Пансионат располагался в самом конце улицы Медовой. Старое здание пряталось в сени раскидистых, кряжистых дубов. Когда-то оно служило графской резиденцией; дубовая роща начиналась сразу за высокой литой оградой. Новенький, ещё чёрный, асфальт казался тут чудовищным анахронизмом. Слава всё равно был ему рад: он очень берёг новенькую машину.
Припарковался Слава поближе к дверям. Кряхтя, он вылез с водительского кресла, отворил дверцу заднего сиденья и забрал старомодный плоский портфель и маленький блестящий кулер.
Прежде чем зашагать ко входу, он бросил долгий взгляд на окружающую его рощу. Только-только проехал, знал же, что там от силы пять минут на машине – и снова будет видно горизонт, поля, телевышки, ленту федеральной трассы. Всё равно роща казалась непроходимой чащей. Угрюмой. Бесконечной. Ему подумалось, что там, в пространстве меж деревьев, прячутся призраки тех, кто так и не свыкся с потерей семейного гнезда.
Ветер швырял в лицо Лан-ги холодные солёные брызги. Гребни волн с грохотом разбивались о зубастые оскалы утёсов. Раковины облепивших камни моллюсков больно впивались в подошвы босых ног. Чтобы не свалиться, она упёрлась в зазор между валунами древком Звёздочёта.
Свинцовые тучи простирались до самого горизонта; чернильное море зверело. Местами из него вздымались скалистые гряды; они походили на голые, оклёванные хребты. Вдалеке сияло одинокое оранжевое пламя маяка.
Ей нужно было до него добраться. Лан-ги не помнила, зачем.
Средний зуб Звездочёта жадно блестел. Трезубец ждал с кем-то встречи. С кем? Этого она тоже не знала. Хотя должна была.
Кто-то дотронулся до её локтя. Она невольно бросила взгляд в сторону. Дымчатый силуэт, прозрачная плоть, сердце, подобное алой ягоде. Вместо лица – хаотичные росчерки карандаша, угловатые, безобразные, слегка размазанные по краям. Тётка так учила: чуть почиркай самым мягким грифелем и разотри бумажкой, сделаешь правильно – будет красиво. В художке она этим злоупотребляла...
Какая художка? Она была лучшей из воспитанниц Академии Шиире. Лан-ги великолепна, говорили её учителя. Лан-ги, Лан-ги, скандировали толпы. Как...
...Сейчас.
Холодные камни под её ногами сменились тёплым деревянным помостом. Лан-ги возвышалась над толпой; на её плечах лежала красная мантия с золотым солнцем, а виски сжимала тяжёлая диадема. Она опиралась на высокий шестигранный посох с мягкой пяткой и тупым чёрным наконечником. По боку посоха бежали золотые буквы: «FABER-CASTELL 4B».
Лан-ги непонимающе прищурилась.
А толпа и правда кричала её имя: вновь и вновь, громче и громче. Что она сделала? Смутно вспомнилась тень у её локтя. Лан-ги подумала о его лице – о мешанине из чёрных зигзагов на белом фоне; подумала о ягоде-сердце в его груди.
Она не в первый раз стояла на этом помосте – и не в первый раз слышала чествования в свой адрес. Но когда, когда ещё? Ощущение стало ниточкой. Она потянула за кончик, распутывая неприятный узелок. Что-то было не так. Её звали Лан-ги, она несла трезубец Звездочёт, она, она... должна была добраться до маяка с оранжевым пламенем, но, может, она там уже была, а может, ей ещё только предстояло там оказаться?
У Лан-ги закружилась голова. Она опустила глаза и увидела белое, изрезанное чёрными линиями лицо в первом ряду. Стиснув покрепче зубы, Лан-ги спрыгнула с помоста. Она не стала брать с собой посох; он упал на гладкие доски со звонким деревянным стуком.
Лан-ги нежилась в хрустальной ледяной воде. Неспешная горная речка пыталась стащить её ниже по течению, туда, где начинались опасные стремнины. Она нырнула поглубже, коснулась руками дна, нашарила камушек, вынырнула обратно, изучила находку: розовый, зернёный серым, гладенький.
Очень необычный.
Она выбралась на берег. Кто-то аккуратно развесил её одежду по толстым веткам нависавшего над речкой дерева. Она сдёрнула плащ и завернулась в него потуже. Под деревом лежала кожаная походная сумка. Рядом с сумкой валялась пара школьных ранцев. Из одного, слегка приоткрытого, высовывался уголок тонкого альбома для рисования.
Нахмурившись, Лан-ги потянула за этот уголок. В самом углу жёлтой обложки кто-то написал маленькими буквами: «с.в.к.». Лан-ги раскрыла альбом на случайной странице.
С белоснежного листа на неё смотрело до боли знакомое лицо. Разворот с тем же успехом мог быть зеркалом. Она перевернула страницу. Ещё одну.
Вот Лан-ги с трезубцем встречает существо, похожее на бронзового, двуногого быка.
А тут Лан-ги пересекает реку лавы, прыгая с одного плавучего валуна на другой.
Потом на добром десятке маленьких квадратных панелей Лан-ги пирует, смеётся, болтает с приставучим принцем в кудрявом белом парике.
По ту сторону речки раздался чей-то смех. Она захлопнула альбом, отбросила его в сторону, будто ядовитую змею. Подняла глаза. Двое парней, пухлый и тонкий, у обоих в руках по железной кружке. Белые лица, чёрные росчерки.
Лан-ги бросилась прочь.
Она стояла в пыльной гостиной и думала: её обокрали.
Взять, к примеру, потёртый, мягкий диван. Подушки запылились; их давно следовало хорошенько выбить. Она хорошо их помнила. Знала, как они проминаются под весом её тела. Знала, как этот диван скрипит, когда на нём двое...
Но не помнила бессчётных вечеров, которые на нём провела.
Она знала, в каком из шкафчиков на кухне лежат специи, но не представляла себе, что и как готовила. Она нашла в прихожей полку для обуви, стащила сапоги, поставила их на верхний уровень. Как всегда. Но что ещё там стояло? Чьё?
Была ещё пробковая доска, с которой свисали, приколотые за уголки, журналы. «Лан-ги из Шеере, выпуск 24». «Лан-ги, императрица, выпуск 3». «Возвращение Лан-ги». Куда она возвращалась? Когда?
В кабинете она нашла тяжёлый письменный стол, а на столе – фотографии в аккуратных рамках. Белые лица, чёрные линии. Безжалостно вымаранные воспоминания. Но она различила силуэты: узкие плечи, нескладные конечности, вещи, до которых ещё не доросли. Она взяла одну из этих фотографий, поскребла её пальцами, заставила себя коснуться белого лица, на котором переплетались чёрные зигзаги.
Лан-ги завыла от боли.
«Верни, – простонала она. – Верни мне мою жизнь».
Она вернулась в гостиную. Глаза сразу за что-то зацепились. На кофейном столике перед диваном лежал найденный в речке камень.
Лан-ги взяла его в руки.
За широким окном на мир спускался занавес ночи. На горизонте одиноко горело оранжевое пламя. Лан-ги покрутила камень в руках.
Она вцепилась в него с двух сторон, крепко, так, что подушечкам пальцев и ногтям стало больно. Потянула. Нехотя, с треском, камень начал расходиться по невидимому доселе шву. Он оказался полон красной мякоти; она пахла сладко и землисто.
«Земляника, – подумала она. – Ребята собирали для меня землянику».
Она откусила кусочек.
В приёмной Славе выдали временный пропуск. Сестра-сиделка провела его к нужной палате. Старый особняк внутри осовременили, но оставили просторным; Слава ощущал себя здесь непривычно маленьким.
Его попросили переобуться. Он послушно всунул ноги в мягкие одноразовые тапочки и, крепясь, вошёл внутрь.
Светка взгромоздилась с койки на подоконник и, закусив губу, водила кистью по окну. Так плотно изрисовала, что свет внутрь уже не падал: Слава что-то видел только благодаря тусклому оранжевому светильнику на прикроватной тумбе. Рубашка больной пестрила пятнами. Скрюченная рука плохо её слушалась.
На краю койки сидел Андрей: похудевший, полысевший – остатки седых волос торчали растрёпанными клочьями. Щурились из тёмных глазниц воспалённые глаза. Брат поднялся навстречу Славе; они крепко обнялись.
«Привёз?»
«Привёз».
Он протянул Андрею портфель. Тот встал в ногах кровати, осторожно вытащил содержимое, уложил на краешек матраса. Руки у него тряслись. Зашуршала под прикосновениями узловатых пальцев пожелтевшая от времени бумага. Слава тактично сделал шаг назад.
Женщина на кровати продолжала тыкать кистью в стекло. Цвета в стоявшей рядом палитре смешались.
«Вот», – прошептал Андрей. Он поднял повыше тонкий жёлтый альбом. У обложки давно истрепались и оторвались уголки, но оба помнили, что на одном из них когда-то значилось «с.в.к.». Инициалы одной Светланы Валентиновны Кольвиной, ныне – Косаревой. Андрей благоговейно перевернул пару страниц, издал странный звук – не то смех, не то стон. Он развернул альбом к женщине у окна.
