– Сегодня у нас в гостях человек легендарный. Это вокалист группы Scorpions Клаус Майне. Спасибо, что нашли время прийти. Я знаю, что вы очень занятой человек.
– Спасибо, что пригласили.
– Давайте начнем вот с чего. Вы когда-то сказали, что вы космополит, гражданин мира. И где бы вы ни были, вы никогда себя не чувствуете чужим, потому что музыка создает связь между людьми. Это значит, что вы себя не чувствуете немцем?
– Я имел в виду, что у меня немецкий паспорт и я, конечно, в душе немец. Но как музыканты мы скорее считаем себя космополитами. Мы выступаем на мировой сцене уже много лет. Как мы считаем, связаны с мировой рок-сценой. Так что мы международная группа. Надо также учесть, что наш ударник – американец, а бас-гитарист – поляк из Кракова. Так что мы интернациональная группа. Но если говорить о менталитете, то да, он, конечно, немецкий.
– Ну раз вы говорите, что в сердце своем вы себя чувствуете немцем, вы можете завершить для меня следующее предложение: для меня быть немцем – значит?..
– Ответственность и восприимчивость к определенным событиям по всему миру, к музыке по всему миру, а также осознание того, что группа родом из Германии. Поэтому куда бы мы ни поехали, мы должны проявлять уважение к той аудитории, для которой мы играем.
– Прежде чем продолжить, я хотел бы вам сказать, что мне было почти пятнадцать лет, когда мои родители переехали из Нью-Йорка в Берлин. Я военный мальчик, я ненавидел немцев, ненавидел Германию. И когда мы уехали после четырех лет пребывания, я поклялся в том, что никогда в жизни не вернусь в эту страну. Но моя дочь вышла замуж за немца, живет в Берлине. Моя внучка переехала туда, когда ей было шесть лет, и она там живет, ей больше тридцати. Она живет в Германии и говорит по-немецки. Конечно, мой внук родился в Берлине, ходил в немецкую школу. Он говорит по-русски, но он делает ошибки, он, конечно, немецкий мальчик.
Я много раз летал в Германию и, конечно, изменил свое отношение к этой стране за эти годы. Я даже сделал документальный фильм о Германии, много ездил по стране, разговаривал c большим количеством людей. Просто я очень изменился, я хотел, чтобы вы понимали, так сказать, мое прошлое, чтобы с вами дальше разговаривать. Хорошо. Сколько вам было лет, когда вы впервые узнали о том, что было в Германии с тридцать третьего по сорок пятый год? Вообще вы спрашивали своего отца о том, что он делал во время войны, у вас был интерес к этому?
– Да, конечно. Не помню, сколько мне было лет. Восемь или десять? Но, конечно, мы с отцом это обсуждали. И я помню свою гордость от того, что он никого не убил во время войны. Потому что он работал в «Красном кресте». Он спасал жизни. Он находился на передовой, но он спасал людей. И я всегда им гордился за это. Да, времена были тяжелые. Я вырос в послевоенной Германии. И многое из того, что мы еще обсудим, как я думаю, связано с тем, откуда мы родом и где мы росли. В тени Берлинской стены, в разделенной стране, в разделенном надвое Берлине. И решение петь на английском, которое мы приняли на очень раннем этапе, несмотря на то, что мы немецкая группа, опирается не только на то, что нашим вдохновением послужили британские группы Stones, The Beatles, The Who, Kings и многие другие в начале шестидесятых. Но и на то, что мы хотели стать частью международного музыкального мира.
Я думаю это в определенной степени связано с тем, что мы выросли в послевоенной Германии, где много говорили о том, что мы послевоенное поколение и как наши родители вели войну с Россией и со всем миром. Так что если ты вырос в пятидесятые и шестидесятые, то как ты можешь гордиться своей страной? Никак.
Так что песни на английском не только способствовали нашей дальнейшей карьере, но они также говорили о том, что мы как музыканты стремимся стать частью международной музыки. Это совершенно другое. И до сих пор мое мнение не изменилось. Мы как бы и немецкая группа, но как бы и нет.
– Когда мы снимали фильм о Германии, я задавал людям тот же вопрос, который я задавал вам, ну, чтобы завершить предложение «Для меня быть немцем – значит», и подавляющее большинство отвечало примерно так. «Для меня быть немцем значит быть европейцем. Значит быть гражданином мира». И никто не хотел сказать, что это значит принадлежать великой истории, культуре. Просто казалось, что они не хотят об этом говорить, о том, что они немцы. Это было пять лет назад. Изменилось что-нибудь с этого времени, как вам кажется? Может, меньше нежелания признаваться в том, что ты немец?
– Да, конечно, со временем мы стали смотреть на это иначе. Так как сейчас мы живем в сердце Европы. В мире со своими соседями. В Евросоюзе.
– Да, но более молодые люди, они же не имеют того отношения к прошлому, это же тоже изменения?
– Да, я думаю, отношение немного изменилось, в том числе и отношение молодого поколения. Но в то же время, особенно когда отмечают такие события, как семидесятилетие со дня окончания войны или двадцать пять лет со дня объединения Германии, наше поколение хочет передать свой опыт, убедиться, что годы нацизма навсегда останутся в нашей памяти.
– Я хочу вас процитировать. «Наша музыка никогда не была немецкой. Она всегда отличалась англо-американским звуком. Мы не пытались быть никогда немецкой группой. Мы немцы, конечно, но не в музыке». Вы стали членом «Скорпионов» в 1969 году. И вы никогда, ни разу не пели ничего по-немецки, вернее, только через тридцать лет, первые песни на альбоме Eye to Eye. Почему вы не поете по-немецки, как, например, Rammstein? Они же очень успешно выступают. А вы-то что? Почему не по-немецки?
– Они потрясающие. Но должен сказать, что это единственная немецкая группа такого уровня, которая пошла по пути Scorpions на международной арене.
– Такое есть чувство, что если не поешь по-английски, прорваться в вашей области невозможно?
– Да, правда, но у Rammstein комплексный подход. Большое шоу, много мотивов и настроения, как у «Металлики». Знаете, крупные ритмические фигуры. Это шоу и пение Тилля больше похоже на инструмент. Даже если люди не слышат или не понимают стихов, они понимают мощность голоса и художественную свободу. Это очень популярная группа.
– Но вы гордитесь Rammstein? Когда вы узнали в первый раз?
– Rammstein нет. Когда я впервые услышал о Rammstein – конечно, я никогда не забуду о трагедии на авиабазе Rammstein. Сколько людей погибло. Я подумал, что просто отвратительно называть группу Rammstein. Но потом мой друг Рудольф Шенкер, наш бэк-вокалист, который основал нашу группу 50 лет назад, сказал: Клаус, это замечательная группа, когда они приедут выступать в Германии, ты должен сходить на их концерт, они так отличаются от того, что ты ожидаешь. Именно Рудольф убедил меня. Мы вместе на них сходили и пообщались с ними за кулисами. И я был поражен их силой. Я понимаю, почему они пользуются таким же успехом по всему миру, как и Scorpions.
– Знаете, у нас с вами есть что-то общее, мы оба любим футбол, мы оба играем и любим теннис. Какие у вас были чувства, когда Германия победила в чемпионате мира по футболу в Бразилии? Вы из тех, кто размахивает флагами, потом красят щеки в цвета флага? Вы такой болельщик? И кроме того, как вы почувствовали, когда «Барселона» вышибла «Баварию» из Кубка чемпионов?
– Что касается последней части вопроса, я думаю, что «Бавария», Мюнхен, отличная команда. У них сейчас сложный период. Но в целом я думаю, даже если они играли с «Барселоной» в Лиге чемпионов и проиграли, они все равно удивительная команда.
– Все равно великая команда, да?
– И я все равно ими горжусь. Они представляют немецкий соккер на уровне Лиги Чемпионов.
– Вы называете футбол американским словом «соккер» вместо футбола, да?
– Да, соккер, футбол.
– Все-таки это футбол.
– Я знаю, что по-русски это тоже довольно сильно звучит. А по первой части вопроса – бразильцы очень стараются. Мне их было так жалко. Через полчаса хотелось сказать: ладно, ребята, хватит уже. Я так им сочувствовал, ведь они такие прекрасные хозяева для Кубка мира. И молодежь плакала. И я думал, хватит уже забивать голы, достаточно. А торжественная церемония в Рио после матча была просто фантастической. Здорово было увидеть, что Германия удерживает такие сильные позиции в футболе. Номер один в мире. И так же Бавария, Мюнхен, это уникальные достижения на этой неделе.
