На Кинопоиске вышла странная экранизация повести Генри Джеймса «Зверь в джунглях» (в оригинале фильм так и называется — «Зверь», в российской версии — «Предчувствие») про человека, парализованного невротическим убеждением в том, что с ним должно случиться что-то ужасное. Практически одновременно с Бонелло книгу экранизировал Патрик Шиа, и эта версия была показана в берлинской «Панораме» в феврале 2023-го. Татьяна Розенштайн поговорила с режиссером о конфликте двух версий, стремительно наступающем ужасном будущем и, главное, попросила Бонелло нормально объяснить, что происходит в фильме.
— Что заставило вас обратить внимание на книгу Генри Джеймса «Зверь в джунглях»? Как проходила ее адаптация и что можете сказать об экранизации того же произведения Патриком Шиа?
— Да, я знал, что Шиа работает над адаптацией Джеймса. В какой-то момент мы даже встретились и поделили повесть. (Смеется.) За чашкой кофе обсудили наши идеи, какие части романа каждый из нас возьмет для своих фильмов. Патрику хотелось сохранить название «Джунгли», а мне больше нравилась идея связать фильм с образом зверя, на чем я в конечном итоге и сосредоточился. И, мне кажется, у нас получились все-таки разные фильмы.
— Но вы оба планировали снимать Гаспара Ульеля в роли протагониста Луи?
— Да. Когда Гаспар погиб, мы находились на стадии препродакшена, и я решил не приглашать французского актера на его замену. Не хотелось, чтобы актеров сравнивали. Поэтому мы взяли англоязычного Джорджа Маккея. После беседы я пригласил его в Париж, чтобы увидеть, как он будет смотреться с Леа. По-моему, получилась интересная пара: между их персонажами в фильме почти столько же различий, сколько между Джорджем и Леа как актерами в жизни.
Маккею пришлось нелегко, поскольку моя адаптация вольная, она выходит за рамки сюжета повести. Я сохранил только ее основную идею о скрытом звере и страхе перед любовью. Исходно я хотел снять мелодраму, которая была бы посвящена глубокому анализу чувств и эмоций, именно это привело меня к Джеймсу. Кроме того, мой сюжет разворачивается в трех различных эпохах (в фильме Шиа действие охватывает с 1979 по 2024 год. — Прим. ред.) — в 1910-м, 2014-м и 2044-м. Все вместе они объединены единой историей любви двух персонажей, связанной их воспоминаниями, но каждый из периодов имеет свою динамику, свои эмоции. Однако сюжет в целом непредсказуем, и заранее не понимаешь, к чему все это приведет; к тому же персонаж Джорджа меняется очень сильно и почти неузнаваем в сценах, происходящих в 2014 году. И если на съемках Леа Сейду не хотела слишком много знать о своей героине, то Джордж постоянно задавал вопросы. Мне приходилось писать ему очень длинные письма с инструкциями. Я всегда слышал, что английские актеры — труженики, и тут убедился в этом на собственном опыте. До съемок в «Предчувствии» Джордж вообще не говорил по-французски. Но в фильме у него есть несколько диалогов на французском, где он не просто повторял заученные слова, а действительно погружался в роль и играл сцены так, будто он владеет языком.
— А почему именно 1910-й, 2014-й и 2044-й?
— В 1910-м в Париже было большое наводнение. А вскоре началась Первая мировая война — еще одна катастрофа, когда на смену свету пришла тьма. Сцены из 1910 года я снимал на 35-миллиметровую пленку, однако я сделал это не из чувства ностальгии. Скорее, меня интересовали визуальные эффекты. Мне хотелось придать этому периоду на экране более мягкое, чувственное ощущение того, чего не хватает в последующих периодах истории.
2014-й — это недавнее прошлое. Персонажа Джорджа Маккея, Луи, в этом времени я создал по образу реального серийного убийцы-инцела, персонажа, который является продуктом американского общества того периода, то есть до начала движения #MeToo. Образ Лос-Анджелеса в фильме фактически сводится к ужасающему ночному клубу. Мир сокращается до компьютерного экрана, а город-монстр изображается как черепная коробка, начиненная неврозами, безумием и желаниями.
Что касается 2044 года, то это практически завтра. Мне хотелось, чтобы отголоски прошлых катастроф непосредственно затрагивали наше время, включая наше отношение к эмоциям. Помимо одних и тех же персонажей, во всех частях картины есть одни и те же детали, имеющие свой символизм, например куклы или голуби. Несмотря на то, что фильм охватывает три различные эпохи, наши страхи и взаимоотношения практически не изменились. Мы по-прежнему боимся любить, мы не доверяем друг другу, опасаемся, что нам причинят боль, что мы потеряем опору и останемся одни. Этот страх пронизывает всю историю человечества. Может быть, мой фильм и охватывает три периода, но он рассказывает одну-единственную универсальную историю. Каждая личная катастрофа связана с трагедией всего человечества, будь то наводнение в Париже в 1910 году, эмоциональная амнезия, связанная с социальными сетями и интернетом в 2014 году, и еще более страшная катастрофа мира будущего, в котором больше нет катастроф.
Читайте также
Эстетская антиутопия Бонелло, плутовской ромком Линклейтера и мучительный эксплотейшен Мишеля Франко
— Вы справедливо заметили, что сюжет фильма непредсказуем и запутан. Как бы вы сами пересказали его?