«Света, – позвал он. – Помнишь? Так начиналась Лан-ги».
Слава позволилил себе наконец присмотреться к Светке. (Он так и не научился в мыслях называть её иначе). Лицо у неё сморщилось, будто чернослив. Брови поредели. Губы одрябли. Глаза блестели; не бессмысленные, нет, просто смотрели они в какие-то другие места.
«Кто это?»
«Твоя героиня, – сказал Андрей. – Лан-ги. Помнишь?»
Слава откашлялся.
«Это я, – сказал он. – Славка Косарев. Младший брат Андрюшки. Мы как-то подрались из-за тебя. Помнишь, Светка?»
У него сердце сжалось. Он наклонился, поднял с пола кулер, водрузил его на край кровати.
«Землянику для тебя ещё собирали, – сказал он. – Вот я и сейчас собрал. Помните? Хорошо было».
На самом деле собрал он всего пару десятков ягод, остальное – пошёл и купил; сложно было Славе таскать свою распухшуютушу по лесам в поисках любимых ягод. Но он не подал виду.
У Андрея лицо озарила надежда. Он открыл кулер, запустил внутрь руку, выловил пару ягод – свежих, холодных, сочных. Он попытался вложить их в руку Светке, но та их выронила.
«Да в рот лучше сразу», – сказал Слава.
«Ну... Да».
Он попробовал. Светка не сопротивлялась: зажала ягоду меж губ, потом прожевала: судорожно, в три рваных движения нижней челюстью. Она приоткрыла рот, прошептала:
«Что это?»
Потом – проглотила. В глазах у неё отражалась лампочка тусклого светильника за спиной у Славы. Светка моргнула, потом ещё раз, потом опустила глаза, удивлённо рассматривая плотно сжатую кисть. Выронила.
«Андрей, – прошептала вдруг Света. – Боже, Андрей!»
Она заплакала. Брат тоже. Они прильнули друг к другу; Слава, перемнувшись неловко с ноги на ногу, хотел было отойти, но они в унисон позвали его обратно. Он осторожно присоединился, извиняясь, что совсем располнел, а она с восторженным смешком ответила: «я помню, я помню! Боже, таким и помню!»
Они ещё полистали первые черновики «Лан-ги». Потом Андрей вынул несколько жёлтых квадратных пакетов, из которых начал доставать фотографии – и видно было, что уже не раз доставал, боялся доставать, только Светка сразу за них схватилась, с любовью скользя кончиками пальцев по дорогим ей лицам. «Не смогли в этот раз приехать, но очень любят, мы им позвоним», – сконфузившись, сказал Андрей, а она с горьким смешком сказала: с ней, наверное, сейчас и не угадаешь. Потом спросила: а кто это рядом с Мишкой на фотографии стоит, а Андрей, улыбнувшись, сказал, что это Герда, жена его, а потом показал другую – где эта же Герда, только худосочная, и помоложе, держала в руках выпуск «Лан-ги» двадцатилетней давности и протягивала его Светке. На автограф.
Светка рассмеялась.
Позже они принялись сочинять. Как раньше.
Маяк оказался не маяком, а огромным, сводчатым дворцом с бесчисленными башенками; в одной из них и горело манящее оранжевое пламя. В тронную залу Лан-ги прошла по истлевшей ковровой дорожке.
В зале её ждал демон: железнокожий, крылатый, на изнанке крыльев – пустоглазые человеческие лица. В широком рту вращались бронзовые шестерёнки. Перед ним лежал тяжёлый каменный алтарь; его поверхность усеивали бесчисленные яркие осколки. Тысячи перемешавшихся, потерянных кусочков. Демон перебирал их жадными когтями; его губы уже покрывала блестящая пыль. Искал те, что побольше. Насыщался.
Лан-ги встала в боевую стойку. Из-за её спины выступили двое людей; грузный рыцарь в блестящих латах и волшебник с золотыми глазами. У обоих на груди по нашивке: алеет сердце-ягода.
«Верни!» – с вызовом прокричала Лан-ги. Её глаза метали молнии. Она вспомнит всё, она соберёт осколки, проживёт всё заново – даже если завтра жизнь разобьётся опять.
Автор: Boris-K
Источник: https://litclubbs.ru/duel/2353-lan-gi-i-oskolki-zhizni.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Подписывайтесь на наш второй канал с детским творчеством - Слонёнок.
Откройте для себя удивительные истории, рисунки и поделки, созданные маленькими творцами!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: