. Разумеется, я был не просто уверен, а даже слегка самоуверен в своих физических возможностях. И, конечно на слова Данилы о том, что зарядка – это атас, я только ухмыльнулся. Он тогда посмотрел на меня своим угрюмым взглядом исподлобья и несколько раз кивнул головой, как бы говоря – «посмотрим, посмотрим».

    И вот, утро, форма одежды номер два – сапогу, штаны, голый торс – и мы побежали. Андрюха сказал, что на первый раз сильно гнать не будет. По началу так и казалось. Я бежал рядом с ним, вдыхая влажный утренний воздух и, продолжая считать себя супермэном.   
    Традиционно утренняя зарядка начиналась трехкилометровой пробежкой. Как правило, эту пробежку сопровождал туман с запахом серы и аммиака – особенность окрестных болот. В роли беговой дорожки выступала автомобильная дорога до КПП 2 (по моему). Она была протяженностью 1,5 км, и мы бежали сначала тудой, затем обратно. Так вот, тудой, Даурцев поддерживал правильный разминочный темп, а вот вторые полтора километра он начал прибавлять. Возможно, его поддергивал мой надменный вид, с которым я бежал первую часть дистанции. Соревновательный дух, живущий во мне со времен школьных спортивных состязаний, не давал мне отстать от нашего сержанта. И я, пыхтя и брызжа слюною, задыхаясь, недавно, казавшимся мне прекрасным прохладным утренним воздухом, который сейчас стал мокрым и горячим, таки дотянул с ним до финиша, проиграв не больше корпуса. Андрюха, как ни в чем не бывало, начал делать махи для восстановления дыхания и в тот момент, в его глазах я увидел промелькнувшую ухмылку – он был доволен, что уязвил мою самоуверенность. А у меня даже не было сил делать эти самые махи. Мышцы забились, сердце колотилось, слюна текла.
   Дав отдохнуть и восстановиться пару минут, сержант повел нас на стометровку. Я, кое-как пробежал ее два раза, и к горлу что-то подкатило. Это был рвотный рефлекс. Мне казалось  - я сейчас вырву.
    Затем было еще много «увлекательных» упражнений, из которых мне тяжелее всего дались, так называемые «джампы» - это выпрыгивания из полного приседа. Казалось, четырехглавые мышцу бедра вот-вот взорвутся. А ведь присесть десять раз со стакилограммовой штангой, было для меня чем-то вроде среднего разминочного подхода. Но здесь совсем другая работа – на скорость, на выносливость – я от такой отвык. И, моим накаченным мышцам не хватало кислорода. Сердце привыкло работать в тренажерном зале усиленно только во время непродолжительного подхода. А здесь непрерывная нагрузка. Здесь кардио - тренировка. Здесь все на выносливость. Мне казалось – сердце сейчас проломит мою грудь.
    Обычные приседания и прокачка пресса на римской скамье, в армии выполнялись в стиле – «дружба народов» - это когда все, выстроившись в шеренгу обнимали друг друга за плечи и приседали, либо делали подъем на пресс. Было тяжело, потому, что все развиты по своему, и, часто тот кто может, тянул того кто не может. Со временем, конечно, все подравнялись. Был в то утро и турник, на котором, на фоне общей усталости подтянуться десятку было за счастье. Брусья. Все в несколько кругов. Не помню, бежали ли мы в первый день полосу препятствий, но могу сказать, что вообще, в первые мои утренние зарядки, я с превеликим трудом преодолевал двухметровую стену на этой полосе.
    После зарядки, мы поднялись в расположение, умылись, привели себя в порядок и пошли на завтрак. На завтраке я не мог есть. Пот по - прежнему катил с меня градом. Сердце все еще не могло успокоиться. Дыхание не было нормальным. Я смотрел на свои предплечья и видел, как буквально на глазах на порах образовывались большие капли пота. Стоило мне вытереть руку, как снова эти капли появлялись на моей коже. Из меня выходила ненужная влага. Организм перестраивался. Я весь был мокрый, как старая чилийская проститутка. Данила, сам то еле живой, смотрел на меня и кивал – «ну как?». Я ничего не смог ему ответить, только помахал головой из стороны в сторону. Я был обессилен и обескуражен. Вся самоуверенность в своих силах сошла на нет в то утро.

    За завтракам тогда я выпил лишь чай.

