— Тонечка, милая, если я головой двинусь, вы меня не жалейте, сдайте куда следует. А если наступит мой смертный час, то вот тут у меня и деньги отложены, и кое—какая одежда. Мне уже будет всё равно, а вам с матерью всё не обуза. И не спорь, не спорь со мной. Не нужно, я и так знаю, что буду обузой!
В этот нудный, дождливый день Фаина Витальевна опять принялась за свои гнетущие разговоры.
Усадив Тоню напротив своего кресла, она потягивала из маленькой чашечки крепкий колумбийский кофе, цокая по тонкому фарфору серебряными кольцами, коими были унизаны всё пальцы кроме большого. На тарелочке перед хозяйкой — печенье, миндальное, свеженькое. Его Фаина покупает всегда в одном и том же месте, «у девочек на Никитском».
— Там, Тоня, и только там свежее! Нигде больше! — уверяет она и, величественно выпрямившись, угощает свою собеседницу.
Тоня качает головой, у неё аллергия на миндаль, да и вообще орехи она не любит.
— Что ты, дорогая моя! На настоящий миндаль не может быть никакой аллергии! Это просто невозможно. Ты просто, видимо, ела какой–то не тот. Не хочешь всё же отведать? Нет… Ну что ж…
Тоня облегченно вздыхает, а сидящая напортив неё женщина с удовольствием откусывает очередной кусочек.
Над столом горит люстра, непременно в красном абажуре с бахромой. Так Фаине кажется уютнее, таинственней как–то. Красный цвет разливается по углам вишневыми оттенками, отбрасывает бордовые, потусторонние тени на лица сидящих...
На подоконнике стоят подсвечники. Свечки в них оплавились, исказились, восковыми слезами стекают вниз. Хозяйка любит этот живой, маленький огонь, вспоминает о свечах, когда на неё находит особенно загадочное настроение. Если смотреть на её окна с улицы, то свечи двоятся в стеклах, танцуют, сопротивляясь сквозняку, а за ними, чуть в глубине комнаты, в кружевной накидке поверх бархатного платья непременно стоит Фаина Витальевна.
Но сегодня до свечей не дошло. Сегодня Фаина разыгрывает другой спектакль — ожидание ухода.
Ей нравится, что, стоит заговорить о смерти, тебя тут же уверяют, что проживешь еще лет сто, улыбаются, совсем как будто не желая слушать, где ты спрятала деньги на похороны и во что прикажешь облачить себя.
Фаина Витальевна всегда одевалась броско, вычурно, театрально, как будто выходила на сцену даже тогда, когда шла в магазин за хлебом. Но, если раньше эта экстравагантность ей даже шла, заставляя мужчин сворачивать шеи, провожая её взглядом, то теперь излишняя броскость вызывала лишь снисходительную улыбку. Но Фаине Витальевне всё равно, она любит перья, меха, кружева и драпировки, любит тяжелый бархат и корсеты, блестящие пряжки и броши.
— Вот, Тоня, здесь, в шкафу, я отвела отдельное место. Подойди, пожалуйста! — Фаина встала, подошла к платяному, с резной инкрустацией, шкафу. — Здесь то, в чем я отправлюсь в мир иной. Тебе непременно нужно посмотреть!
— Да не надо же! — морщится Тоня. — Сто раз ты мне показывала эти свои пеньюары и панталоны. Не хоронят сейчас в этом!
Антонине тяжело даже допустить мысль, что бабушки не станет. Она, кажется, была всегда. Яркой серебряной звездой шла Фаина Витальевна по Тониной жизни, не совсем рядом, всегда чуть в стороне, чтобы, видимо, не ослепить девочку своим сиянием, но… Но она была всегда. Тоня только еще делала первые шаги, а впереди, за столом, куда шла малышка, уже сидела в немыслимой шляпке баба Фая. Называть так бабушку было не велено. Она предпочитала просто по имени, на какой–то свой манер, и Тонька шагала к Фаине, потом, научившись бегать, опрометью неслась к этой женщине в атласном, до самых босоножек, платье, по аллее парка, с ней каталась на теплоходе, и капитан судна лично подошел к ним, пожелал приятного времяпрепровождения.
