В конце августа 1984 года «График» на расслабоне «позвонил» Хайретдинову на радиостанцию и сообщил, что его снимают с Зуба Дракона. Так что, он может собирать свои нехитрые манатки и топать в «родное» подразделение, в Восьмую роту, командиром четвёртого гранатомётно-пулемётного взвода. А на его место комендантом поста Зуб Дракона направили командира второго взвода Верхоламова Олега Владимировича. Этого офицера я знал ещё со времён моей службы в Термезе. Он был любимец солдат, всегда пребывал в прекрасном расположении духа, постоянно был бодрый, весёлый, шумный-остроумный.
Хайретдинов выслушал решение командования, поднял к афганскому небу томный взгляд, оценил, хватит ли ему места, чтобы подпрыгнуть от радости до потолка, понял, что хватит, но прыгать не стал, но шлёпнул с размаху в пыль свою выцветшую панаму с офицерской кокардой, затем с полным умиротворением, вполголоса, но очень со вкусом, грязно выругался.
Он распереживался из-за того, что его отправили в горы с людьми из чужого подразделения, с какими-то незнакомыми бойцами, с неизвестными солдатами. Он этим людям не являлся ни командиром взвода, ни замполитом, ни старшиной. Это дурацкая ситуация, в армии так нельзя. А ещё два с половиной самых жарких летних месяца, проведённые на трёхтысячнике, дались ему такими нервами, такой «кровью», что врагу не пожелаешь. Из-за скудного питания, недостатка воды и отсутствия полноценного отдыха, Хайретдинов сильно похудел, под глазами прочно обосновались черные круги, а под обмундированием завелось отсутствие гигиены. Так что, уйти вниз с Зуба Дракона для Хайретдинова было избавлением от большого числа тягот и лишений воинской службы.
Мне был понятен ход логических рассуждений Гакила Исхаковича, но я с ними не хотел соглашаться. Потому что внизу ни Хайретдинова, ни Касьянова, ни Герасимовича, не ждало ничего хорошего. До тех пор, пока в горах не выпадет снег, всю осень и половину зимы, горная война будет идти полным ходом, наш батальон будет подниматься в горы, гоняться за душманами, те буду убегать от нас, отстреливаться и закапывать на нашем пути мины. Посидеть внизу на мягкой попе, поковыряться в носу и пооткладывать жировые запасы нам никто не позволит. До декабря Хайретдинову придётся точно так же ночевать в горах, как на Зубе Дракона, точно так же проверять по ночам посты и точно так же мотать нерв себе и солдатам. Только СПС для сна будет хуже, высота горы будет выше, мин в той горе будет больше. И ещё. Залезать на ту гору придётся своими ногами. А потом – лезть на другую. И ещё на другую. Так, может быть, лучше уговорить себя, что Зуб Дракона, всё-таки, не самое хреновое место службы? На его месте я убедил бы сам себя и не торопился бы вниз.
Но, кроме всего прочего, у Хайретдинова поднялась температура и держалась третий или четвёртый день. Так можно было и коньки отбросить среди красивых горных пейзажей. По этой причине в Рухе сформировали караван, укомплектовали и пинком под заднюю часть штанов направили на Зуб Дракона. Засветло пацаны закарабкались на наш пост, а с ними туда же забрался и новый комендант Верхоламов.
Мы пошли смотреть. Караван же пришел, хавчик, курево, письма принёс.
- А-ГА-А-А-А-А! Прапорюга! – Заорал источающий смех и радость Верхоламов, протянул нашему бывшему коменданту руку. – Ну, здарова!
Хайретдинов пожал протянутую ладонь и улыбнулся, как будто ему зачитали Приказ о замене из Афганистана в Союз, а не с Зуба Дракона в Руху.
- Ну, давай, сдавай имущество!
Что-либо сдавать, по большому счету, было не обязательно. Потому что не было никакого офигенно важного имущества. Два АГСа, лом, кирка и четыре лопаты - чего там сдавать.
Насдававшись, Верхоламов с Хайретдиновым потопали в СПС на Второй точке, устроили там совещание в верхах. Посидели, покряхтели, через десяток минут довели до нас результат пленарного заседания. Из стенограммы совещания следовало, что Хайретдинов на пару дней задержится на Зубе Дракона. Чтобы Верхоламов понаблюдал, как и что тут устроено, чтобы он нормально втянулся в режим службы Поста №12. А пока суть да дело, новый и бывший коменданты поселились в спальном СПСе, который мы когда-то сложили с Бендером.
