Нинэль уже ждала ее у большого помпезного ресторана.
«Марьяша — это такое событие, ты не представляешь! Сестра сестры моей давней подруги собралась замуж, и вот... пригласили всех, кого только можно, я, как всегда, одна не люблю, ну ты знаешь... Пойдем скорее, там списки на входе, я нас записала!»
Ресторан был огромен и весь сверкал зеркалами и дорогими украшениями дам.
Маринка первый раз в жизни почувствовала себя не в своей тарелке, Нинэль подбодрила: «Не сцы, сейчас все выпьют, и мы сольемся с интерьером, как будто всегда тут были!»
Слияние с интерьером и правда произошло довольно быстро, несмотря на помпезность и дороговизну, публика подобралась приятная, веселая и многочисленная.
Они пели, плясали, кричали «Горько!» уже не очень молодым брачующимся и были счастливы ничуть не меньше их.
В соседнем зале, небольшом и сильно приватном, «заседали» бравые молодцы, что называется из «военных, красивых, здоровенных», прям как в известной песенке прАлюбов.
«Заседающие» были серьезны, чопорны и весьма приватны в своем заседании, «заседали» они там юбилей своего коллеги, в очень узком мужском кругу, жены и подруги, по их разумению, разрушили б их мужское уединение и все испортили.
Однако, несмотря на заявленное мужское уединение, мужская компания, обнаружив в соседнем зале шумную движуху по случаю бракосочетания, заволновалась.
Из-за закрытых дверей то и дело доносились шутки тамады и весёлый женский смех, перемежающийся подбадриваниями гостей.
Больше всех разволновался сам именинник, именно он был организатором чисто мужской посиделки, так как лицезреть своих друзей в компании их жён ему было морально тяжело.
Прошло уже пять лет, как он овдовел, но потеря жены и тоска по ней просто сводили его с ума.
Других женщин он просто не замечал, он хотел только свою Маринку, все такую же родную, чуть-чуть припорошеную возрастом и бесконечно любимую, и чтоб ее голубые глаза смотрели только на него и восхищали только его.
Но... даже если он и встречал похожую женщину, то обязательно что-то в ней не сходилось, и от этого делалось ещё горше и тоскливее.
Ближе к вечеру мужская посиделка зашла в тупик, и половина гостей, вежливо распрощавшись, выехала в сторону своих домов.
Остались только холостяки, наконец решившие оторваться по полной и... употребить чуть больше, чем им позволяла военная выправка.
Они пригласили официанта и заказали ровно столько, сколько было нужно для хорошенькой кондиции, но так, чтоб внутренний автопилот не забыл дорогу домой.
***
Маришка с Нинэлью были в ударе, они участвовали во всех конкурсах, хохотали и создавали на свадьбе веселую и заводную атмосферу, не очень близкие брачующиеся, так и не понявшие, с чьей стороны дамы, были рады таким заводным гостям и усиленно хлопали в ладоши на конкурсах и вручали призы, чаще всего призы отмечались бокалами с дорогими напитками.
Научаствовавшись «вусмерть», Нинэль предложила: «Марьяша, а давай сбежим, а то я чувствую, что ещё один конкурс – и я забуду, как меня зовут!» Марьяша согласилась.
Решили выпить на дорожку и отбыть по-английски.
***
Дойдя до предельной кондиции, крепкие мужчины решили наконец закругляться и отправиться по домам, перед отбытием полагалось присесть на дорожку, и они «присели».
По счастливой случайности «посадочные» места были как обычно рядом: «м» и «ж».
Мимо них как раз выбегали из кухни бодрые официанты, с заказами для клиентов.
***
Уставший Купидон... только что летавший вокруг молодоженов и изрешетивший их сердца стрелами вдоль и поперек, тоже решил покинуть застолье и... напоследок, завидев двух подходящих «клиентов» на последнюю стрелу, метко прицелился, как раз когда те, пошатываясь от «достаточной» кондиции, вышли с «дорожных посиделок», в этот момент бодрый молодой официантик, выскочив с подносом из кухни, неожиданно столкнулся с Маринкой, которая тут же потеряла равновесие, прострелилась радикулитом, терпевшим ее выкрутасы целый вечер, и рухнула навзничь как раз под ноги бодрому военному вдовцу, который, в свою очередь, потерял равновесие и...
Стрела Купидона, слегка задев официанта, ловко избежавшего падения и быстро прошмыгнувшего в зал, прошла насквозь через сердце военного и вонзилась в сердце Маринки, на которую и приземлился одинокий вдовец.
Маринка вскрикнула от окончательно сдавшейся радикулитной спины, не ожидавшей такого финала, и на минуту прикрыла глаза, решив, что ее жизненный путь окончился вот так, под дверями «м» и «ж», на исходе веселого вечера...
Но... наконец обретя дыхание, тут же распахнула опять глаза от пронзившей ее мысли: «На меня упал мужчина!»
Мужчины не падали на Маринку уже целую вечность, а тем более такие симпатичные и представительные.