Тоня тогда, измазанная в мороженом, немного испугалась, а Фаина Витальевна, кокетливо наклонив головку набок, улыбнулась этому мужчине в красивой форме, протянула руку в белой перчатке, разрешила её, руку эту, поцеловать.
Девочка с любопытством наблюдала, как вытянулись мужские губы, нежно ткнулись в кружева перчатки, а Фаина медленно моргнула, выражая вздохом восхищение…
Тоня потом хотела проделать такой же фокус со своим дружком, соседом Сашкой. Но тот только повертел пальцем у виска…
И вот как это бабушки не станет? Нет, чушь на постном масле!
— Я не буду смотреть! — повторяет Тоня, но послушно встаёт и идет к шкафу.
Там, на «плечиках» висит отглаженное красное платье. К нему приготовлены черные туфли, накидка.
— Волосы пусть соберут с шиньоном, как я люблю, — вдохновенно говорила Фаина, глядя куда–то в черноту за окном. — Это же так торжественно, Тоня, это же путь по реке Стикс. Ты знаешь, что это такое? — Фаина Витальевна строго посмотрела на внучку.
— Знаю. Опять чушь. Фаиночка, ну нельзя о таких вещах думать, совсем не нужно! — покачала головой Антонина, глядя на часы. Пора идти, дома ждет муж, но бабушка сегодня в своём особенно мечтательном настроении, какая–то грустная, бледная даже. — Ты хорошо себя чувствуешь? Что сказала врач? Это ты из–за неё опять такие разговоры затеяла?
— О, Тоня, моя принцесса! Не волнуйся! Врачи ничего не знают. Их пассы — всё ерунда. Я даже на порог её не пустила, отказалась от всего. Она ругалась страшно, совсем по–простецки, как какая–то рыночная женщина. Мне стало противно, и я ушла в комнаты. Я…
Антонина опять посмотрела на часы. Пора. Скоро придёт муж, они сядут с ним ужинать, потом посмотрят очередную серию фильма, будут пить кофе или просто лежать на диване, а потом уснут. Вечера Тоня любила больше всего, ведь это то время, когда над тобой уже не висит груз дневных забот, всё сделано или оставлено на завтра, и есть только квартира, Сашка в шортах и футболке с изображением пеликана, есть чайник на плите, его требовательный свист, есть маленький, только их с мужем мир, утопающий в сумерках… Но есть еще Фаина, которая, нет–нет, да и попросит прийти, навестить…
Тоня жила в том же районе, через два дома. У Фаины была сестра, которая и породила впоследствии Тонину маму. А сама Фая в браке не состояла, детей своих не имела, вела жизнь довольно публичную, где–то даже пафосную. Домашний уют в её понимании был чем–то другим, как будто гримерка у актера.
Всю жизнь, как окончила институт иностранных языков, Фаина крутилась среди иностранцев, встречала делегации, организовывала конференции, переводила, сглаживала «моменты», улыбалась, пила шампанское и была, так сказать, на передовой в соприкосновении с другими культурами. Фаина чувствовала себя «в своей тарелке», надевая сшитые специально для приемов костюмы и платья, туфельки и сапожки, она умела и любила накладывать макияж, водила дружбу с известными костюмерами и модельерами, пыталась даже вовлечь в эту среду Тонечку, но та отказалась.
— Ну куда мне эти воланы и оборки? — разглаживала топорщащиеся на худенькой, плоской фигурке складки Антонина. — Сижу в своем бюро, переводами занимаюсь, тихо–мирно, мне и в джинсах удобно.
Фая тогда хваталась за голову, звонила Тонькиной матери, Татьяне, отчитывала ту, что не привили ребенку вкус к красивым вещам.
— Тетя Фая! — закатывала глаза Татьяна. — Сейчас другое время просто, ты не волнуйся, Тоня сама разберется!..
Но скоро Фаина пришла к выводу, что внучка ничего так и не поняла в жизни, да и мужа выбрала себе какого–то средненького. Ну, чего уж теперь говорить, раз поженились они…
— Фая, милая, мне пора. Саша уже пришел, наверное! — встала Тоня, обняла женщину за плечи. — Пойду, а?
Фаина как будто очнулась от своих размышлений, улыбнулась, закивала.
