Из телефона доносился голос свекрови:
— Даже на хлеб не хватает, Катюш. Представляешь? В магазине цены — будто с ума посходили!
— Может, вам помочь? — спросила я осторожно. В её голосе тут же появились слёзы:
— Ой, не надо, родная. Ты и так заботишься...
Это был уже третий звонок за неделю. В первый раз я, глупая, поверила. Собрала сумку: крупы, тушёнка, яйца, два батона, яблоки. Отвезла ей в квартиру, пока та смотрела сериал, обложившись коробками конфет «Рафаэлло». Во второй раз попросила мужа передать деньги — он морщился, но согласился. А сегодня… Сегодня я сама видела, как она в «Азбуке Вкуса» складывала в корзину сыр с трюфелем, упаковку мидий и бутылку итальянского вина.
После звонка я собралась, взяла пару апельсин и вафельный тортик, и поехала к свекрови. Она только вернулась с улицы. На полу стояли пакеты из того самого магазина. Внутри лежали дорогие продукты.
— Ой, дорогая, не ждала тебя, — свекровь покраснела.
— Решила проведать, — ответила я.
— А… Ну заходи.
В её голосе звучала виноватая нотка, но я уже не верила. Мы попили чай, разговаривая о пустяках, и я ушла.
Вечером рассказала мужу. Он пожал плечами:
— Мама всегда любила драму. Просто не реагируй.
Но я не могла. Каждый раз, когда она звонила, я представляла, как её тонкие пальцы с маникюром за 5 тысяч перебирают мои консервы, будто подачки. Как она вздыхает, глядя на дешёвый хлеб, который я привожу вместо багета из пекарни.
В прошлую субботу я застала её в супермаркете. Она стояла у витрины с красной икрой, держа в одной руке банку, в другой — телефон: — Да, дочка, совсем туго... Ах, если бы ты знала!
Я спряталась за стеллажом, пока она платила картой. Потом шла за ней через весь двор, наблюдая, как она заворачивает свой пакет в обычный чёрный, словно стыдится.
— Зачем? — спросила я на следующий день, застав её врасплох. Мы пили чай на её кухне под хрустальной люстрой.
— Что «зачем»? — она нервно поправила халат.
— Жаловаться на бедность, когда вы за раз тратите больше, чем мы с Сергеем за месяц.
Она замолчала, разглядывая узор на фарфоровой чашке. Потом неожиданно рассмеялась — резко:
— Ты не понимаешь, Катя. Раньше мы с отцом Серёжи жили... совсем иначе. А теперь — пенсия, старость. Эти покупки — как глоток воздуха.
В её глазах мелькнуло что-то искреннее, почти детское. Я вдруг представила, как она, 70-летняя, прячет в шкафу банку икры, словно школьница — дневник с двойкой.
— Но зачем врать? — прошептала я.
— Потому что иначе ты перестанешь приезжать, — она потупила взгляд. — А мне… одиноко.
С тех пор я всё ещё привожу ей хлеб. Но теперь кладу в сумку маленькую плитку шоколада, который она любила в молодости. А она, встречая меня, первым делом спрашивает, не нужна ли мне помощь с оплатой ЖКХ. Мы обе знаем — это игра. Но в этой лжи внезапно появились правила, которые нас устраивают.
Кто знает, с какими причудами мы сами будем в таком возрасте…