– Вы не красите щеки?
– Нет, вообще-то нет, никогда не раскрашивал.
– Вы собирались говорить что-то про неделю?
– Вообще-то в эти выходные будет Бундеслига. Там будет решаться, останется ли моя команда «Ганновер-96» в первой лиге или нет. Им было нелегко в последнее время. Но и я, и моя жена Габи, и наш сын Кристиан, который живет в Берлине, – мы все за них болеем. Даже если мы не раскрашиваем лица, мы надеваем шарфы этой команды, идем на стадион и болеем за них. Надеюсь, что они выстоят и в следующем сезоне, останутся в первой лиге.
– Вам было девять лет, кажется, когда вы впервые услышали Beatles и Элвиса Пресли и влюбились. Это правда?
– Да. Как и многие подростки, я никогда не мог выбрать, нравится ли мне больше Beatles или Stones, настоящий рок-н-ролл. Но я любил и то, и другое.
– Ну подождите, Beatles, это гораздо больше поп, чем рок, правда же? А Элвис вообще ближе к кантри. Ну то есть песня Love me, tender, love me sweet ничего общего не имеет с роком?
– А вы посмотрите выступление Context Special, где он одет в черную кожу и поет Jailhouse Rock и Heartbreak Hotel, такие песни. Он потрясающий рокер, но у него такой голос, что он мог бы петь соло нежные песни и госпел.
– Очень сексуальный голос. Очень сексуальный.
– Да, и весь он очень даже сексуален.
– Так что привело вас в тяжелый рок?
– Ну я вырос на Beatles и Rolling Stones, а до них были еще Элвис, Литл Ричард и так далее, первая волна. А потом мы услышали в Ганновере, как играют Kings, братья Дэвис, Рэй Дэвис, прекрасный певец и автор песен, а его брат играл на электрогитаре. И мы с Рудольфом, с которым мы познакомились позже, в середине шестидесятых, мы оба ходили на их концерт. Я тогда подумал: вот это да! Это голос рока с электрогитарой Flying Wee. Нас вдохновляли песни Led Zeppelin и Deep Purple. У Deep Purple есть такая красивая баллада Child In Time, а есть Speed king, и это настоящий рок! И помимо Deep Purple есть еще много других групп. Мне, например, очень понравился альбом Salton Pepper. Они так раскрываются в музыке, и я хотел бы играть так же. Несмотря на то, что мы играли хард-рок, который я тоже люблю, от всего сердца, если бы вы спросили, что мне больше нравится, я бы ответил, что я должен играть и то, и другое – и баллады, и рок.
– Но я хочу спросить, вы согласны, что все-таки рок, особенно в начале, это была протестная музыка?
– Да, была.
– Так, тогда вот какой вопрос, который я себе часто задавал. Черная музыка американская, это неполиткорректно, надо говорить афроамериканцы, но я скажу неполиткорректно. Так вот, черная музыка очень часто выражала протест, это понятно, и это Bluesway, очень часто протест. И даже Spirituals, и это протест. Но я не могу назвать ни одного великого афроамериканского рокера. Черных нет в роке. В рэпе сколько угодно. Почему их нет в роке, вы можете мне это объяснить? У вас есть на это точка зрения? И казалось бы, что, очевидно, они должны там быть, но их нет.
– Да, я знаю. Может быть, рок и хард-рок так же опирались на тему секса. Всегда. Вы только что говорили про Элвиса Пресли. Он был образцом для всех этих групп. Для Джона Леннона. Они все хотели быть такими же сексуальными, как Элвис. И Джаггер. Все они черпали вдохновение из первой волны рок-н-ролла.
А протест? Да, были группы и в Германии, в том числе которые пели на политические темы в знак протеста. Но многие рок-группы, которые относятся к нашему течению, и мы, более или менее стараемся не ввязываться в политику. Просто заниматься своими делами. Думаю, дело в этом. Либо ты политический музыкант и выражаешь определенные мнения, либо ты далек от этого и делаешь то, что ты делаешь. И слушатели любят тебя за это. Вот такая группа с четкой философией, и мы не ввязываемся.