— В 2044 году, когда искусственный интеллект решает многие проблемы человечества, героиня Леа Сейду, Габриэль, стоит перед выбором между интересной работой, получение которой требует особой операции, очищающей сознание от чувств и эмоций, и сохранением полного объема памяти (и любви). Она решает избавиться от чувств. Для этого ей приходится вернуться в прошлое, очиститься от старых травм, которые загрязняли ее подсознание. В других эпохах и мирах она встречается со своей прежней любовью, Луи. Но поскольку у людей, в отличие от искусственного интеллекта, имеются эмоции, возвращение в прошлое начинает сбивать девушку с толку, она не может оставаться хладнокровной и начинает сомневаться в своем выборе. Работа или чувства — эта мучительная дилемма, с которой живет не только моя героиня, но и все мы в нашем все более контролируемом обществе, где растет отчуждение между людьми и постепенно теряется личная свобода.
— А зверь? Что это за зверь?
— У Генри Джеймса зверь символизирует неопределенный страх или опасность, которые поджидают главного персонажа. Это нечто тайное и неизвестное, что сопровождает героя на протяжении всей его жизни, но он так и не сможет понять истинную суть своих страхов до самого конца. Представление о звере отражает идею о неизбежности судьбы или потере возможности любить и быть любимым, что делает эту тему вечной для размышлений и интерпретаций.
— Ваша интерпретация, кажется, находится где-то на стыке мелодрамы, сай-фая и хоррора. В фильме даже есть прямые намеки на «Сияние» Кубрика.
— Я вырос на фильмах ужасов! В начале 1980-х, когда я был подростком и жил за городом, у нас не было большого видеопроката, только небольшой киоск с всевозможными журналами. Каждую неделю его хозяин получал новые фильмы, которые ставил где-то в углу прилавка. Большая часть фильмов была порно, а другая — хорроры. Там я открыл для себя Дарио Ардженто, Лучио Фульчи, Марио Баву, Джона Карпентера, Уильяма Фридкина, Дона Коскарелли и Джорджа Ромеро. Но тогда я не понимал смысла этих фильмов и смотрел их лишь для развлечения. Только со временем я осознал, что их сняли великие кинорежиссеры.
«Сияние» я впервые посмотрел в 12 лет, и мысль о том, что мир, который мы воспринимаем как реальность, может на самом деле быть результатом наших искаженных представлений о нем, не покидала меня с тех пор. В «Предчувствии» я решил воссоздать атмосферу «Сияния», когда обычные ситуации кажутся непонятными и пугающими. Например, я воспроизвел эпизод из фильма Кубрика, где герой Джека Николсона думает, что обнимает молодую женщину, а на самом деле прижимает к себе труп.
А вот сай-фай… Не могу сказать, что я хорошо знаком с этим жанром или что он меня увлекает. Но у меня было несколько идей, которые, как мне кажется, вполне соответствуют его рамкам. Во-первых, я хотел, чтобы моя дистопия происходила в недалеком будущем. Это позволило избежать слишком технологических, что ли, сцен, а также изображения постапокалиптических видений, где все представлено в виде руин. Действовал я методом вычитания, убирая вещи, в которых был не уверен или которые считал излишними — декорации, звуки. Я также отказался от изображения социальных сетей или интернета.
Кстати, «Предчувствие» стало моей первой мелодрамой. Мне нравится, что этот жанр обращается к будущему и отражает наши собственные страхи. У меня было несколько идей, которые мне было важно воплотить.
Во-вторых, антиутопия в моем представлении больше касается поведенческих и идеологических аспектов. Я решил, что будущие отношения между людьми будут менее близкими, более виртуальными, однако мне хотелось показать это без экстравагантного футуризма.
Сюжет в научной фантастике часто строится на гипотезах о том, какие технологические и социальные изменения произойдут в будущем. Это факторы, которые создают основу сюжета и в которых развивается история. Но чтобы зритель смог войти в мир фильма, эти вещи надо представить с самого начала и очень прямолинейным языком. Например, в начале фильма есть сцена, в которой персонаж Габриэль участвует в своего рода собеседовании, отвечая на вопросы, заданные бестелесным голосом, звучащим из-за кадра. Это позволяет зрителю сразу же погрузиться в мир будущего и понять его ключевые идеи и концепции.
— Например?
Например, стремительное движение к исчезновению индивидуальности и уникальности. Когда я писал сценарий, то не думал, что все это произойдет так скоро! Мне казалось, что 2044 год еще очень далеко. А теперь кажется, что будущее, описанное мною в фильме, может произойти уже завтра!
— Вы имеете в виду появление искусственного интеллекта?
— В том числе. Современные люди часто видят в искусственном интеллекте угрозу для себя. Они боятся его потенциала, который может привести к значительным изменениям в мире. Я не являюсь исключением. У меня тоже есть страх и беспокойство по этому поводу, особенно когда я слышу, как один из его создателей, Джеффри Хинтон, говорит, что считает свое изобретение страшнее атомной бомбы, что будущие версии интеллекта могут стать угрозой для человечества и что он сожалеет о своем изобретении, опасаясь, что создал монстра. Этот инструмент может оказаться сильнее нас. Например, если начать применять ИИ в политических целях, это может быть очень опасно.
Автор: Татьяна Розенштайн
Фото: Vittorio Zunino Celotto / Getty Images, Victor Boyko / Getty Images