Ровно в три часа дня мне страшно захотелось пирога с капустой. Это мое желание перебило все остальное негодование от того, что придется идти на встречу к Ираиде Кондратьевне Лиховидовой, скучнейшей женщине с первого этажа. Одно было хорошо – проживала она в соседствующим со мной дворе. Из ее окна всегда пахло тушеными овощами, она вечно пыталась передать через форточку кабачки всем мимо проходящим и не терпела отказов от ее закаток. Но ничто в ней меня так не интересовало, как ее пироги.
Собирался я бесстыдно долго, много времени сидел в коридоре, раздумывая над надобностью такого путешествия, но в конце концов закрыл дверь на все возможные обороты и направился по адресу.
Оказавшись рядом с нужным мне домом, на меня неожиданно свалилась еще одна особенность этой квартиры. В соседнем от кухни Ираиды Кондратьевны окне располагался ее скучнейший муж. Захар Игнатьевич Козобородов, по-настоящему на Лиховидовой не женатый, был мне знаком благодаря клубу “Пятничный”. Он был глухим на одно ухо, от чего люди при разговоре с ним значительно повышали голос.
Мужа Лиховидова на улицу не пускала, поэтому все встречи с давними знакомыми Козобородова проходили через распахнутое окно. Я бы никогда об этом не вспомнил, но на пути к пирогу стояли три большие преграды: Неуков, Ржевитин и Чаплыгин – шумно обсуждающие с Захаром Игнатьевичем, перекинувшимся через подоконник к стоящим на улице гостям, проблемы своего двора. Чтобы не становиться участником долгого разговора, я решил стратегически подождать, пока Ираида Кондратьевна разгонит всех.
Шло время, отмеряемое моим маятниковым хождением по дорожке, ситуация под окнами не менялась. Я уже было начал скучать и думать о возвращении домой, как вдруг заговорил Чаплыгин, страшно шепелявый мужчина, сильно старше меня. Говорил он с такой искренней озабоченностью, уводя разговор от скучной темы, что прослушать пережитую им сегодня историю про зеленую беседку стало бы для меня страшным преступлением.
Федот Харитонович Чаплыгин был человеком изобретательным и очень хозяйственным. Под его надзором было все во дворе: все новорожденные котята были пересчитаны, дети, поломавшие ветки у цветущих кустов, наказаны, а шумные соседи успокоены. Все жители двора Чаплыгина боялись и уважали, так, по крайней мере, казалось ему самому. Жизнь шла размеренно и порядочно, до одного страшного дня.
На протяжении всей недели Федот Харитонович спал плохо. Раньше он списал бы это на нечетность этой самой недели, но сейчас проблема была куда страшнее и безобразнее. Проснувшись этим утром еще раньше, чем обычно случалось, Чаплыгин долго не мог решить с какой ноги ему вставать сегодня. “Правая, – думал Харитонович, – иной раз наводит на меня неприятные знакомства, а левая, – Федот склонил голову к названной ноге, – приносит лишнюю работу”. Ничего из этого Чаплыгину не хотелось, от чего он ловко опустил на пол две ноги сразу.
До полудня Федот Харитонович радовался спокойному дню и новому хитрому способу избежать ежедневных проблем. Он уже представлял, как расскажет об этой победе своей жене. Прожив с ней всю жизнь, видел он ее крайне редко и знать не знал даже ее имени, зато любил так сильно, как только мог и почетно относился к ее работе – уже несчетное количество лет с утра до ночи Чаплыгина работала на железнодорожном вокзале. Не исключено даже, что Харитонович занялся своими делами по наведению порядка во дворе, чтобы иметь не менее ответственную работу.
День шел прекрасно, но стоило Федоту Харитоновичу выйти на прогулку, обмотавшись любимым ярко-зеленым шарфом, как сразу почувствовалось неладное. Чаплыгин всегда следил за каждой мелочью: чистотой поребриков, целостностью плитки, правильным цветом листьев, но он никогда даже представить не мог, что охранять нужно еще и воздух!
Ужасно удушливый запах краски заполнил весь двор. Даже в квартире Жигалина, который никогда не открывал окна для проветривания, можно было вдохнуть глубже.
Боясь собственного предположения, Чаплыгин побежал в сторону своего главного врага настолько быстро, насколько ему мог позволить возраст. Преодолев три дорожки, обскакав старый дуб и запнувшись об свою же ногу, он очутился у очага зловония. Это была она. Федот Харитонович застыл в ужасе, он тяжело дышал от бега, но мысленно списывал это на запах краски. Это была снова она! Голова начинала кружиться от такого большого потрясения.
– Зеленая! – пискнул Чаплыгин и чуть было не сел на землю.
На протяжении всей недели Федот Харитонович плохо спал от того, что какие-то не иначе как лободырые соседи задумали построить беседку во дворе. Они знали, что ложиться Чаплыгин рано, и подозревали, что вставать с кровати больше одного раза за день Харитонович не мог – поверье у него такое было, боялся в ногах запутаться. Безнаказанные, они стучали без умолку, пилили, трещали, что-то ломали и постоянно свистели специально, чтобы Чаплыгина злить и свести в могилу. Но он то все знал и так просто даваться не собирался.
Ежедневным чаплыгинским несчастьем стала неуловимость его противников, отчего пришлось их лица заменить одной лишь беседкой. Уж сколько он ходил и расшатывал доски, пытался отковырять гвозди и все испачкать уличной слякотью – на следующий день ничего как будто бы и не было. И ладно бы уродливое сооружение оставалось таким, каким было, но враг его решил играть по-крупному. Зеленый – любимый цвет Чаплыгина.
Прикрыв рот своим красивейшим шарфом, чтобы хоть как-то сберечься от ужаснейшей вони, Федот Харитонович застыл в сильнейшем потрясении. “Мог бы умереть – умер, – думал Чаплыгин, – но долг не позволит”
Влетев домой с невероятной скоростью, чуть превышающей скорость обычной ходьбы, Федот Харитонович бросился искать кастрюлю прокисшего супа. Хранилась она на случай экстренной надобности, не исключающей постоянной жалости его жены к зря потраченным продуктам. Отставив в даль холодильника содержимое, привычно перелитое в трехлитровую банку, вооружившись поварешкой и грязной кастрюлей, Чаплыгин еще более медленной от усталости походкой быстро направился обратно к своему врагу.
Не помня себя от ярости и усталости, Харитонович начал бить в кастрюлю, как в барабан, и скандировать изобретаемые на ходу бранные кричалки. Чаплыгин не запомнил, или не хотел себе признавать, что запомнил, ни одной. Да и эффекта не последовало. Яркие, как казалось Федоту Харитоновичу, высказывания, на деле оказались бессвязной шепелявой кашей, от которых жители двора лишь привычно позакрывали шторы. Вскоре быстро севший голос заставил Чаплыгина позорно покинуть поле боя.
Вернувшись домой полным горя, Харитонович упал на стул и, взглянув на перекидной календарь, с досадой понял, что сегодня у него день рождения.
Неуков и Ржевитин стояли бледные и лишь изредка пересекались со взглядом Козобородова, приросшим руками к подоконнику. Все трое молчали, пока не послышался громогласный возглас Ираиды Кондратьевной:
– Игнатьич! Пироги выносить?
– Неси! – хрипло прокричал себе за спину Козобородов и обратно высунулся из окна. – В общем-то, Харитоныч, поздравить мы тебя хотели…
На этих словах Ржевитин заложил за спину руки, измазанные зеленой краской.