Признаюсь, иногда меня втягивало на политическую арену. Но я понимаю, что для хорошего музыканта правильнее ее избегать. Просто играть для своих поклонников. Соединять людей музыкой.
– Примерно год тому назад, чуть больше, я вместе с друзьями снимал фильм об Англии и англичанах, и во время этой съемки встречался с людьми, которые придумали панк, самые-самые оригиналы этого дела. Я их спросил: что они думают о роке? И они сказали, что да, вначале рок это было замечательно, великое дело, но потом стало коммерческим. Это стало все заключаться в том, сколько можно заработать денег. А вот панк никогда таким не был. Панк – это было искренне. Это было реальное выражение чувств. Никто о деньгах не думал.
Во-первых, согласны ли вы? Такие как вы зарабатываете гигантские деньги, это факт. Я не спрашиваю, сколько вы зарабатываете, но это факт. А панки никогда столько не зарабатывали. Они правы, когда они говорят, что вы продались? Что рокеры продались?
– За эти годы мы видели много разных течений, которые появлялись и исчезали. Панк или позже альтернативная музыка, и у всех была одна и та же проблема. Они начинали с таким отношением. Но как только достигали успеха, в случае панка, когда он слился с течением моды, в случае альтернативного течения, когда людям просто надоело слушать лозунг: «Я хочу покончить с собой. Увидимся в следующем году». И люди не могли в это поверить.
Все группы сталкивались с одной и той же проблемой. Сначала это молодая некоммерческая группа. И вот пришел огромный успех. Они всего достигли. И что же делать? Парковать свой Mercedes S-класса за углом, приехав на интервью? Или как? У всех одно и то же. Это убило панк.
А что до альтернативной музыки – мы уже были известной и успешной группой, когда появилась альтернативная музыка. Значительно позже Wind оf Change, нет, не значительно, в начале девяностых. И мы подумали, что пора расходиться. Ребята, вы молодцы, вы добились успеха, окей. Но это конец. В то время у нас был контракт со студией звукозаписи «Меркурий» в Нью-Йорке. Мы поехали туда и там было полно нового народа и все эти альтернативные группы. А вы кто? А, Scorpions, да это уже прошлый век. Мы были персонажами восьмидесятых. А теперь все по-другому, все новое. И никто больше не поддерживал нас.
Говорю вам, наш мировой хит Wind оf Change по-прежнему пользовался популярностью. Но помимо него в девяностых нам просто надо было выжить. А через десять лет обстановка кардинально изменилась. Классические рок-группы вернулись, если хватило сил.
– Это вы тоже сумели.
– Да, и мы вернулись, и наше поколение групп.
– Когда у вас произошел прорыв? Это было в 84-м году, когда вы выступали в течение трех ночей в Мэдисон Сквер Гардене, по шесть тысяч человек битком набито было? Или же это было раньше, в Японии; когда?
– Я думаю, когда мы играли в 83-м на рок-фестивале в Калифорнии, там было триста тысяч человек. Триста тысяч, это было трехдневное шоу, в котором участвовали такие музыканты как Оззи Осборн, Judas Priest, Motley Crue. И мы, молодая немецкая группа, выступали перед гвоздем программы – «Ван Хален». На следующий день многие говорили: Scorpions смогут сделать шоу. Потому что нам сказали, что для Scorpions не будет никаких спецэффектов, так как мы играли перед хедлайнером, так что никаких спецэффектов. И мы нашли решение, идею начать шоу с пяти истребителей, которые пролетели над долиной, над зрителями, как вступление. Конечно, у Rammstein огненные вспышки на сцене, но у нас было пять истребителей как вступление, и этого никто не мог переплюнуть.
На следующий день об этом говорила вся Америка. Я думаю, именно тогда произошел прорыв в США.
– В январе 2010 года Scorpions опубликовали следующее, я прочитаю полностью, цитирую:
«Для нас было радостью, целью нашей жизни, страстью и удачей играть для вас музыку, независимо от того, в концерте или записывая альбомы в студию. В течение последних месяцев, пока мы работали над нашим новым альбомом, без всяких преувеличений я могу сказать, что мы отдавали себе отчет в силе и творчестве своей работы, и в том, сколько радости мы получаем от этого дела. Но есть еще что-то. Мы решили, что пора закончить выдающуюся карьеру Скорпионов высокой нотой. Мы счастливы, что мы сумели сохранить ту же страсть, с которой мы начинали. И это есть ответ на вопрос, почему особенно сейчас мы решили закончить это путешествие. Мы завершаем свою карьеру альбомом, который, как мы считаем, будет одним из лучших, которые мы когда-либо делали, и туром, который начнется в нашей любимой Германии и отправит нас по пяти континентам. Мы хотим, чтобы вы первыми об этом узнали. Спасибо за вашу поддержку. И вот маленькое превью нашего альбома специально для вас. А теперь пускай начинается вечер и готовьтесь для Stain In The Tail. Встретимся на нашем туре. Ваши Скорпионы».
Ну что и сказать, очень трогательно, прям слезы наворачивались на глаза. Прощайте, счастья вам, всего хорошего, любим, а потом: привет, мы вернулись. Это что такое? Это что? Деньги, пиар, что это?
– Я знаю, никому не хочется так поступать в своей жизни, но много факторов совпало и в 2010-м мы оглянулись назад и поняли, что мы записали с Sting On The Tail замечательный альбом, как мы можем сделать еще лучше? Теперь мы поедем в тур на два-три года, потом вернемся опять в студию. Разве мы можем продолжать вечно? И мы поставили большой знак вопроса. Наш менеджер сказал: хорошо, мы поедем в последний гранд-тур, все вместе. И это идеальный момент, чтобы опустить занавес.
Я думаю, только мы одни поверили в это, больше никто, наверное, не поверил. Когда мы приземлились в московском аэропорту, там было столько поклонников, с цветами и подарками. И некоторые дарили нам фотоальбомы со словами: вспомним хорошие времена. Боже, как это было трогательно. С самого начала. И это разрывало нам сердце.
И много чего произошло по дороге. Конечно, тур был очень успешен. И в ряды поклонников вступило совершенно новое поколение. Неожиданно оказалось, что у нас миллионы последователей. Сейчас их где-то шесть с половиной миллионов на Facebook, и их возраст в среднем от шестнадцати до двадцати восьми лет. В числе наших поклонников оказалось совершенно новое поколение. И каждый день мы слышали: Scorpions, у вас еще столько пороха, вы же не хотите уйти, правда? Когда вы вернетесь?
И это мы еще не сыграли везде, где бы мы хотели побывать. В Азии, в Японии, много где. Мы не были в Китае. И мы просто отправились в новое турне под названием Return To Forever. И мы начали с Китая, так что есть еще порох в пороховницах. И мы поняли, насколько это наша жизнь и как это сложно. Нас пятеро музыкантов, и еще трое занимаются коммерческой стороной вопроса.
У всех разные мнения. Мы держимся вместе, но потом читаешь в интервью Матиаса онлайн: я получаю огромное удовольствие, мы должны продолжать. Мы никогда не обсуждали между собой, должны ли мы продолжать? Никогда. Это больше похоже на марафон. За все эти годы у нас было две тысячи концертов, считая последнее шоу в Мюнхене, в 2012 году. Настоящий марафон.
Я был рад, что мы еще держимся на ногах. Пленительный рок-н-ролл – это хорошо. Но с другой стороны, надо выдать результат. Мы играли год за годом сотни концертов, в 20–30 странах. Мы из Германии, и некоторые выступления мы давали там, но весь остальной год мы ездили по всему миру с концертами. Дело не только в выступлениях на сцене, нам это нравилось. Но ведь надо много путешествовать, жить на чемоданах, далеко от дома.
Сейчас нам хорошо, но как долго мы сможем продолжать? У меня скоро день рождения. В этом году двум членам группы исполнится шестьдесят семь.
– Значит, это не фокус?
– Но мы все еще играем со словами: давай вперед, пятьдесят лет группе! Это не фокус.
– Я верю. Вы знаете историю о скорпионе и лягушке?
– Нет.
– Ну ладно, я расскажу вам, заодно нашим зрителям. Значит, однажды скорпион полз, полз, и дополз до озера. И увидел, что лягушка сидит на берегу. «Госпожа лягушка, переведи меня, пожалуйста, на ту сторону». А та говорит: «я что, тронулась умом, что ли? Ты меня ужалишь и я умру». «Да не будь дурой, – говорит скорпион, – если я тебя ужалю, я утону». Лягушка подумала, сказала: «ну да, давай, залезай». Ну и поплыла. В середине озера скорпион ее ужалил. Лягушка говорит: «Господи, что ты сделал? Я умираю, ты утонешь». Скорпион говорит: «я знаю, я ничего не могу сделать, я скорпион». Это, в общем, довольно противные насекомые. Зачем вы это название взяли?
– Потому что в 65-м, когда мы еще слушали виниловые пластинки, надо было ставить иглу для проигрывания и эта иголка была как жало вроде как. И у Рудольфа было такое видение в молодости, что может быть однажды мы выйдем за пределы Германии и будем играть по всему миру. Так что нужно название, которое всем понятно. Скорпион по-немецки пишется через Кэй. Skorpion. И он сказал, давайте напишем через Си. Scorpions. И так это название сразу превращается в международное, так становится всем понятно. В начале семидесятых мы выпустили первый альбом. В 71–72-м с легендарным Конни Планком, который был тогда продюсером Kraftwerk, а позже Энни Леннокс и других музыкантов. Когда мы выпустили первый альбом, название Scorpions уже некоторое время было на слуху, и это была наша первая запись. И мы думали, годится ли наше название? И Конни Планк сказал: парни, я бы назвал группу Some God и делал огненные шоу, как делали Rammstein много лет спустя, вот что Конни Планк нам посоветовал. А мы такие – нет, нет, притормози, ты что. И такие названия как Led Zeppelin и Jefferson Starship звучали так грандиозно, а Scorpions... Но мы сохранили название, и это было правильное решение, с годами оно стало брендом – и очень известным. Так что он был прав в 65-м, когда основал группу.
– Вы знаете, в России ваши фанаты называют вас не скорпионами, а скорпами. А это такое уменьшительное, но мощное получается, скорпы. Но не напоминает ничего о скорпионах, понимаете? Это гораздо лучше, на мой взгляд. По-русски классно звучит. В этом году Скорпионам пятьдесят лет – и поэтому вы отправились в мировое турне. Вы начали в Китае. Я хотел спросить, а что китайцы, как они реагируют на вашу музыку? Потому что китайская музыка для нас – это, ну, нельзя сказать, чтоб мы прямо обалдели, правда же? Да. А они как вот реагировали на вашу музыку?
– Несколько лет назад я был в Пекине, меня пригласил мой друг, который до недавнего времени был председателем Международного центра нейрохирургии. Он основал Институт нейрохирургии в Пекине. И меня пригласили на торжественное открытие всего проекта. И в первую очередь я должен был провести пресс-конференцию про Scorpions. Я не догадывался об интересе со стороны СМИ, это было в 2008-м, и я сказал – надеюсь, мы вернемся в Китай.
– Это когда были Олимпийские игры?
– Да, приблизительно тогда. И мы пробовали снова и снова, но у нас ушло много времени на то, чтобы получить серьезное предложение от китайцев и сыграть там. Это было чудесно. Мы не знали, чего ожидать. Крупный фестиваль проходил недалеко от Шеньяна, между Нанкином и Шанхаем. Около трех часов на машине до Шанхая. Фестиваль проходил уже десять лет.
– Ну как пошло дело-то? Как? Им понравилось?
– Они были в восторге, хотите верьте, хотите нет, но они подпевали каждой песне. Самое удивительное, что в восьмидесятых я написал текст песни Always Somewhere,
которая сейчас входит в наш репертуар. И там есть строчка: возвращение в гостиницу и китайская еда. Я написал ее давным-давно, и когда мы ее сыграли в Китае, я им – давайте, а они в ответ: китайская еда. Потрясающе. Но они знали не только ее, но и все наши классические песни. Организаторы хотели видеть все слова песен заранее и детальное описание шоу.
– Вы им дали?
– Да, мы им дали. В целом мы усовершенствовали шоу, включая Wind Of Change. И зрители подпевали нам так громко, как в Бразилии или в Мексике. Или в России.
– Российская часть вашего путешествия началась четырнадцатого мая в Новосибирске. И как там прошло дело?
– Просто фантастика. Я там был уже три или четыре раза. И когда в середине концерта мы сыграли Wind Of Change, неожиданно поклонники начали запускать на сцену сотни бумажных самолетиков. А мы: вау, вау! И они на них написали послание: Москва, Санкт-Петербург, Красноярск, мы любим вас! И вся сцена была покрыта этими самолетиками. И мы тогда подумали: ох ты, вот почему нам так нравится играть в России. Это так трогательно – и мы чувствуем это. Нет, мы чувствуем это не только в России, в других странах тоже. Но в России все очень эмоционально.
– Вы выступаете 27 мая в Олимпийском. А ваше первое путешествие в Москву случилось 15 апреля 89-го года. Вы должны были выступать в Москве, но никаких концертов не было. Почему? Вы ничего не совершили?
– Нет, зато у нас было десять выступлений в 88-м в Ленинграде.
– А почему не в Москве? Какая-нибудь глупость?
– У нас был венгерский промоутер, который организовал это турне. И мы должны были сыграть пять концертов в Москве и пять в Ленинграде. За один или два дня до отъезда московские концерты отменили без причины, потому что приближались празднования 1 мая.
– Идеологические какие-то соображения?
– Нет, мы вообще не поехали в Москву. Но нам предложили вместо пяти концертов в Москве десять концертов в Ленинграде. Мы впервые приехали в Советский Союз. И поклонники приезжали на поездах из Сибири. Мы играли десять вечеров. Зал был на пятнадцать тысяч человек. Это было как в «Битломане», удивительно. Через год мы вернулись и играли в Москве, в Олимпийском.
– И вы тогда, собственно, сочинили Wind Of Change, после ленинградского турне?
– Нет. Я написал ее после концерта в Москве. Однажды вечером мы плыли на пароходе от гостиницы «Украина» со всеми музыкантами из Америки, Англии и России. Там была отличная русская группа «Парк Горького». И мы плыли в парк Горького. Там был праздник. Тогда это называлось «Hard Rock кафе». На деревьях были колонки, отличная вечеринка. И пока мы плыли на пароходе по Москва-реке, я думал, что все на этом пароходе говорят на одном языке. На языке музыки. Прекрасное время. И когда я вернулся домой, я написал Wind Of Change. Все, что мы видели в Ленинграде и в Москве, послужило вдохновением для этой песни, надеждой на лучшее и более мирное будущее.
– Я хотел бы спросить вас, а песня Боба Дилана Blowin In The Wind никак не повлияла на вас?
– Нет.
– Нет, ну ладно. Кстати, как вы относитесь к Дилану?
– Да, он великий, удивительный сочинитель. Но, скажем так, я не фанат Дилана.
– Вы пишете, что вам всегда нравилась русская душа. И если бы вы сейчас написали песню о России, то это было бы о русской душе. Я надеюсь, что общение с русскими во время этого концерта станет причиной новой песни. И будут слова о русских и о таинственной русской душе. Чем она таинственная? Вообще это не клише?
– Может, и клише, но красивое.
– Ну хорошо. Ладно. Из-за украинской ситуации многие из ваших коллег бойкотируют Россию, не приезжают сюда. А вот вы приехали? Вы не опасаетесь, что средства информации вашей начнут вас ругать за это? Вы не зависите ,что ли?
– После нашего первого концерта в Новосибирске во Frankfurter Allgemaine появилась статья, которая к моему удивлению была не о политике, а о концерте, о наших отношениях с поклонниками из Сибири. Это была очень положительная статья.
– Я хотел бы сказать нашим зрителям, что газета Frankfurter Allgemaine одна из самых уважаемых и популярных в Германии.
– Да, очень уважаемое издание. Я понимаю вашу точку зрения, но мы больше стремимся к диалогу, мы понимаем причины бойкота, но мы верим в диалог и мы приезжаем вне зависимости от политической ситуации, чтобы играть для наших слушателей. И то же самое касается наших слушателей на Украине. В определенный момент в этом турне мы поедем и к ним.
– Будете там тоже играть. Много лет тому назад, когда вы еще не были очень известны, ну только начиналась известность, вы потеряли голос. Я читал, что вы сказали своим друзьям – найдите другого певца. Они сказали – нет, мы подождем, пока твой голос вернется. Была операция и так далее. Ну и все получилось. Теперь, тогда вам было на тридцать четыре года меньше, чем сегодня, вы отправляетесь сейчас в мировое турне. Вы не боитесь, что голос может не выдержать?
– Да. Но во мне больше уверенности, потому что теперь я больше забочусь о своем голосе, чем тогда, когда каждое шоу я пел, как будто оно последнее в моей жизни.
– А как вы следите за своим голосом, как ухаживаете?
– Я разогреваюсь, делаю набор упражнений для разогрева связок, которые я выбрал для этого турне. Я пою гаммы под фортепиано, упражняю голос после обеда или до выступления. Я стараюсь лучше заботиться о своем инструменте.
– Я слышал, что вы разогреваетесь и что это довольно страшно, может быть не для вас, но для других. Вы могли бы показать, как вы разогреваетесь?
– Да по-всякому. Громче и тише, разные звуки и слова. Все громче и громче, до уровня звука на шоу. Иногда очень громко. Для разминки мне не нужны слушатели, но иногда их не избежать, потому что в некоторых концертных залах в России в гримерке очень сухо. Где бы мы ни играли, я стараюсь найти большую ванную с хорошей акустикой или душевую, в которой хороший звук. И так я разогреваюсь перед концертом.
– Двадцать пятого мая, то есть сегодня, когда мы в эфире, вам исполнится шестьдесят семь.
– Да. Большое спасибо.
– Вам не кажется, что вы старые?
– Нет, все мы стареем. Я видел Stones в начале турне в США, я видел Джаггера и Ричардса, им уже давно за семьдесят.
– И выглядят так, особенно Ричардс. Но они замечательные.
– Но я рад, что они собирают миллионы поклонников по всему миру. Я ценю, что они все еще выступают. Это здорово, потому что у них прекрасная музыка в записи или живая. И мы сможем играть еще долго. Кстати, мы только что получили их золотой альбом, тут в России. Я думаю, он первый за все эти годы. Это здорово.
– Вы знаете, кто такой был Марсель Пруст? Французский писатель, слышали?
– Нет.
– Марсель Пруст. Нет, ну не важно. Довольно известный французский писатель. Есть такой опросник Марселя Пруста. Я вам задам десять вопросов от него, а вы должны ответить коротко. Русские говорят, что надо съесть пуд соли с кем-то, чтоб назвать его другом. А Ален Делон, известный французский актер, сказал так, что друг это тот, кому ты звонишь, когда ты убил человека, говоришь – я убил человека, а он говорит – да, а где тело? Вот это и есть друг. Так вот для вас что такое друг?
– Друг это тот, кто готов помочь, когда я повержен.
– Хорошо. Когда и где вы были более всего счастливы?
– Когда у меня родился сын.
– Ваша главная ошибка?
– Я поверил не в тех людей.
– С вашей точки зрения, три главных вокалиста?
– Роберт Плант, Джон Леннон, Ингрэм.
– Может быть, Клаус Майне?
– Это решать слушателям.
– Хорошо. Ваш любимый напиток?
– Прямо сейчас вода.
– Ваш любимый сезон: зима, весна, лето?
– Все.
– Дьявол предлагает вам вечную молодость, без условий. Вы говорите да или нет?
– Я бы согласился, но только если бы я мог петь.
– Сожалеете о чем больше всего?
– Да вроде ни о чем особенно.
– С кем бы вы больше всего хотели пообщаться: с Джоном Ленноном, Полом Маккартни, Элвисом Пресли или Миком Джаггером?
– Некоторых из них я встречал.
– Ну, чтобы как следует поговорить?
– Поговорить, я думаю, – Элвис.
– Что вы скажете Господу, когда вы окажетесь перед ним?
– Прости меня за мои ошибки.
– Это был Клаус Майне. Спасибо.
Интервью 2015 года