— Да–да! Только вот сейчас… Я список написала, вчера вдохновение пришло… Вот! — она вынула из ящика письменного стола листок в клеточку. — Это музыка, что должна звучать на моих похоронах. Ах, опять ты собралась спорить, девочка… — женщина протестующе замахала руками.
— Ну как же так можно! Не надо думать о таких вещах. Ты же как будто навлекаешь на себя беду! — немного побледнела Тоня. Она верила в знаки, символы, поверья, боялась, что бабушка накличет кару на свою голову. — Тебе всё смешно, игра, но это же серьезно!..
— Вот и я о том же, детка! Серьезные вещи планируют заранее, не спеша, на трезвую голову. И я так делаю. Поверь мне, потом «спасибо» мне скажешь! «Ах, какая Фаина молодец, всё сделала, ни о чем головка не болит!» — вот как скажешь. Да, вот еще: давай–ка шляпку поменяем.
Фаина опять открыла шкаф, убрала с полки темно–вишневого цвета шляпку из плотной, с заложенными складками, материи, и положила вместо неё легкую, из соломки, нежно–розового цвета.
— Эта лучше. Её мне из Франции привез… Ну не важно, кто привез. В общем, образ составился, и на том спасибо. А теперь иди. Иди к своему Алексу, если этот мужлан еще занимает твой ум. Матери привет, я позвоню ей на днях!
Фаина смотрела, как Тоня надевает пальто, застегивает на ногах сапоги, повязывает шарф.
— Ты лекарства принимай, хорошо? Фая, давление — это не шутки! На завтра я вызову тебе врача всё же. Ты дверь хоть отопри, ладно?
Фаина Витальевна кивнула. Конечно, пусть Тонечка делает, что хочет… Но впускать каких–то врачей в дом женщина совершенно не собиралась, лучше она сходит погулять или в музей. А лучше посидеть дома, подумать…
Выйдя из подъезда, Тоня обернулась. Фая стояла, как и всегда, чуть в глубине комнаты, гордая, несгибаемая, легкая, а ближе к окошку было видно пламя свечей, танцующее от сквозняка…
— Извини, у Фаи задержалась, — виновато чмокнув жующего бутерброд мужа, пожала плечами Тоня, кинула сумку прямо на пол прихожей. — Сейчас будет ужин.
— Не спеши. Я уже все сделал, переодевайся, приходи на кухню, — махнул рукой Александр. — Ну и как там наша несокрушимая Фаина Витальевна?
— Сегодня опять показывала мне свои облачения к похоронам. Это какой–то бзик уже! Такое впечатление, что для нее это просто игра! Даже страшно! Не боится, что и правда умрет… Я вот очень боюсь смерти, боюсь, что ты будешь переживать, страдать, мама тоже…— тихо сказала Тоня из–за дверцы шкафа, расстегивая блузку и ища рукой тунику, длинную, с вышитыми колибри, которую любила носить дома. — А Фае всё забавным кажется. Теперь к приготовлениям добавился еще плейлист в зал прощаний. Ну не странно ли? Она как будто хочет поскорее покинуть этот мир, вот и суетится… Слушай… — Антонина вынырнула из–за дверцы, собрала волосы в «хвост», завязала их лентой. — А вдруг Фаина чувствует, что скоро её не станет?! Может, что врачи сказали или…
— Да ничего она не чувствует, — повел жену на кухню Саша. — Это же очевидно! Она до трясучки боится «откинуть коньки», хочет как–то подготовиться, перебирает тряпки, но на самом деле это не прогоняет страх внутри неё. Она боится больше, чем мы с тобой. Ешь! Рыбу делал, остыла уж вся… Дай погрею!
Саша взял со стола тарелку, поставил в микроволновку. А Тоня задумчиво смотрела куда–то вбок, накручивая кончики волос на палец…
Снег выпал еще в октябре, то подтаивал, то снова леденел, застывая на тротуаре колдобинами.
Антонина закрутилась, ударилась в работу, делая на заказ перевод целой книги, до восьми сидела на работе, обложившись словарями и справочниками, потом шла домой, вся в мыслях о тексте. Фаина ее не беспокоила, затаилась, видимо, только позвонила один раз, сказала, что приходил доктор, выписал рецепт.