    Впоследствии было еще много зарядок, и каждая давалась все легче и легче. Они постепенно стали мне нравиться. Достаточно будет сказать, что за полтора месяца я потерял 17 килограмм и стал весить 76. Это не говорит о том, что я превратился в дрища. Скорее я обрел оптимальную форму. Старшина Коновалов, видя однажды как я с легкостью перемахиваю двухметровую стену во время прохождения полосы препятствий сказал – «О, хоть на человека стал похож». Да, тогда, когда я адаптировался к утренней зарядке, к режиму я чувствовал себя просто волшебно, я снова, как в юности, стал быстрым, резким, пластичным, осанка выпрямилась. В волейбол я стал играть лучше, чем когда-либо, хотя два года уже им не занимался. Мне казалось, я способен перепрыгнуть через волейбольную сетку. Настолько легким я стал.

    Помимо зарядки нашу физическую форму поддерживали, так называемые спорт – часы и ежемесячная сдача нормативов. Трехкилометровая дистанция уже практически не ощущалась. И в легкой атлетике, казалось я вышел на свой собственный школьный уровень, когда без подготовки выполнял первый взрослый разряд на четырёхсотметровке.

    Однажды ко мне в гости приехали товарищи. Благо до Каргата от Новосибирска рукой подать. Они привезли мне, фрукты: яблоки, апельсины, бананы – все то чего не хватало мне в армейском рационе. Был даже арбуз. Разумеется, на все это я накинулся как гриф на тушу мертвого буйвола. Подвох был в том, что через час нужно было бежать на время трехкилометровку. Я это осознавал, но грех чревоугодия был на тот момент сильнее здравого смысла. В итоге я сожрал практически все, что привезли мне друзья, в том числе и пол арбуза. Живот мой раздулся как у издохшего глистатого карася. И ежели бы вы меня в тот момент видели, я б напомнил вам счастливого рахита в кирзовых сапогах

    Итак, с рюкзаком в том месте, где обычно у нормальных людей пресс, я пустился в путь длиною 3 километра. Кое как я дотянул, до финиша, причем, соревновательный дух не позволил мне сделать это последним. Вот тогда мне казалось, что желудок у меня сейчас оторвется – он болтался во время бега как у коня яйца, когда он скачет галопом. И тогда меня снова посетил рвотный рефлекс. Я вспомнил утреннюю зарядку и пункт из свода божьих заповедей о чревоугодии. Тогда я подумал, что эти заповеди, так же как и армейский устав, наверное писались кровью. В те времена многочисленных войн за территорию нельзя было находиться в состоянии обожратой макаки – ни то умрешь первым.

    Придя из армии, я по инерции еще долго продолжал, делать по армейскому образцу утреннюю зарядку, что позволяло, мне быть долгое время в прекрасной форме. Но, потом я получил травму колена и мне пришлось снова вернуться в тренажерный зал. И, если бы сейчас сержант Даурцев, не особо нагружая потянул бы меня на «трёшку», я наверное снова испытал бы все те эмоции, что и тогда – во время моей первой утренней зарядки в воинской части 71185. Усталость, обессиленность, рвотный подступ и головокружение. Я бы испытал все те же эмоции, кроме высокомерия в начале той - далекой уже, первой моей армейской зарядки.

Тыловая часть

Наверное, настало время рассказать о специфике воинской части 71185. Прояснить, так сказать картину.

    Итак, часть наша была самой, что ни на есть тыловой. Говоря простым языком, это был большой склад боеприпасов, а точнее ракет класса «земля – земля», расположенный в сибирской степи под открытым небом. Охраняла этот мега склад военизированная охрана. Нам охранять его не позволяла наша предусмотренная численность. Проще сказать – нас было мало, и, к тому же в мы не были в тельняшках. Точно не знаю и, к своему позору даже не интересовался у достоверных источников, почему в нашей части не было своей роты охраны. Краем уха слышал однажды сплетню, о том, что якобы раньше солдаты срочники сами охраняли территорию, но после того как один из них, поссорившись с девушкой застрелился на посту, роту охраны расформировали. Не знаю, правда это или чушь собачья. По факту, ситуация, так сказать на сегодняшний день была следующей: в части, помимо офицеров, прапорщиков и сержантов контрактников имелась техническая рота, численностью около пятидесяти человек и пожарная команда, насчитывавшая 15-20 бойцов. Задачами пожарной команды были бесконечные тренировки и отработки действий, чтобы на случай возгорания незамедлительно среагировать и принять меры. О этой команде писать много не буду – я там не служил, однако складывалось впечатление, что там служили по настоящему профессиональные ребята.    
    Командир этой самой бригады, старший прапорщик Плешу, человек с лицом Фрэдди Мэркури (только в очках), телосложением тяжелоатлета и голосом как из радиоприемника не давал ребятам скучать. Они беспрестанно бегали, прыгали, преодолевали полосу препятствий, разворачивали пожарные рукава – в общем, были, в самой, что ни на есть постоянной боевой готовности.
    Хотя, парадокс - все соревнования, будь они спортивные, будь специфические армейские, мы у них вчистую выигрывали. Хотя чему удивляться, мы ведь и спортом не меньше ихнего занимались, и с оружием были хорошо знакомы и, самое главное физически работали так, что папе Карло и в кошмарном сне не могло привидеться.
    Впрочем, обо всем по порядку.

    Итак, звались мы гордо – такелажниками. Что это за звери? Да самые натуральные! Вы можете себе представить особь мужского пола, осемнадцати лет отроду, весящую немногим более шестидесяти килограммов, при этом тащащую на плече ракету РС, весом сто килограмм. Причем на лице ни тени напряжения. Легко, так сказать и непринужденно. А я видел таких богатырей. Просто таскать эти самые ракеты былой нашей основной задачей. Приходил состав из пяти, десяти вагонов, доверху наполненных этими самыми ракетами, мы разбивались на команды по шесть, семь человек и… начиналось соц. соревнование – «кто быстрее разгрузит вагон». К слову, ребята из «пожарки», так же участвовали в ентом деле, и, признаться, нередко выигрывали у нас – у профессиональных такелажников. Опять парадокс.
    Вагон мы раскидывали примерно за час, полтора. Я катал тачку – медведку. Все почему – то считали это самым сложным занятием. Состояло оно в том, что на эту самую тачку, представляющую собой колесную ось, в которую утиралась Г – образная конструкция из подпорок и ручек ложилось пять ракет, которые нужно было быстро волочить к стопкам уже сложенных ящиков с ракетами. Вроде бы невероятный вес в пятьсот килограммов, но вектор этого веса геометрически располагался так, что на руки приходилось, может быть, килограмм сто пятьдесят. Самым трудным было столкнуть эту колесницу с места, а дальше по инерции. Я успешно с этим справлялся. Не сразу конечно, только когда приноровился. Для меня гораздо сложнее было вытаскивать ящики с ракетами из вагона. Хотя в этом «упражнении» ящик брали сразу двое бойцов, но у меня после получаса таких «сгибаний  разгибаний» спины поясница вставала колом.
    В процессе разгрузки участвовали и командиры, Ротный, Майкл (как мог), Плешу, прапорщики Филин, Лежепеков, сержант – контрактник Гончаров, старшина Коновалов. Все заражались солдатским азартом и помогали солдатам разгружать вагон, за который были ответственными. Было чувство единения, и не было ни командиров, ни врагов, все были объединены одной задачей, и старались как можно быстрее сделать дело, чтобы потом, как говориться гулять смело. Особенно участно помогал Толя Маценко. Он был молодым и работал не меньше срочников, а иногда и больше.
    Иной раз, приходилось разгружать и не один вагон.
    Когда разгрузка затягивалась, нам привозили фляги с горячим чаем, хлеб и соленое сало. О, каким удовольствием на фоне усталости и появившегося голода был этот нехитрый провиант! Вспоминаю, даже сейчас слюнки текут. Представьте: зима, на улице за двадцать ниже нуля, вы от души поработали, вспотели, вам жарко в мороз, впереди еще примерно половина от той работы, что вы уже сделали, а сил уже практически нет. И тут машина с дымящимися флягами, в которых плещется сладкий парной чай. Свеженький хлеб. И сало. Вкусное сало. Такого вкусного сала ни до ни после я не пробовал. Хотя я вроде как украинец, а проще сказать хохол, и сала перепробовал – ну просто море. Конечно, есть сало и повкуснее, и если бы сейчас мне предложили то что мы ели тогда, я скорее бы всего отказался его кушать.  По тогда при той совокупности обстоятельств, оно безо всяких приправ, без мясной прослойки, слегка пересоленное – казалось просто сказочным.

    Пожарная команда, разгружала вагон и к ракетам больше ни прикасалась. А мы. Нашей каждодневной работой становилась расфасовка эРэСок по платформам. Вот тут мы, так сказать и качали силу. Этой «увлекательнейшей» деятельностью нам приходилось заниматься ежедневно, с утра до вечера, в течении недели, а то и двух. Сразу после утреннего распределения на работы мы шагали к автопарку, загружали свои тела в бортовой КамАЗ без тента и тряслись в его кузове до КПП. Там проходили контроль на наличие спичек и ехали дальше. Спички и любые другие огнедобывающие приспособления в целях противопожарной безопасности строго настрого запрещалось проносить на территорию. Особливо страдали те кто активно занимался табакокурением.

    Прибыв на место дислокации, мы загружали КамАЗ эРэСками, везли их на указанную платформу, там разгружали, укладывали и возвращались за новой партией. Так продолжалось до тех пор, пока все не распределялось по положенным местам. Изо дня в день. Тяжелый, монотонный труд.
    Особо великим тружеником лично я себя чувствовал в момент, когда мы в мороз ехали в кузове грузовика, сидя на деревянных скамейках. Колкий ветерок покусывал щеки, я, щуря глаза из под поднятого ворота, вглядывался в белую бесконечную равнину. КамАЗ кидало на многочисленных кочках и скамейки жестко подпинывали нас. Мы сидели плечо к плечу и весело переговаривались. Тогда, моему художественному воображению казалось, что мы похожи на героев советских пропагандистских фильмов о покорителях целины или основателей первых северных буровых.

    Когда заканчивалась эпопея с развозом ракет, в ожидании следующего железнодорожного состава мы занимались обихаживанием платформ. Зимой убирали снег, Летом косили траву. Казалось бы ни абы какой труд. Но, с учетом площади территории и нашей невеликой численности, нам не удавалось полностью справляться с этой задачей. На территории кроме нас трудились и гражданские. А летом, на помощь из другой части к нам прикомандировывали ещё целую роту косарей.

    Ещё мы не любили дожди. Вернее дожди с грозами. При грозах, существовала вероятность того, что молния, даже попав в молниеотвод может вызвать возгорание. А возгорание на площадке с сотнями тонн ракет …. Сами понимаете. И нашей задачей было в любое время дня и ночи, при возникновении грозоопасной ситуации прибыть на территорию и расставиться по позициям. Позиции эти располагались равномерно по всей складской, так сказать площади и были привязаны к телефонным будкам. Мы, при обнаружении возгорания первым делом должны были позвонить в пожарную команду, сообщив при этом номер платформы близ которой возник огонь и постараться своими силами локализовать пожар. Таким образом, мы стояли под дождем, укутавшись в плащ – палатки и во время вспышек молнии становились похожими на старуху – смерть. Только кос у нас не было, и накидки были цвета хаки.
    И вот, такими сусликами мы могли простоять и час и два, а то и больше, пока угроза грозы себя не исчерпает. Стоит отметить, что чувство долга и ответственности в эти часы в нас безусловно преобладало. Все-таки, действительно важная миссия была тогда возложена на нас. И, слава те Господи, за то лето, в котором я был солдатом, возгораний зафиксировано не было.

    Ознакомившись с выше написанным, читатель может пренебрежительно посчитать, что часть наша вовсе не военная. Но, вдумайтесь, а что ежели не дай бог война, и армии потребуются наши ракеты? Кто обеспечит как можно более быструю загрузку и отправку требуемых образцов вооружений? Мы! С утра до вечера ни разгибая спин мы будем заниматься подвозкой припасов и комплектованием железнодорожных составов. Это адский труд. Конечно, жизни наши будут в безопасности, относительно жизней тех парней, что будут на передовой, но участие в войне мы примем самое непосредственное. Пусть это участие будет не столь заметным, даже совсем незаметным, но оно будет необходимым. В конце концов, кто этим будет заниматься, если не мы?