За время бурных дебатов пацаны из каравана отдохнули. Их отправили обратно в полк, а нас «разошли» по своим точкам. Разойтись мы сразу же согласились, как говорил В.С.Высоцкий, засунули себе в клювы свежепринесённые сигареты, сидели на зелёных ящиках, пыхкали клубами вонючего табачного дыма.
- Бах! Бах! Тра-та-та! – Неожиданно для всех на втором посту раздались выстрелы и вой рикошетов. Мы уже приловчились втыкать по звукам, что стреляет и куда стреляет. Стреляли на посту. Не ПО посту, а НА посту. При этом, попадало в пост: пули свистели, разлетались в хаотическом порядке над скалами. «Чёта странная какая-то ситуация сложилась на Западном фронте без перемен», - подумали мы с Манчинским, нахохлились, взяли оружие и осторожно двинулись на звук выстрелов. Гидроквас с Орлом спали, мы не стали их будить, полезли сквозь скалы вдвоём. Надо было выяснить, что за хрень происходит, вдруг душманы залезли на пост и шмаляют по Хайретдинову и Верхоламову.
В позе ирландских сеттеров мы с Саней подкрались к скалам, среди которых стрелял АК-74, обошли источник звука с двух сторон, осторожно выглянули из своих укрытий.
На прогалинке меж огромных валунов стоял Верхоламов. Офицерская фуражка каким-то цирковым аттракционам за что-то держалась, лихо заломленная на затылке, в зубах нового коменданта торчала незажженная сигаретина, в руках дымился АКС-74.
- Тарищ старший лейтенант! – Мы с Саней вытянули шеи из наших укрытий. - Что тут у Вас за стрельба?
- Бах! – Верхоламов всадил одиночным выстрелом в пятно песка между скал. - Дз-з-з-з-з! – Пролетела над нами отскочившая от песка пуля.
- Никак не могу понять. – Верхоламов сосредоточенно морщил лоб. – Как вы от этих чёртовых трассеров подкуриваете? Улетают же все. Ни один не застрял.
- Опустите автомат. Мы сейчас покажем.
Показывать, как надо подкуривать от трассера, выпало на мою долю. Саня Манчинский попёрся обратно на Третью точку, потому что была его смена. А я с Верхоламовым потопал к «Идальне», расселся в ней на песок, с комментариями разломал патрон от АКМа. Потому что у него калибр больше, чем у АК-74, а значит, пуля толще, в ней содержится большее количество трассирующего вещества. Значит, факел от него разгорится сильнее и эффективней. Рассказал я всё это, показал, притащил корпус от ПОМЗа, начал клепать по приготовленному трассеру. Тут в «Идальне» возник Бендер. Где его раньше носило, я не знаю, может спал в отдыхающей смене. Но тут он неожиданно воплотился перед нами и полез к Верхоламову чуть ли не обниматься:
- Здравия желаю, Олег Владимирович!
Верхоламов брови приподнял от удивления, грит:
- Ну, здарова, коли не шутишь.
Бендер ему в ответ:
- Да нет же, нет! Я не шучу! Не узнали меня, что ли?
- Да, хрен тебя знает, чтобы я тебя узнавал. Солдат, как солдат. Вас долбать не передолбать во всей Сороковой Армии. Где ж я всех упомню.
Тут понеслось, Бендер начал подпрыгивать от радости и орать, мол, знаете, как мы Вас в Термезе называли? Мы Вас «ПапаОлег» между собой называли. Я в Вашей роте обучение на снайпера проходил.
В ответ Верхоламов по коленке себя ладонью - хлоп!
- А-а-а-а, вот ты про что! А я-то думаю, что за солдат такой на Зубе Дракона выискался, который меня по имени-отчеству знает. А ты с моей учебной роты! А-а-а-а! Ну, здарова, воин, блин! Как душманов молотишь? А? Якорь им всем в печёнку!
Дальше-больше, заболтались они с Бендером за случаи из их Термезской службы, Верхоламов под шумок вытащил откуда-то колоду карт и выкрикнул:
- Гена, идём в «Кинга» на четверых распишем? Или в «Тысячу»?
Гена – это так на русский манер офицеры перевели имя Гакила Исхаковича, звсегда его Геной и называли. А четвёртым в ту пору я сидел в «Идальне» с трассером и ПОМЗом в руках, как внук Прометея. «Гена» долго не кобенился, согласился и уселись мы вчетвером за колоду карт.
Все три или четыре дня, что Хайретдинов оставался на Зубе Дракона, всё это время мы на четверых лупились в «Тысячу». По вечерам, конечно же, заступали на парные посты, это – святое, но днём на четверых коротали время за колодой.