— Давай, я схожу в аптеку, — предложила Тоня, устроившись за столиком в кафе, где договорилась пообедать с Сашкой. — На улице очень скользко, не выходи. Продукты заодно куплю. Мама просила еще узнать, нужно ли тебе варенье? Она разбирается на антресолях, нашла пару банок крыжовника.
Но Фаина перебила внучку, сказала, чтобы та не беспокоилась, крыжовник ей не нужен, а рецепт она уже отоварила сама.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась Антонина, кивая подошедшему мужу. — Гуляла? Ковалева сказала, надо много гулять, нечего в душной квартире сидеть. Так ты выходишь? Магазин не считается.
— Прекрасно я себя чувствую, Тонечка! И гуляю каждый день, понемногу, но хожу, дышу. Вот, кроссворд купила вчера в киоске на Емельяновской, потом на лавочке сидела, разгадывала, — пропела Фаина и быстро попрощалась, сославшись на то, что ждет в гости подруг.
«Ну и хорошо! Хоть не затворницей живет! — подумала девушка. — Подруги у Фаины всегда деятельные, позитивные, глядишь, и мысли плохие уйдут!»
Антонина знала многих приятельниц Фаины Витальевны. Когда Тоня была девчонкой, Фая часто брала её с собой на их встречи. Тоня сидела в уголке, любовалась красивыми тетеньками, а те болтали и смеялись без умолку. Потом, вдоволь наговорившись, принимались за Антонину, шутили с ней, что–то рассказывали… Они много поездили по свету, благо, работали где–то, где давали путевки, интересно описывали другие страны, людей, еду.
Тонька любила эти вечера, после них она приходила домой наполненная какой–то слепой верой в то, что мир этот безграничен, и каждому в нем найдется место по душе. А Татьяна, Фаинина племянница, мать Антонины, усмехалась, ругала очереди в магазинах, задержку зарплаты и другие приземленные вещи, дочку не слушала, тетю Фаину немного высмеивала за «розовые очки на глазах».
— Она просто очень хорошо устроилась в этой жизни. Такой случай — один на миллион, Тоня. Не бери с нее пример, всё равно также не получится. Жизнь не праздник, а зебра. Тетя Фая застряла в белой полосе, ну а мы так и скачем по ним, от плохого к хорошему и наоборот, — поясняла она. Но Тоню такой вариант не устраивал, хотелось верить в красивое будущее…
— Как она? — уже точно зная, с кем разговаривает супруга, спросил Саша.
— Хорошо. Вроде… Гуляла, купила себе в киоске, том, что на Емельяновской, кроссворды, — улыбнулась Антонина, взяла мужа за руку, прикоснулась к ней щекой. Сашкина рука такая теплая, шершавая, а Тоне почему–то холодно, ноги совсем заледенели.
— Врёт, — покачал головой мужчина.
— Кто? — не поняла Тоня.
— Фая твоя врёт. Того киоска уж полгода как нет, на его месте пиво продают.
Антонина испуганно смотрела на мужа, а тот заказывал им обед. Официант раза три переспросил, что же Тоня будет пить, но она так и не выбрала. Сашка заказал ей сок…
К середине ноября Фаина Витальевна опять жутко соскучилась, позвала Тоню к себе «на чай».
— Не пойду, — хмуро бурчала Антонина, сама тем не менее послушно собираясь. — Приду, быстро выпью чай и домой! — говорила она мужу и самой себе.
Уже войдя в подъезд, Тоня встретила бабушкину соседку, тетю Зою. Та, тоже совсем уже старенькая, волокла за руку упирающегося мальчика лет пяти.
— Кто же это? — улыбнулась Антонина, освобождая им проход.
— А, Тонечка, здравствуй! — перевела дух тётя Зоя. — Это Вовка, пятый мой внучок. Не пацан, огонь! Видала, как оброс! — женщина с гордостью сняла с мальчугана шапку. — Всегда мать стрижет, а теперь она в командировке, вот, веду в парикмахерскую.
— Не пойду! Я лучше лохматый буду! Пусти! — дергал руку Вова.
— Боится. Ему в саду приятель наговорил ерунды, теперь не могу заставить постричься, — сокрушенно вздохнула Зоя Андреевна.
Тоня постояла секунду, подумала.
— Ну, если хотите, я могу постричь. Курсы парикмахера у меня есть, муж на прическу не жалуется, так что… Но я не простые прически делаю, Вов, слышишь? Я с разными узорами. Хочешь — паутинку сбоку, хочешь смайлик, хочешь…
— Хочу! — выпалил мальчик.
— Тогда, давайте, я к вам завтра зайду, ножницы принесу, машинку, — предложила Тоня.
Зоя Андреевна прищурилась, что–то рассчитывая в голове.
— Тысячу, — уверенно сказала она.
— Бесплатно, теть Зой, вы что! Ну, завтра к шести. Удобно будет?
Старушка обрадованно закивала. Вовка, потный, растрепанный, тоже кивнул. К шести ему тоже будет удобно.
Антонина уже стала подниматься по ступенькам, когда Зоя Андреевна окликнула её:
— Тонь, а что, Фаина совсем чего–то не выходит… Нехорошо как–то…
— Как не выходит? Гуляет каждый день. Она мне сама говорила…
Тётя Зоя пожала плечами, и они с внуком вышли на улицу, а Тоня устало поплелась дальше.
Пришла к бабушке. Фая с порога окутала её нежной заботой, ароматом лаванды, теплой шалью, потому как на улице не май–месяц.
— Соскучилась? Вижу, что да! — защебетала хозяйка, увлекая родственницу в гостиную. А там всё по–старому. Лампа с витражным колпаком в уголочке, под потолком люстра с красным абажуром, на столе всё готово к чаепитию. И чуть приоткрыл дверцу платяной шкаф.
Фаина рассыпалась в любезностях, усадила Тоню на ее любимое место, подала чашечку, пододвинула блюдо с крендельками.
— Ешь. Вон, вся замотанная какая! Надо так людей мучать! Нет, у нас такого не было, мы в удовольствие работали, а вы…
— Фая… — перебила старушку Антонина. — Мне тут Ковалева звонила, участковая твоя. Из поликлиники.
Фаина тут же поджала губы, упрямо подняла подбородок.
— Ты не пришла на обследование, анализы. Всё игнорируешь. Это что такое? Боишься? — Тонин голос был строг.
— Да чего там бояться?! Ты что придумала? Ха–ха! — весело рассмеялась Фаина Витальевна, поправила прическу. — Просто некогда, да и потом… Тоня… — доверительно наклонилась она к внучке. — В такую рань идти куда–то, сидеть в очереди, не емши–не пимши?! Да не надо мне такого! Мне их анализы ввек не сдались. Так своей Ковалевой и передай. А лучше я сама передам. Чаю?
Антонина покачала головой. Чай ей пить не хотелось. Тогда Фая, решив, что пауза длится слишком долго, стала рассказывать о своем житье–бытье, повспоминала прошлое, тем более что недавно ей звонила подруга Ниночка.
— Ты помнишь тетю Нину, Тоня? Брюнетка с зелеными глазами. Она работала стюардессой. Помнишь? Так вот, у нее нехорошее нашли… Неприятный был разговор, но я ей сказала, что всё это ерунда. Даже смерть ерунда! —с жаром переключилась на свою любимую тему Фая. — Главное — подготовиться… А я вот чулочки подобрала. И знаешь, музыки вообще не нужно. Я не хочу. И туфли заменим на босоножки. Посмотри, идут ли к платью… Я потом всё в чемоданчик сложу, чтобы вам удобней было. Вот в этот, бордовый.
Фаина Витальевна быстро встала, подошла к шкафу, вынула коробку с босоножками, потом показала рукой на чемодан.
— Опять?! — вскочила Тоня. — Да сколько можно наряжаться в гроб, а?! Это уже невозможно терпеть! Какие туфли, какие босоножки, какие шляпки?! Фая, ты уже бабулька, понимаешь? Тебе не об этом надо думать. Чулки, тряпки, кольца — будут они на тебе или нет, никто и не заметит! Соберутся все такие же старые, как ты, поплачут. А тебе уже и все равно станет — в чем ты и сколько роз положат к тебе на крышку! Живи, гуляй, на солнце смотри, читай стихи, вышивай. Сейчас надо жить, понимаешь, а ты всё в покойницу рядишься! Ты врешь мне, что ходишь на улицу, постоянно дома. Что ты тут делаешь?! Готовишься?
