– Это наш последний шанс, Надежда, – тихо сказал Виктор, сидя за старым, потертым кухонным столом, словно боясь потревожить тишину, окутавшую дом. – Если мы не продадим его сейчас, больше никто не предложит и этих денег.
Надежда молчала. Ветер за окном гнал по полю желтые листья, накрывая землю тонким одеялом осени. Она смотрела на деревянные стены, как будто прощаясь с ними, хотя знала, что прощаться придется давно.
Дом был пустым почти два года. После смерти родителей он стал чем-то вроде музея – сохраненным, но нежилым. Виктор настаивал на продаже уже месяцами, но сердце Надежды сопротивлялось. Здесь она выросла, здесь прошли лучшие годы ее жизни. В этих стенах пахло пирогами, голосами родных, запахом дерева и детства.
– Он им нужен для гостиницы, – продолжал Виктор. – Перестроят, переделают... Ты сама понимаешь, таких домов уже никто не строит. Если мы не решимся сейчас...
– А если это неправильно? спросила Надежда, глядя на брата. – Что, если этот дом – единственное, что у нас осталось от родителей?
Он вздохнул и обвел взглядом комнату. На полке стояла старая фотография – мама с папой, молодые, счастливые, с легкой улыбкой, будто знали что-то, чего Надежда никогда не поймет. Ей захотелось подойти, взять фотографию в руки, но что-то держало ее на месте. Воспоминания.
– Родителей уже нет, – твердо ответил Виктор. – Оставшийся дом не вернет их. Это просто стены, Надя. И они нам больше не нужны.
Она опустила взгляд, чувствуя, как в груди стягивает тоска. Может, он прав? Они с братом оба взрослые, дети выросли, у всех свои семьи, дела... Но этот дом был больше, чем просто стены. Это была память.
Взгляд ее упал на старое кресло у окна. Сколько раз она видела маму, сидящую там с вязанием, вслушивающуюся в каждый шаг Надежды, как бы занятая, но всегда готовая обнять, поддержать, сказать доброе слово. В углу шкафа все еще висел старый папин плащ – тот, в котором он каждую осень ездил за грибами. Все это было частью её жизни. Она закрыла глаза, пытаясь услышать шорох шагов мамы по кухне, когда в доме стояла тишина.
– Надя, я знаю, что тебе тяжело, – продолжил Виктор, его голос дрогнул. – Но нужно смотреть вперед. Нам пора двигаться дальше.
Надежда подняла на него глаза. Он был прав, это было неизбежно, но сердце протестовало.
– А помнишь, как мы с тобой прятались в сарае? – неожиданно улыбнулась она, вспоминая детство. – Мама нас искала, звала домой обедать, а мы сидели среди старых инструментов, чуть ли не дыша, чтобы она нас не нашла...
– Ага, а потом она все равно нас находила, потому что твои косички торчали из-за двери, – Виктор рассмеялся, но его улыбка была грустной.
– Да, – она улыбнулась в ответ. – Вот только такие воспоминания нельзя продать.
Он ничего не ответил, и в комнате повисла тишина. Они оба знали: этот дом был последней связью с их прошлым, с той жизнью, которую уже не вернуть. И хотя они не могли остановить время, могли хотя бы сохранить эти моменты в своей памяти.
– Хорошо, – наконец произнесла Надежда, вздохнув глубоко. – Пусть покупают. Но знаешь, что я сделаю? Перед тем как они начнут перестраивать, я приду сюда ещё раз. Заберу мамино кресло и папин плащ. И одну фотографию. Это ведь всё, что мне нужно.
Виктор кивнул. Он понимал её. Дом был всего лишь домом, но в нём жила часть их жизни, которая никогда не умрёт.
Они молчали, прислушиваясь к звукам ветра. За окном осень продолжала своё неспешное, неизбежное шествие.