Одинокий сердцем вдовец вообще ничего не успел предпринять, ибо вся выправка и военная ловкость были выключены достаточно выпитым горячительным.
Голубые глаза жены Маришки чуть не ослепили Геннадия Петровича, и он тут же подумал, что умер и уже свиделся со своей любимой женой.
«Маришенька, дорогая, ты ли это?» — пробормотал Геннадий.
«Мы с вами знакомы?» — удивилась Маришка голосом, слабым от боли в спине.
Присмотревшись, Геннадий Петрович вдруг понял, что он упал на совершенно незнакомую женщину и что они вот так лежат, уже собирая вокруг толпу соболезнующих.
От неожиданности он представился: «Геннадий!»
У Маришки, несмотря на боль, ещё не выветрился запал веселья, и она тут же поинтересовалась: «Крокодил?»
Опять опешив, Геннадий тут же парировал: «Нет, Чебурашка!» и, немного поразмыслив, добавил с улыбкой: «Эк мы с вами чебурахнулись-то!»
Через неделю Маришкина поясница, усердно леченная Геннадием Петровичем при содействии платных эскулапов медицины, снова пришла в чувство, и...
***
Геннадий Петрович бредил, он бредил Маришкой, так удачно упавшей ему под ноги, и собой, не менее удачно упавшим сверху.
«Падшая» женщина была до боли похожа на его любимую жену, и от этого у него кружилась голова и кололо чувство вины, с одной стороны, он чувствовал, что влюбился бесповоротно, а с другой... А с другой — его «Маришка» укоризненно смотрела с портрета и как будто качала головой, глядя, как прихорашивается муж перед походом «в культуру» с другой женщиной, хоть и похожей на нее со всех сторон.
Геннадий мучился угрызениями совести и бежал на очередную встречу, подгоняемый крыльями любви, неожиданно выросшими где-то в районе лопаток.
Маришка сияла, это сияние не сходило у нее с лица, светилось в глазах и заставляло сердце биться в не свойственных ему местах.
Гена Чебурашкин, как окрестила его Маришка оказался превосходным.
В нем было все, о чем когда-то мечтала Маришка: и статность, и выправка, и даже лёгкость в общении.
Маришка, уже смирившаяся со своим неправильным одиноким вектором, вдруг захотела сменить направление, даже если там за поворотом окажутся треники с оттопыренными коленями.
***
Геннадий, третьего дня решивший, что обязательно сделает предложение своей второй Маришке, выскочил из дома, неся за собой шлейф дорогого парфюма и поздней влюбленности.
У них на вечер был намечен поход в театр, он уже представлял, как они будут сидеть в темном зале, прижавшись локтями друг к другу, и наслаждаться игрой актеров.
Геннадий выбежал за угол дома и, решив, что до метро он добежит быстрее, чем на автобусе, прибавил скорости.
Кругом спешили люди, а с неба улыбалось солнце, оно уже было не такое жаркое, и от этого было так благолепно и чудесно в наступающей вечерней прохладе.
От переполнявших чувств и принятого решения о женитьбе у Геннадия сделалось сильное сердцебиение, и он, воздев глаза к небу, беззвучно произнес:
«Господи, спасибо тебе за это вновь обретенное счастье!»
***
Рабочие, уже было собиравшиеся немного пригубить горячего чая из термоса и вылезшие из люка на свет божий, не успели даже разлить по чашкам горячего сладкого чая, как нарядно одетый мужчина, глядя в небо и не глядя под ноги, миновал рыжие предупредительные буйки у открытого колодца и...
***
То, что земля ушла из-под ног, Геннадий почувствовал сразу же, как поблагодарил Господа за вновь обретенное счастье.
Сначала у него ухнуло сердце, а потом погас свет в глазах.
В полной темноте Маришка била его по щекам и упрекала в растяпстве, от этого у него в теле одновременно возникало чувство вины и сильной боли, несоразмерной наказанию.
Его трясло, кружило и выворачивало.
Потом все успокоилось.
***
Геннадия Маришка так и не дождалась у театра, она сначала волновалась, а потом...
А потом обиделась.
От горечи, что ее так подло обманули и что она, как дурочка, простояла у входа в театр до самого позднего вечера, когда уже и буфет случился у зрителей.
После лицезрения буфета в окнах театра озябшая и ошарашенная обманом Маришка махнула рукой и уехала домой.
Она все надеялась, что Геннадий позвонит, но... телефон молчал, а у нее совершенно испортилось настроение.
Нинэль позвонила неожиданно.
Маринка, проплакавшая все глаза за эти дни, ответила на звонок и тут же выпалила в трубку: «Никуда не поеду!»
Нинэль квакнула на полуслове и, немного помолчав, резюмировала: «Дак и не надо, я сама к тебе сейчас приехала, стою у подъезда с шампанским наперевес, а то мне что-то дико скучно стало дома, а мероприятия ни одного на горизонте не появилось».
Маришка выдохнула: «Шампанское, наверное, как раз в тему, заходи!»
Вот уже целый час женщины гадали, с какого перепугу Геннадий, так удачно было чебурахнувшийся в жизнь Маришки, так внезапно исчез.
И ни один из вариантов их не устраивал. Наконец Нинэль, почесав затылок, заключила: «Может, он помер скоропостижно, вот!»
У Маришки даже дыхание перехватило, а сердце, совершив кувырок, пронзило резкой болью, отчего у нее тут же выступила испарина на лбу, и она просипела:
«Нино, скорую!»
На удивление скорая приехала быстро, Нинэль даже не успела и полквартиры разнести в поисках валидола для реанимирования Маришки, почти уже закатившей глаза.
Молодые быстрые и веселые фельдшеры что-то вкололи Марише, что-то положили ей под язык, и... подруга ожила.
От госпитализации Маришка отказалась, и доктора начали заполнять документы, переговариваясь между собой, попутно проверяя, не ухудшается ли состояние женщины.
Нинэль, воодушевившись присутствием молодых красавцев, принялась расспрашивать их о работе и бывают ли у них интересные случаи.
Тот, что помоложе, тут же рассказал, как на днях они перевозили в больницу какого-то тощего деда-разиню, упавшего в открытый люк при полном параде.
В нарядном дорогом костюме и вместо документов с двумя билетами в театр.
В комнате на минуту повисла тишина.
Нинэль и Мариша переглянулись.
После небольших выяснений про внешность деда приступили к вопросам о том, в какой больнице пострадавший.
Геннадий пришел в себя и сразу понял, что он в больнице и что гипса на нем больше, чем его собственного тела, боль зашла вместе с сознанием и чуть не забрала его, сознание, снова.
Обезболивающий укол вернул сознание обратно.
Геннадий, поняв, что поход в театр, как и все остальные походы, отложился надолго, взмолился к медсёстрам с просьбой позвонить подруге и рассказать, что с ним случилось.
***
Нинэля с Маришкой так быстро собрались и поехали в больницу, где предположительно находился Геннадий, что Маришка забыла свой телефон дома.
Они уже все разузнали и даже вытребовали беседу с врачом и разрешение посмотреть на пострадавшего.
***
Медсестры честно пытались дозвониться, но... трубку никто не снимал.
Геннадий совсем сник, он решил, что Марина, его вновь обретенная и полюбленная, теперь обиделась и они больше никогда не увидятся.
***
Нинэля несла себя по коридору, как профессор медицины, не иначе, она обнаружила, что выданный сочувствующими сестричками халатик выглядит ничуть не хуже какой-нибудь заграничной шмотки, а главное, придает важности и строгости.
За Нинэлью, еле передвигая ноги от волнения, плелась Маришка.
Дойдя до палаты, Нинэль шумно выдохнула волненье и, пару раз для приличия стукнув в дверь, распахнула ее и вполне громко попросила: «Товарищи страдающие мужчины, где у вас тут Геннадий из канализационного люка?»
Мужчины в разной степени загипсованности молча уставились на Нинэлин бюст, слегка не вписывающийся в белый халатик.
Из-за спины боевой подруги скромно выглядывала Маришка, от страха и смущения никак не опознавшая ни в ком своего Геннадия Чебурашкина.
«У нас такого нет в палате!» — резюмировал молодой парень с гирей на странном приспособлении для загипсованной ноги.
Нинэль опять выдохнула и, развернувшись, буквально вытолкнула подругу из палаты в коридор.
Они минуту потоптались, а потом вторжение повторилось в палату напротив.
После громогласного вопроса про канализационный люк из глубины палаты раздался слабый ответ: «Наверное, это я!»
Маришка, с трудом распознав в голосе своего Чебурашкина, бросилась к кровати пострадавшего.
***
Несколько месяцев подруги выхаживали больного.
Нинэля каждый день подруливала к подъезду Маришки, и потом они везли теплый домашний суп, пирожки и ещё всякую снедь, которой щедро угощали Геннадия и палатных страдальцев.
Нинэля даже пропустила два помпезных события, на которые им с Маришкой вообще не захотелось идти, потому что у них теперь был общий вектор, у Маришки — по велению сердца, а у Нинэли — по велению дружбы, да и вообще... Геночка будет скучать без них , а ему лучше не волноваться.
В больнице шустрая Нинэль перезнакомились со всем персоналом, включая сантехников и санитарок, она шумно интересовалась медицинской жизнью, помогала сестрам и нянечкам и, конечно, подбадривала своих «молодых» Маришку и Гену.
В их старой, но шустрой машинке каким-то чудесным образом стал материализоваться больничный электрик Василий, и ему почему-то всегда было по пути в сторону Нинэлиного дома.
Безвекторная жизнь приятельниц сменилась на вполне векторную , а
из редкой приятельницы, Нинэль превратилась в лучшую подругу и... через полгода — в свидетельницу на шикарной свадьбе в том же ресторане, где и произошло падение судьбы на радикулит Маришки.
***
Спасибо за внимание .
Мои другие рассказы можно почитать из оглавления 👇