Не могу представить себе, чтобы Ефремов, или Рязанов, или Пудин сидели бы на посту боевого охранения и резались в карты с солдатами. Солдат должен бдеть и просматривать вверенный ему сектор, иначе душманы всем отрежут всё, до чего дотянутся. Нам помощь обещали через 48 часов, если случится что-нибудь нехорошее. То есть, если душманы на нас нападут, то мы должны продержаться двое суток. Только через это время будет собрано какое-то подразделение, укомплектовано и отправлено на наш пост. И что должен делать Комендант в таком случае? Правда же, играть в карты с солдатами?
Или, быть может, разделить 24 часа на равные отрезки времени, назначить на посты наблюдателей, распределить их по сменам и строго следить, чтобы солдат СПАЛ в то время, когда ему положено спать. Потому что, если он это время потратит на игру в карты, то потом уснёт на посту. По-моему, надо поступать по уму, а не по кайфу. Следить за дисциплиной на посту - это однозначно обязанность Коменданта.
Но теперь Хайретдинов уже не являлся комендантом, он сдал полномочия Верхоламову и мог пойти хоть вниз, хоть в вверх, а хоть бы и в карты поиграть. Это больше была не его ответственность, не его солдаты, не его пост. Его солдаты скучали «по нём» в Восьмой роте. А здесь, на посту №12, Хайретдинову стало всё по барабану. Но он, худющий, как выжатый лимон, остался на Зубе Дракона с фиолетовыми кругами под глазами. Он остался на несколько дней без воды и без гигиены, чтобы помочь Верхоламову в организации службы. А Верхоламов ржал: – «Гы-гы-гы-гы», сверкал улыбкой и попросил помочь играть в карты. «Ну, ладно, в карты, так в карты», - сказал Хайретдинов и принялся исполнять возложенные на него новые обязанности. Потому что новый комендант был старше по званию, а в армии это святое.
Два или три дня мы с азартом «маслали листами» а в один из сеансов Верхоламова вдруг «заклинило»:
- А почему меня должны убить в Афгане? – Спросил он как бы у всех, а потом повернулся и обратился лично ко мне:
- Почему именно меня? Почему меня должны убить? Нет, вот ты скажи!
А я что? А я ничего, никакого повода не давал, сидел, собирал бубновую «хвалёнку». У меня даже в мыслях не было задвигать темы про жизнь и смерть, про добро и зло, я в карты играл, а не гороскопы составлял.
- Ну, вот, с чего ты взял, что именно меня должны убить в Афганистане? Где это написано? Откуда это вытекает?
Мой рот открылся от удивления, я не мог им ничего сказать.
- Нет! Ты скажи-скажи! Почему именно меня?
- Дык, это… Дык, и не Вас. Не должны, вовсе никто… - Я мекал, бекал, а Верхоламов, с явно нездоровым отношением к этой мысли, тянул меня за язык и тянул. Чего это он? С чего вдруг? Может быть, это было предчувствие? А может быть, все «Гы-гы» и «Га-га» были бравадой, чтобы отогнать навязчивую мысль?
Внутренне я передёрнулся от этого, непонятно с чего свалившегося на меня диалога, сидел, шелестел картами и ворочал у себя в голове мысли: - «Почему ПапаОлег пристал с этой проблемой именно ко мне? Я рыжий, что ли»?
Под «наездом» Верхоламова я вспомнил похожий эпизод из своей службы. В ноябре 1983 года направили меня в Ташкентский госпиталь на обследование. У меня в перегородке между предсердиями не заросло отверстие. Вроде бы, как бы порок сердца, надо бы обследовать этот изъян у солдата, прежде чем в Афган направлять, а то, вдруг, в он горах сдохнет. Вот и направили меня в Ташкент, в кардиологию. Прибыл я туда из песков полигона, морда кр-расная! Она обгорела на узбекском осеннем солнце. Ну меня с ней и поставили в наряд по Кардиологии, ибо не похож я был с такой репой на синенького «сердечника» с фиолетовыми губами. Заступил я в наряд, как особо здоровый, а во время этой моей смены умер от сердечного приступа офицер. Ему электрическими разрядами пытались «запустить» сердце, он подпрыгивал до потолка. А я не мог уйти, поэтому всё видел, тихо обалдев от ужаса. Мне было всего-то девятнадцать лет, пощадили бы мою юную психику! Но не пощадили. Наоборот, доконали до последнего. Через час пришла к этому офицеру жена с детьми, фрукты принесла, сладости и прочее покушать, а военврач мне и говорит: – «Сходи, сообщи родственникам, что их муж и отец умер». Это был последний нокаутирующий удар для меня! Почему именно я? Почему именно мне, я что, капеллан, что ли? Я на химическом факультете учился, не на психологическом! Или, может быть, я рыжий какой-нибудь? Вот, почему и Верхоламов тоже ко мне с такими разговорами обратился?
Несколько дней я играл в карты, тащился и тихо радовался, что Хайретдинова нам заменили на Верхоламова. Он в детстве отучился в суворовском училище, с младых ногтей постиг, что служба Родине и опасна, и трудна. Поэтому никогда не гнобил солдата, при малейшей возможности давал бойцам расслабиться, кайфонуть, и даже скоротать время за картами. Он всегда относился к подчинённым с юмором, вечно шутил, излучал жизнерадостность и искромётное настроение. А Хайретдинов был резкий, борзый и злой, как сто татарских шайтанов. Он заставлял солдат исполнять служебные обязанности, напрягал выполнять команду «бегом марш! именно бегом. Он мучал расчет АГСа работать с такой скоростью, с какой работают только электровеник, у него солдат кассетой и лентой должен был манипулировать как жонглёр в цирке. Кому захочется такой службы? Никому, поэтому я чуть не закричал «ура» от восторга, когда Хайретдинова на Зубе Дракона заменили на Верхоламова. «Вот это свезло, так свезло», - именно так я тогда подумал. Но вскоре передумал. Потому что ПапуОлега убили душманы. Как это ни обидно звучит, но убили его из-за личного бесстрашия, граничащего с беспечностью.
Восьмая рота, в которой служил Верхоламов, получила приказ сопроводить автомобильную колонну из Рухи в Джабаль. Рота из Рухи ушла, а ПапаОлег отстал от колонны, на сутки задержался в ППД полка, потому что именно в этот день туда прилетела на вертолёте его возлюбленная. Они повстречались, а на утро Верхоламов заскочил на БТР, к нему на броню запрыгнул лейтенант-связист, за руль усадили солдата и погнали догонять колонну. На водопаде их ждала засада. Душманы сидели замаскированные в скалах и ждали, когда кто-нибудь попробует проскочить на одной машине, на одном БТРе, да хоть на одном танке. Главное, чтобы на одном. После выстрела в него из гранатомёта в тебя стрелять будет некому. Вот они сидели и ждали такого рискованного. И дождались. В БТР Верхоламова ударила противотанковая граната. БТР выдержал, не заглох, продолжил движение. Душманы произвели второй выстрел. Верхоламов запрыгнул в люк на своё командирское место. Вторая граната кумулятивной струёй прожгла броню, спинку кресла и вместе с креслом прожгла Олега Владимировича. Он погиб на месте. БТР не заглох и от второго попадания. Старослужащий солдат, опытный водила, пригнал дымящийся БТР в Анаву на пост десантуры. Водитель остался жив, а два офицера погибли. Связисту лейтенанту Фоменко В.В. в затылок попала автоматная пуля, душманы стреляли вдогонку БТРу.
На фотографии тот самый водопад, вон, сколько техники душманы намолотили. Поедешь здесь проскакивать на одном БТРе? Рискнёшь? ПапаОлег рискнул и погиб. Он был классный, он был весёлый, он никогда не дрючил солдата, не напрягал. С ним было легко и весело. Мы, солдаты, его обожали. С таким командиром служил бы и служил, все два года, до самого дембеля… если доживёшь, конечно же.
Раньше я был молодой и дурной, не понимал, что на войне это закономерность. Это не «воля случая», не «звёзды сошлись», а обыкновенная, повседневная реальность. Если у командира солдаты на посту не спят, не играют в карты, а сидят и просматривают вверенные им сектора. Если любой вызванный командиром солдат прибывает, как положено, и выполняет поставленную задачу, как положено, даже под пулями (особенно под пулями), если расчет АГСа работает как единый организм, то душманы будут замечены на марше, застигнуты врасплох, и у них не будет ни одной секунды, чтобы выстрелить в тебя. Значит ты останешься жив, будешь стоять и смотреть, как дымится тропа, разнесённая разрывами вместе с душманами. Это стоит нервов, напрягов и усилий. Но зато обеспечит победу и, в конечном итоге, ты будешь жив.
А если командир молод, весел, отважен и беспечен, то служить тебе будет легко и прикольно. Но недолго. За расслабон на войне ты заплатишь своей жизнью.