Фаина Витальевна сначала вся как–то сжалась, открыла рот, испуганно слушала, а потом вскинула палец вверх.
— Точно! Я не выбрала гроб. Ой, растяпа! — вскинула она бровки.
Тоня застонала, уронила голову на руки.
— Это никогда не закончится, да? — спросила она сдавленно.
— Нет. Однажды этому придет конец. Вместе со мной. Я буду лежать на красном бархате, тихая, неземная, а ты, Тоня, не смей плакать… Хотя…
Фаина мечтательно подняла глаза к потолку, лицо ее приняло одухотворенное выражение, разгладились морщинки.
— Ты что, представляешь, как лежишь? — вскинулась Тоня. — А до этого? Как синеют твои губы, как руки скрючиваются, а перед глазами чернота, но так хочется посмотреть еще разок на мир, и в ушах звенит, а в груди давит нещадно, потому что это инфаркт… Ты это не представляешь? И как больно мне тебя слушать, тебе всё равно?!
— Но, милая… Предупрежден значит вооружен… Я готовлю тебя, себя, нас… Татьяну тоже… — развела руками Фая.
— Я пойду домой. С меня хватит! — Антонина резко встала, даже в глазах потемнело, секунду постояла и ушла в прихожую.
— Останься, Тоня. Я не буду больше, я… — вертелась вокруг Фаина Витальевна.
— Не могу. Мне некогда. Да и потом, у тебя как в театре, ты актриса, а я зритель. Ты трясешь тряпками, спектакль твой называется «Мои пафосные похороны», а между прочим, вокруг течет жизнь, твоя жизнь тоже, но тебе всё равно, ведь ты собралась помирать. Тебе даже всё равно как будто, что у нас с Сашей будет ребенок!
— Что? — растерянно обернулась Фаина Витальевна.
— Ничего. Про шиньон и босоножки я помню. Пока!
И Тоня ушла, хлопнув дверью.
Она даже не стала оборачиваться, смотреть на окошко, а выскочила из подъезда и зашагала прочь, гоня от себя плохие, мрачные мысли… Нельзя сейчас о грустном, так врач сказала. Надо передавать ребенку хорошие чувства, а то он испугается и не захочет жить…
Фаина Витальевна, сидя за столом, обхватила плечи руками. Откуда–то словно подуло холодом, форточка что ли на кухне открылась?..
На Фаю опять нашел страх, дикий, лютый ужас перед кончиной. Как это будет, что она увидит, почувствует, поймет тогда? Будет больно или нет? Ужас!
Несколько подруг уже отбыли в мир иной. Фаина не ходила на их похороны. Собиралась, выходила из дома, цветы даже покупала, ехала, но в зал прощаний так и не зашла. Ноги не слушались, трясло всю.
— Нет, надо всё четко… Всё по полочкам! — засуетилась вдруг Фаина Витальевна, вытащила на середину комнаты чемодан. — Вещи, деньги… Место тоже есть, справка у Тонечки будет… Ах, да, Тоня беременна, как же ей теперь… Беременна…
Осознание нахлынуло какой–то одуряющей волной, Фаина покачнулась, схватилась за стул.
— У Тони будет ребенок! Столько они с Сашей ждали, и вот…
Женщина улыбнулась, но потом страшная мысль скользнула в голову: «Мир не резиновый, если один человек родится, другой должен уйти…»
На следующий вечер Тоня, как и обещала, заглянула к Зое Андреевне, привела в порядок Вовкину голову, а к бабушке не ходила, обиделась.
… Фаина Витальевна проворочалась всю ночь, вставала, зажигала свечи на подоконнике, ходила по квартире.
— Надо всё же позвонить Антонине завтра, узнать, как она себя чувствует! — решила она уже на рассвете, успокоилась, уснула.
Во сне тетя Фая шла из детского магазина, несла красного коня на колесиках. У Тони родится мальчик, это же ясно! Значит, ему нужен красный конь. Мальчик будет кавалеристом, непременно!
После завтрака Фаина Витальевна вдруг решила, что необходимо сделать сон явью, собралась, взяла сумочку и отправилась за покупками…
… «Шестерка» пыталась уйти от столкновения с бабулькой и красным конем, но обледенелая дорога не давала развернуть колеса, водитель дергал «ручник», визжали тормоза, а Фаина широко раскрытыми глазами, как под гипнозом, стояла и смотрела на приближающийся автомобиль…
… Антонине позвонили вечером. Незнакомый голос прошелестел, что Денисова Фаина Витальевна поступила в больницу, что просит она Тоню приехать.
— Что?! Диагноз! Скажите диагноз! — выронила из рук чашку Антонина. По полу расползлось пятно какао. Александр, обхватив жену за талию, тоже стал слушать, что говорят в телефоне.
Но голос уже отключился.
— Она звонила мне на сотовый… — испуганно прошептала Тоня, схватив смартфон. — А я на «беззвучный» поставила и забыла… Саша! Что там с ней?! Мы так плохо расстались, я накричала на неё, назвала бабкой, а она этого не любит. Саша!..
Фаина была эпохой, пластом в детской жизни Тони. Уйдет она — уйдет часть прошлого… Навсегда.
… — Вы родственница? Тоня? Понятно… — остановился в коридоре какой–то доктор.
— Да. Что с Денисовой? Мне звонили, но не сказали, что с ней, — схватила посетительница врача за рукав.
— Во–первых, отпустите. Во–вторых, как вы сюда просочились мимо девочек в регистратуре? Они же сказали, попала ваша Денисова под машину, так?
— Так. Но что конкретно? — отцепилась Тоня, Саша перехватил её руку.
— Перелом ноги, сотрясение. Неприятная, конечно, вещь… Ваша родственница отходит от наркоза. Вас звала, просила привезти чемодан с облачением, шиньон и босоножки. Про гроб говорила, что так и не выбрала. Она у вас, что, ку–ку? Соседки по палате испугались, мол, бабуля на тот свет собирается, чемодан просит.
— Нет. А вы точно врач? — нахмурился Александр.
— Нет, я еще учусь. Извините, мне надо идти.
Доктор испарился, а Тоня нерешительно подошла к двери палаты.
— Ну… Ты иди одна, я не могу. Там же женщины, будут стесняться меня, — кивнул Сашка.
Антонина сделала глубокий вдох, зашла. Фаина лежала под одеялом растрепанная, бледная. Она походила на воробышка, упавшего с ветки.
— Тоня… Тонечка, как я рада! Ты знаешь, там конь был, красный, очень я хотела твоему сыну подарить, но его машина переехала, коня… Душа моя, а что со мной будет? Близок конец? Я боюсь, Тоня… Я так боюсь…
Фаина вдруг заплакала, некрасиво скривилась, по–бабьи, по–простому стала вытирать слезы кулачком, сморкаться в протянутый ей платочек.
— Мне же рано еще, Тоня! Я столько всего ещё хочу! Я глупая, да?
— Нет, Фая, ты моя милая, восторженно–чувственная, странная и самая любимая бабулечка! И не умираешь ты, всё нормально. Выздоровеешь, будем с тобой гулять, на концерты опять ходить, хочешь?
Тоня всё говорила, гладила старушку по волосам и опять говорила, а Фая кивала, уже думая, что наденет на концерт в Кремлевский дворец, а что в подвальчик, где всегда играют её любимый джаз…
… Первым делом, когда Фаина Витальевна выписалась, она попросила Александра убрать на антресоли тот самый чемодан, куда сложила «всё нужное для путешествия по реке Стикс».
— Некогда мне об этом думать! Расхаживаться надо, тренироваться! Тоня! Тонечка, иди пить кофе! Ах, да, тебе не стоит… Тогда чай. У меня есть потрясающий чай, его мне привезли из тайги. Кто привез? Мужчина. Да не важно, кто он. Садись, я заварю!
На кухне сразу стало тесно и шумно. Скакала на костылях Фаина Витальевна, ей помогал Саша, а Тоня сидела и любовалась своим счастьем — счастьем видеть любимых. Да не исчезнут они из этого мира ещё долго–долго!..
