Началось все сырой мартовской ночью, когда я проснулась от тянущей боли в паху. Боль была такой острой, что не давала разогнуться. Врач скорой помощи принял быстрое решение: госпитализировать.
Меня привезли в Казанскую клиническую больницу, оформили в стационар. Уже на следующий день поставили диагноз – левосторонний аднексит – и принялись лечить антибиотиками.
В палату с облупленной штукатуркой на стенах приносила лекарства медсестра – пэтэушного вида Лена. Волосы ее намертво сжег гидроперит, она носила туфли без задников на голую ногу и швыряла в пациентов квадратными листочками с выложенными на них таблетками. Таблетки рассыпались по постельному белью, закатывались под кровати. Апайки с больными поясницами кряхтели, скрипя продавленными панцирными сетками с трудом их доставали, но никто не смел и слова сказать.
Выхватив у доярки Зумары Адыгамовны остывшую резиновую грелку, Лена рявкнула:
- Другим тоже грелка нужна! У меня в отделении тридцать человек!
- Из окна сильно дует, - пожаловалась из своего угла студентка Айгуль, приехавшая учиться в Казань из Арска, забеременевшая, сделавшая втайне от родителей аборт и теперь лечившаяся от осложнений.
- А когда ноги раздвигала тебе не дуло? – язвительно поинтересовалась Лена. И добавила на выходе, розовея пухлыми приплюснутыми пятками: - Чтобы ночью я никого не слышала!
Спустя три дня, когда сил стало побольше, я решилась с медсестрой поговорить. Пациенты все сплошь были деревенскими и испуганными, поэтому ставить на место нахалку кроме меня было некому. Изменить нравоучениями укоренившееся поведение двадцатилетней девахи я, конечно, не рассчитывала – наверняка взбесится еще больше - но это даст повод обратиться к начальству повыше.
В больничном халате без двух нижних пуговиц, шаркая тапочками словно немощная старуха, я явилась вечером на сестринский пост. Решила начать разговор издалека.
- Скажите, есть ли в больнице душ?
Медсестра развернулась на своем стуле.
- Душ? - взглянула, словно припечатала.
- Почему вы так… так разговаривается с людьми? – промямлила я.
Лена внезапно растерялась. Лицо ее осело.
- А как… как я разговариваю?
Замешательство во взгляде дало мне возможность вдохнуть и выдохнуть, и продолжила я уже гораздо увереннее.
- Вы - молодая симпатичная девушка, - увещевала я, будто гожусь ей в бабушки в свои двадцать восемь. – Зачем кидаетесь на людей, зачем унижаете? Больные нуждаются в сострадании, а вы им грубите. Вам это не к лицу.
Моя доброжелательная стариковская речь произвела эффект разорвавшейся бомбы. Взрыва не было, но сразу наступила гробовая тишина. Медсестра смотрела своими выпуклыми глазами с голубыми прожилками на белках и молчала.
- Ладно, - сказала я в ее замершее лицо. – Пойду в палату. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - послышалось вслед.
На следующее утро, разнося таблетки, Лена захватила графин с водой, чтобы разливать в стаканы для запивки. Сама предложила Зумаре Адыгамовне грелку. Спесь с медсестры сдуло, словно пыль с дороги. Соседки по палате превозносили меня до небес, но недолго: перед обедом лечащий врач сообщил, что меня выписывают.
Убогую больничку я покидала с благодарностью за то, что быстро поставили на ноги и с пряным послевкусием пусть маленькой, но одержанной победы. А через два дня живот снова скрутило и снова пришлось звонить в скорую – бесплатное лечение антибиотиками не помогло. Отказавшись от госпитализации, я принялась искать хорошего гинеколога через знакомых.
Помощь пришла от двоюродной тети Али. Она вспомнила Фаиля Фаязовича - хирурга, возглавлявшего гинекологическое отделение при обкомовской больнице. У нее с ним имелся контакт через коллегу, бывшего госчиновника.
- Фаиля Фаязовича в Москву зовут, в Америку, - рассказывала тетя Аля. – Представляешь себе, он делает операции в прямом эфире, на большом экране. А хирурги с других городов у него учатся.
Подходила я к зданию больницы, обсаженному по периметру голубыми елками, с видом больным и жалким. К моему досадному удивлению гинеколог оказался молодым, чуть за тридцать. Было неловко жаловаться рослому широкоплечему мужчине на свои половые мытарства, к тому же раздеваться и ложиться перед ним в кресле. Стыд усиливался из-за отсутствия в последнее время эпиляции.
Сразу после осмотра Фаиль Фаязович заключил, что ядреный антибиотик выполнил свою главную функцию - убил во мне болезнетворные бактерии, но нужно долечиваться. И предложил оформиться в отделение, которым он заведовал.
Обкомовская двухместная палата показалась мне какой-то неправдоподобной. Плазменный телевизор, покрывало с вышивкой, светильник для чтения над постелью, кнопка вызова персонала, красные цветы в горшочках. Уют дополнялся гостиничным сервисом – еду с улыбкой приносила прямо в палату скромная интеллигентная медсестра.
Моей соседкой по больничной койке оказалась жена министерского работника, в прошлом учительница. Похожая на старую медную монетку – круглолицая, светящаяся, с дребезжащим голоском – она предложила не включать телевизор, с чем я с легкостью согласилась. Нам обеим нравилось читать книги.
Занялась мною ведущий врач отделения. Узнав, что в гинекологическом кресле меня теперь будет осматривать женщина, я вздохнула с облечением. Мне делали УЗИ, кололи витамины, поили кислородными коктейлями. Чувствовала я себя так, словно оказалась на элитарном советском курорте и никак не могла взять в толк за что мне выпала такая честь.
Фаиль Фаязович ежедневно интересовался моим самочувствием, и однажды предложил вечером попить чай в его кабинете. От подобных предложений не отказываются - в семь часов, как было назначено, я постучала в его дверь.
Врач встретил меня без халата, в голубых джинсах и черной водолазке. Заметив на столе коробку с конфетами Рафаэлло, я окончательно убедилась в догадке, что Фаиль Фаязович решил за мной приударить. Интересно, когда он это решил? Когда смотрел в мои глаза или, когда осматривал мою…
Чувствуя себя обязанной за палату с плазменным телевизором, я оставалась равнодушна к Фаилю Фаязовичу, как к мужчине. Мне не нравилось его лицо с темными порами-рытвинами, малюсенькие глазки, напоминавшими поросячьи. Собеседник он так же оказался никудышный - угловатый, немногословный, отчего наше общение держалось лишь на моих ужимках, улыбках и вопросах о его профессиональном пути. Ответы я слушала вполуха, отбывая время в кабинете, словно повинность.
На следующий вечер я снова пила чай у в гостях у заведующего отделения, и на столе снова появилась новая бело-красная коробка Рафаэлло - изобретательностью в ухаживаниях он тоже не отличался. Однако, в моей груди что-то зашевелилось. И это была не только благодарность.
В полутемном медицинском кабинете я испытывала чувство защищенности. Мне вдруг захотелось, чтобы это продолжалось всегда. Чтобы, когда я снова проснусь ночью от боли, обо мне позаботились, положили в хорошую палату, купили конфет, отвезли к морю.
Близился конец моего лечения. Я попросила маму приобрести коньяк в качестве благодарности Фаилю Фаязовичу за особые преференции. Как я и ожидала, в день выписки он пригласил меня на свидание.
Мы встретились в «Шербурских зонтиках» - стильном кафе на тупиковой улице. Прошла уже неделя со дня выхода из больницы. Я чувствовала себя обновлено, свежо, привлекательно, как всегда бывает после болезни весной.
Фаиль Фаязович неловко поднялся мне навстречу из-за низкого столика и в его умных поросячьих глазках я заметила испуг. В больничных коридорах он был гением, властителем тел, перед ним преклонялись, его внимания искали. Но в мире «Шербурских зонтиков» он оказался просто неумелым мужчиной без всякого представления о том, как следует обращаться с понравившейся женщиной.
Я сидела перед ним в своих ослепительных доспехах амазонки - белоснежные сапоги с острыми носами, на лице воинственный раскрас, дополненный малиновым бутоном губ - и думала о том, что он видел меня в самых неприглядных видах: беспомощной, непричесанной, видел мое больное нутро. Он видел все, но смотрел на меня будто впервые. И я смаковала превосходство красоты – одна лишь эта карта била все его заслуги и достижения.
Хотя я совершенно ничего для этого не сделала. Я просто родилась женщиной.
- Что тебе во мне понравилось? – спросила я.
Наверно, сейчас скажет про глаза. Или про мое обаяние. Или что я умная.
- Мне нравилось пить с тобой чай, - ответил он.
Мы допили кофе, съели десерты. Их всех наших вечерних встреч эта – в кафе - оказалась самой короткой. Через несколько лет он переедет в Москву, его пористое лицо, на котором повиснут тяжелые очки, станет то и дело мелькать в новостях и медицинских телепередачах.
«Фаиль Фаязович так и не женился. Состарился, посвятив себя науке», – скажет однажды тетя Аля.
Я тоже с тех пор не вышла замуж, ничему себя так и не посвятив.
- Тебя подвезти? – спросил Фаиль, когда мы выходили из «Шербурских зонтиков»?
- Нет, спасибо. Я сама на машине.
Дороги были скользкими и грязными – снег то таял, то снова выпадал. Проезжая театр кукол, я увидела на афише поросенка. Выставив ногу в белом сапожонке, он самодовольно улыбался, словно всех победил. Кто-то дотянулся и намазал рот поросенку губной помадой.