    Еще, в защиту того что часть была все же воинская и мы были все же солдатами хочу акцентировать внимание на том, что мы усердно занимались боевой подготовкой. Основной частью этой подготовки были стрельбы, которые проводились раз в месяц. О них писать особо не чего – стрельбы как стрельбы – тут без особенностей и уж тем более без шуток.   
    Самым сложным и нудным в стрельбах была чистка оружия. Мы садились на табуретах вдоль центрального прохода казармы, друг напротив друга и занимались этим кропотливым делом. Чистку всегда контролировал Михаил Николаевич. Казалось, оружие уже вычищено до самого основания, но Ильюшин брал тряпочку, шевелил своими седыми усами, говорил «Хе» и, кряхтя проникал в самую узкую и немыслимую щель автомата и извлекал оттуда мазок сажи. И снова приходилось садиться на стул и продолжать ковыряться в железе. Чистка, как правило проходила в два, три этапа.
    Особенно закоксовывался АК после занятий с холостыми патронами. Во время таких занятий отрабатывалась тактика атаки и обороны. Мы делились на две команды. Одна команда шла в атаку: короткими перебежками, упал, перекатился, стрельнул, перекатился, встал, короткая перебежка и все по новой. Вторая команда оборонялась, сидя в окопах (о них ( об окопах) речь пойдет позже). Затем команды менялись ролями. Занятия снимались на видеокамеру. Позже мы пересматривали запись, и ротный указывал нам на наши ошибки, которые хорошо были видны со стороны.

    Ещё одним элементом боевой подготовки были ежемесячные учебные тревоги. В процессе этих занятий, мы, по сигналу сирены прибывали в расположение, получали оружие, броники, каски, саперные лопаты, садилось кто на БРДМ, кто на МТЛБ и выдвигались в заданный квадрат. Именно во время таких тревог в ротного вселялся Зевс. Он был готов зубами перекусывать колючую проволоку и кулаками в пыль крушить бетонные столбы.

    Частью боевой подготовки были марш – броски. Первый, шестикилометровый и самый легкий, ротный устроил для нас в первый день после принятия присяги. Чтобы мы, так сказать прочувствовали службу.
    Чтобы ею прониклись и поняли, что мы теперь в армии. В тот день шёл мелкий дождь и мы передвигались, в основном шагом. Из обмундирования у нас были только автоматы. Тогда для меня это было чем – то новым и интересным. Дождь, слякоть, мы куда-то бежим в военной форме и даже с автоматами. В ушах звучала знаменитая американская песня девяностых «ю ин зэ ами нау» Тот марш-бросок был по большей части имитацией. Передвигались мы в основном по асфальту. И вовсе даже не устали.
    А вот первый настоящий марш-бросок, на время, мне хорошо запомнился. Тогда тоже шёл дождь. Но в этот раз мы уже не шли пешком, а именно бежали. И практически всю дистанцию. А дистанция была 10 км. И здесь уже было не до асфальта. Под ногами была размокшая, скользкая, липшая к сапогам земля. Автомат давил на плечи и, с каждым километром это давление усиливалось. К концу дистанции казалось, что он весит не 3, а все 20 килограмм. И в тот раз в ушах уже не звучало «ю ин зе ами нау» и я не чувствовал себя хиро. Я был больше похож на мокрую, уставшую, несчастную кобылу. И я проклинал весь спорт и бег в особой частности. Божился, что больше никогда не под каким предлогом не займусь им (спортом). Но, что самое интересное, когда мы заканчивали бежать и отдыхали за финишной чертой, силы и вдохновение возвращались и мысль уже работала в направлении того, что воротясь на гражданку стоить практиковать десятикилометровые пробежки. Но уже в кроссовках. Ощущение же абсолютного счастья приходило после посещения бани, которая была обязательной после подобных мероприятий.

    Позже был бросок на такую же дистанцию, только в жару. Те же смешанные ощущения. Были броски на более короткие дистанции но по более пересеченной местности (водные преграды, рвы, заросли камыша) и с командами типа «вспышка справа». Был утренний марш-бросок, когда мы, выстроившись цепочкой с дистанцией 10 метров между её «звеньями» передвигались вдоль дороги, а из кювета из камышовой гущи с криком «аллах акбар», старшина Маценко выпустил по нам несколько холостых очередей. Засада! Мы тогда заняли оборону в противоположном кювете, и нашей задачей было обезвреживание распоясавшегося «ваххабита». Интересно конечно было.

    Но самая интересная, сложная и запоминающаяся часть боевой подготовки была инженерная (мать её) подготовка. Точнее рытьё окопов.
   Началось всё с тестирования. Анонимные тестирования ротный проводил периодически. Целью этих тестирований было выяснение солдатских нужд и пожеланий. Вскрывались так же моменты неуставняка. После тестов ротный с каждым дополнительно беседовал. Тем самым он получал полную картины происходящего в роте и прикрывал за большой массой тестируемых достоверные источники информации. Позже проводилось общее собрание роты, на котором обнародовались, ставшие известными факты и вырабатывался, так сказать вектор дальнейшего развития подразделения.
     И вот, на одном из таких тестирований, подводя итоги очередного тестирования, ротный зачитал следующий «крик души» одного солдата: «Мы в этой части только и делаем, что работаем. Никакой боевой подготовки. Мы не солдаты, а рабы». Прочитав сее послание, Иван Юрьевич окинул озорным взглядом аудиторию, прищурился. По глазам было видно, что в его голове не только родилась, но уже и в деталях оформилась какая – то глобальная мысль. Он как – то яростно улыбнулся и промолвил:  - «Боевой подготовки вам не хватает? Хорошо. Будет вам боевая подготовка» В тот момент Паршиков был похож на Кузмича из «Особенностей национальной охоты», когда тот взяв в руки динамит, стоял за спиной финна Раймо и кричал в пьяном угаре: - «Я ему такую рыбалку покажу!!! Он увидит, как у нас рыбачат!!!»

    Буквально на следующий день мы принялись точить сапёрные лопатки. Основа грамотной обороны окоп. Началась великая окопная эпопея. Как только у нас появлялось свободное от работы время, мы выдвигались в чисто полюшко близ части и вгрызались лопатками в глинистый неподатливый грунт. Сложно описать все муки, в которые окунулись мои тело и душа при этих утомительнейших занятиях. Я, впрочем, как и все вокруг, лежал на животе, на колючей, выжженной солнцем траве, на голове моей болталась каска, за спиной автомат. Эти предметы обмундирования жутко мешали. Каска съезжала на глаза, автомат тоже постоянно норовил скатиться на бок и упереться в ребро. Подняться с живота было нельзя – условия приближенные к боевым. Не можно было не то, чтобы встать на четвереньки, но и даже голову поднять.
    Взводный Ильюшин, контролировавший нашу деятельность, говорил, что в бою, если мы поднимем голову или задницу – пуля непременно влетит в одну из этих частей тела и, как говориться пи… (капут). Вообще Майкл очень чопорно относился к возложенным на него обязанностям и ходил вдоль окапывающихся с рулеткой. Подходя к очередному барахтающемуся с лопаткой тельцу, он присаживался на колено и замерял глубину, длину, ширину оборонительного сооружения. Шевелил усами и, делал либо замечание, либо пожелание. Окоп должен был строго соответствовать заданным нормативам.

    С превеликим трудом, вырыв, наконец то окоп, боец должен был его замаскировать. Для этого, нужно было так же ползком на брюхе нарубить травеносный слой грунта, где-нибудь в стороне и укрыть им изъятую из окопа землю. Солнце пекло, трава кололась, пот покрывал тело, насекомые проникали под одежду – в общем, ощущения далеко не из приятных.
В первый день мы вырыли окопы для стрельбы из положения лежа. Во второй – для стрельбы из положения с колена. В третий – для стрельбы из положения стоя. Потом, в течении ещё нескольких дней мы соединяли окопы длинной траншеей. В результате у нас получился полноценный рубеж обороны, протяженностью около двухсот метров, а то и длиннее.
Когда я смотрел потом на наше произведение военно-инженерного искусства, мне не верилось, что это сделали мы, сапёрными лопатками. И гордость брала сродни той, что испытывает китаец, глядя на Великую Китайскую Стену.

    Однажды ко мне приезжали друзья. Мы встречались за КПП, как раз рядом с тем местом, где у нас проходила инженерная подготовка. Они тоже не сразу поверили, что окопы – это рукотворное детище полусотни солдат.
Впоследствии этот оборонительный рубеж нами не раз использовался. В основном для, ранее описанных занятий при отработки тактики атаки и обороны.

    А однажды, ночью нас подняли по тревоги (причем незапланированной) и мы выдвинулись к окопам, заняли оборону и ещё более углубились в землю с помощью сапёрных лопаток.

    Позже начался сезон дождей, который в Сибири приходится на август – сентябрь. Наши окопы залило и они превратились в водяные рвы. Потом, в период золотой осени, когда вода ушла, обнаружилось, что стенки их осыпались, и они потеряли свои четкие контуры. Но всё же, несмотря ни на что наша инженерная подготовка оставила на долгое время след в ландшафте. И в памяти конечно.
Такая вот, в общем-то, тыловая, часть № 71185.

Продолжение:

Авиационные рассказы:

ВМФ рассказы:

Юмор на канале:

Другие рассказы автора на канале: