Франция, 1762 г. Суд над Жаном Каласом, обвинённым в убийстве сына из религиозного фанатизма. Расшифровка программы «Не так» (27.06.2024).
С. БУНТМАН: Добрый вечер! Сегодня, как знающие люди и персонально Алексей Валерьевич Кузнецов…
А. КУЗНЕЦОВ: Добрый вечер!
С. БУНТМАН: Добрый вечер! Сказали, что это сотая передача.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН: Со времён — как бы это назвать? Ты знаешь, надо какое-нибудь для того, когда «Эхо» грохнули — закрыли, грохнули — нужно какое-то особое выражение придумать, как у нас сейчас принято, вроде хлопка или, знаешь, отрицательного всплытия, что-нибудь такое, знаешь.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну для, для того что…
С. БУНТМАН: Отрицательное открытие! Отрицательное…
А. КУЗНЕЦОВ: Да, отрицательное открытие «Эха», например.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Для того что мы считаем — вот сто, сотая передача в этой студии — как раз слово-то придумано: релокация, да, после релокации в новую.
С. БУНТМАН: Да. Ну, релокация — она сомнительна, так называют себя те, кто покинул родину в тяжёлый час.
А. КУЗНЕЦОВ: Но сегодня действительно сотая передача, в это трудно поверить, в это постоянство временного, но тем не менее я благодарен тем нашим зрителям, которые на протяжении всех — всего этого времени пишут нам и благодарят за то, что мы нашли возможность остаться в эфире.
С. БУНТМАН: Вот, или ещё — ты знаешь, это как спасибо ещё и мотоциклу: помнишь, да? Вот.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно!
С. БУНТМАН: Да. То вот Роза Блинова нам пишет вот: «Я в Ютубе недавно, но очень довольна что он», — YouTube, — «мне Вас рекомендовал. очень нравятся». Представляешь?
А. КУЗНЕЦОВ: То есть YouTube тоже спасибо, не только нашим зрителям.
С. БУНТМАН: Да, да. Пришла Роза Блинова по рекомендации YouTube.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну хорошо, хорошо, что не только наша старая, эховская аудитория с нами, но и продолжают подтягиваться новые люди, это всегда приятно, будем стараться для них по возможности поинтереснее работать. Я не случайно выбирал сегодняшнее дело, оно именно юбилейное, это юбилейный выбор такой праздничный, и аргументы в пользу этого выбора следующие: во-первых, мы дело Каласа предлагали несколько раз, ещё в эховские времена, его не выбирали — ну, возможно, в тех подборках, что мы предлагали, не слишком авантажно всё это дело звучало, но это действительно из числа знаменитых судебных процессов, это одно из тех дел, которые для Франции необычайно значимы, фигура Жана Каласа по-прежнему одна из тех, которую образованный француз, так сказать, без труда назовёт, она вызывает ассоциации, конечно, спасибо за это Вольтеру. Не забудем, что вообще-то судебная хроника — это не совсем специализация Франсуа-Мари Аруэ, и, по сути, о двух знаменитых узниках, о двух знаменитых жертвах системы французского правосудия старого режима мы во многом от него знаем: первый — это Железная маска.
Потому что Вольтер в молодости, посиживая в Бастилии за разные шалости, ещё встречал людей, которые помнили Маску, умершего в 1703, если я не ошибаюсь, году, арестантом Бастилии, ну, а второе — это, безусловно, Жан Калас, для реабилитации которого Вольтер сделал необычайно много, ну об этом я, конечно, обязательно расскажу. Собственно, в чём дело? 1761 год, сейчас Андрей нам покажет, как у нас уже стало принято — привяжемся к карте.
Мы отправляемся на самый юг Франции. Тулуза. Тулуза, и не случайно Тулуза, об этом сейчас тоже будет идти речь — город, который является исторической столицей исторической области Лангедок. Области, которая в религиозном отношении имеет особенно сложную историю — у Франции вообще непростая религиозная история, но давайте вспомним, что именно туда, именно в эти края в своё время был организован отдельный специальный крестовый поход. Все после…
С. БУНТМАН: Альбигойский поход.
А. КУЗНЕЦОВ: Так называемые альбигойские войны, да, альбигойский крестовый поход, именно из него вот эта легендарная фраза «Убивайте всех, господь узнает своих», которая является, я бы сказал, ну, такой, лидирующей мыслью многих специальных крестовых походов во все времена. И вот эта вот религиозная напряжённость, которая была характерна для 11−12 века — она продолжает в Тулузе особенно ярко чувствоваться и в 18-м веке, только теперь речь идёт об отношениях между большинством, французскими католиками, католицизм официально государственная религия Франции в это время, и меньшинством, но при этом меньшинством довольно заметным и довольно влиятельным: это французские протестанты, реформисты, как их часто называют, но у нас привычнее название гугеноты.
С. БУНТМАН: Да, они кальвинисты, и одна из вещей — что прадедушка и предшественник тогдашнего короля Людовика XV, Людовик XIV, отменил Нантский эдикт своего отца, который предоставлял и территорию, и укреплённые районы, и равенство предоставлял фактически гугенотам.
А. КУЗНЕЦОВ: Надо сказать, что вообще история взаимоотношений гугенотов и католиков во Франции — она гораздо сложнее, чем нам кажется. Ну, откуда мы её знаем? Мы знаем её из романов Дюма, разумеется. «Королева Марго» и, естественно, мушкетёры с великой, я считаю, фразой Портоса, которая выдаёт в этом — принято считать, очень недалёком человеке, на самом деле человека очень трезво мыслящего, когда Портос на бастионе во время знаменитого завтрака говорит: «А мне вообще не по душе убивать гугенотов только за то, что они поют по-французски те псалмы, которые мы поём на латыни». И вот дело в том, что когда начинается Реформация в 16-м веке, когда ещё жив Кальвин, да, великий, так сказать, женевский раскольник, французские короли первое время стараются — у них не очень получается, но они стараются поддерживать некое подобие религиозного мира. И издаются эдикты, похожие на, вот, знаменитый упомянутый тобой Нантский эдикт весёлого короля Анри IV, да? О том что вот не надо использовать слова, значит, не надо католиков называть папистами, не надо гугенотов называть еретиками, да? Значит, вот у этих такие области, у этих — такие области, вот от этого просим воздерживаться. Но в конечном итоге побеждает так называемая католическая лига, которая в нашем сознании, опять-таки благодаря Дюма, справедливо связывается с герцогами де Гизами, и периодические попытки установления религиозного мира перемежаются с длительными периодами католической реакции, католических гонений. Сразу хочу сказать — гугеноты тоже не всегда были в этих вопросах белыми и пушистыми, и вот те события, которые будут упоминаться, в частности, Вольтером, которые действительно имеют немалое значение для дела Каласа: то, что в 1762 году, когда готовится казнь Жана Каласа, одновременно город Тулуза готовится к очень большому празднованию — это празднование двухсотлетия гугенотской резни в Тулузе, когда в 1562 году, значит, от трёх до четырёх тысяч человек погибло в результате столкновений между католиками и гугенотами.
Но не всегда упоминается, что — да, резня получилась действительно резня гугенотов, поскольку католиков было значительно больше, на их стороне было численное преимущество, но гугеноты тоже приняли активное участие в том, чтобы возникли те события, которые привели к этой резне, да? Там всё достаточно непросто. Но как раз вот собственно Вольтера — ведь его знаменитый трактат, который он напишет об этом деле, это трактат в защиту терпимости. Вольтер не защищает гугенотов в принципе, он не говорит, что они белые и пушистые, а католики чёрные и коротко стриженые, да? Он против нетерпимости вообще, потому что злая ирония заключается в том, что как раз Жан Калас, хотя он и был протестантом и во многом, собственно, поэтому стал жертвой вот этой вот страшной судебной ошибки — я бы даже сказал судебного преступления, вот — но он-то как раз человек абсолютно… он не фанатик, он не, не из тех гугенотов, как, глядя на которых, хочется немедленно принять католицизм. Но, собственно, к делу, да? 12 октября 1761 года, сейчас Андрей нам покажет ещё одну картинку — это самый-самый старинный центр Тулузы, вот там вот, где стоит красная меточка, там до сих пор, это музей сейчас, находится Maison Calas, дом, трёхэтажный дом, два верхних — сейчас вы его увидите, следующую картинку, Андрей, нам покажите, пожалуйста. Значит, это такой типичный… а, это, это панорамный вид, там в глубине вот этих зданий, мы видим первую линию на набережной, а за ними — следующая картинка — расположена такая типичная лавочка того времени, вот, два этажа жилых, и на первом этаже находится, собственно, лавка, потому что Жан Калас торговец. Он торгует мануфактурой, галантерейным товаром — то есть тканями, у него магазин тканей, причём специализация его — колониальные товары, большая часть тканей, которые он предлагает, поставляется из индийских колоний. Шестьдесят первый год, клонится к закату Семилетняя война, та самая, которая окажется для Франции в этом смысле очень несчастливой.
А. КУЗНЕЦОВ: Франция, по сути, именно после этой войны перестанет быть великой колониальной державой. Но хотя с этим можно, там, спорить: ещё африканские колонии, да, Северная Африка арабская, и так далее, остаётся, но практически потеряна Канада и практически потеряна Индия. Но до подписания договора ещё пройдёт больше года — в 1763-м закончится официально война, хотя то, что на этой войне дела идут не очень хорошо, уже понятно. Хотя вроде в 1761-м всё выглядит неплохо: король Фридрих II вроде бы мечется по Европе загнанный, и так далее. Но не важно. Эта война, в общем, непосредственного отношения к нашей истории не имеет.
Значит, вот в этой самой… в этом доме, одновременно лавочке Каласа на втором этаже, в гостиной, ужинают четыре человека: сам Жан Калас — это совсем уже не молодой человек, ему 63 года в момент описываемых событий — его жена и двое из их сыновей. Вообще, семья гораздо больше — у них шестеро детей, четыре сына и две дочери, — но двух дочерей в этот момент нет дома, они у кого-то там гостят, одного из сыновей нет, потому что он не живёт с родителями: он принял католицизм. Он принял католицизм под влиянием своей няньки — она, так сказать, ревностная католичка, и отец принял это решение спокойно. Это очень важно для этого дела, что когда один из его сыновей объявил, что он намерен перейти в католичество, отец сказал: ну ничего, главное, чтобы для тебя это было твоей настоящей верой. В общем, смысл его фразы таков, что главное, чтобы ты это делал не по конъюнктурным соображениям, а потому что ты действительно считаешь, что вот так правильнее. И хотя сын из дома после этого уходит (не со скандалом, его не выгоняют, но просто ему неудобно оставаться дома после того как он, ну скажем так, предал религию своих отцов и дедов), но отец ему назначил ежемесячные выплаты. То есть, он продолжает, — хотя тот взрослый уже человек, — он продолжает ему оказывать материальную поддержку.
И ещё одного сына нет по каким-то там причинам, одного из младших сыновей. Значит, в доме находятся двое сыновей: самый старший, Марк Антуан, и один из младших по имени Пьер, и к ним пришёл в гости молодой человек по фамилии Лавес — это сын… Значит, он сложными с этой семьёй связан связями, извините за повтор. Значит, во-первых, он сын очень близкого друга самого Жана Каласа. Его отец — известный французский адвокат, Лавес, он живет в другом городе, но вот они дружат по каким-то там, так сказать, общим делам. Во-вторых, сам молодой человек — друг Пьера Каласа. Иногда пишут Марка Антуана — нет: Марк Антуан их старше, и если бы он был другом Марка Антуана, там тогда совсем странно выглядел бы один из поступков старшего из сыновей Каласа. И кроме того, он, похоже, ухаживает за одной из дочерей. Он накануне приехал из другого города — он не знал, что девушек не будет. Он приехал из другого города, пришёл в гости и, естественно, остался на ужин. Они ужинают, и где-то в районе девяти часов вечера Марк Антуан встаёт и говорит, что он пошёл, ему надо, ему надо идти. Ни у кого это особенного удивления не вызывает. Более того, хотя никто вопросов не задаёт, но, в общем, присутствующим более-менее понятно, куда он пошёл.
Дело в том, что Марк Антуан, которому под тридцать, по-моему, двадцать восемь лет ему было на момент гибели, он такой… как сказать… неудачник. Он, у него амбиции литератора, но ничего из него по этой линии не получается. Он закончил, получил юридическое образование, получил учёную степень бакалавра, но дело в том, что по тогдашним законам протестанты, гугеноты не могут занимать никаких юридических должностей — не только государственных, но даже в адвокатуре они не могут состоять: для этого требуется получение специального разрешения на таком уровне, на котором его просто не дают. Это, в общем, очень напоминает историю с одним периодом в российской адвокатуре, когда для того, чтобы вступить в сословие присяжных поверенных, человеку иудейского вероисповедания нужно было получать разрешение министра юстиции. За 15 лет действия этой нормы министр юстиции их не дал ни одного. Вот так, собственно говоря, и Марк Антуан Калас адвокатом хотел быть, но ему не давали разрешение, а менять веру он отказывался. С какой стати, собственно говоря, он должен был это делать. И вообще он такой, видимо, по жизни меланхолик: он всё время цитирует монологи Гамлета, он всё время рассуждает о самоубийстве — вот такой вот несколько задержавшийся в подростковой меланхолии человек. Он игрок. Он игрок, он, значит, ходок, то, что называется, поэтому, скорее всего, предположили все знавшие его люди, отправляется он не куда-нибудь, а в трактир «Четыре бильярда».
Это место, где он обычно проводит свои вечера, где играет в карты, где, так сказать, есть другие развлечения, и конечно, ему этот семейный чопорный ужин скучен — он хочет, так сказать, развлекаться. Поэтому ни у кого не вызывает это ни протеста… Все привыкли, что Марк Антуан, если он встал и сказал, что у него дела, скорее всего, он идёт в «Четыре бильярда».
Пьер и Лавес через некоторое время, — примерно час проходит, — около десяти вечера Лавес собирается уходить, Пьер говорит: пойдём, я тебя провожу, берёт фонарь, потому что нужно пройти через нижний этаж, где находится, собственно, лавка — там темно, там никого нет. Поэтому Пьер берёт фонарь, и они спускаются на этот самый нижний этаж, заходят в лавку, в помещение лавки, и с ужасом обнаруживают там мертвого Марка Антуана. На их крики прибегают родители. А вот то, что произошло дальше, собственно говоря, по сей день остаётся большим знаком вопроса в этом деле.
Я когда начал говорить о том, почему мы это дело выбрали, я это дело выбрал для юбилейной передачи — в нём есть всё, что мы любим: в нём есть криминалистическая загадка, в нём есть нравы времени, в нём есть судебная борьба… Вот, собственно, криминалистическая загадка заключается в том, что совершенно непонятно, что произошло. Сначала, когда начали собираться зеваки, потом прибыла полиция и медик с ними, врач, сначала супруги Калас, а также двое молодых людей, согласно утверждали одно и тоже: значит, мы увидели — он лежит, его камзол аккуратно сложен, рядом лежит на прилавке, парик в полном порядке, парик на месте, рубашка не помята, вообще никаких следов того, что происходила какая-то борьба или возня. Вероятно, у него случился удар, ну то есть инфаркт или инсульт. Врач осматривает тело и говорит: ну позвольте, вот же, на шее. И обнаруживает на шее то, что на учёном языке называется странгуляционная борозда, то есть след верёвки, ну или какого-то другого, так сказать, верёвкообразного явления, которым человек был, скорее всего, при жизни или непосредственно сразу после смерти… Она может возникнуть, если человек, скажем, был повешен в течение нескольких минут после того, как умер. Да, это иногда использовалось для инсценировки самоубийств. И вот эта самая странгуляционная борозда, которая категорически противоречит тому, что старички объясняют… Можно было бы предположить, что они просто не знали о её существовании, потому что его шея была закрыта воротником, который, в свою очередь, поддерживался таким широким, значит, пышно повязанным галстуком. Но дело в том, что через 3 дня, будучи по сути припёрты в угол вот этими медицинскими свидетельствами, четверо дающих эти показания изменили. И следующая их версия — которой они будут держаться до конца, никто от неё уже ни на сантиметр не отступит — заключалась в следующем: когда молодые люди спустились на первый этаж, они обнаружили, что он повесился.
С. БУНТМАН: И они его сняли.
А. КУЗНЕЦОВ: И они его сняли, и попытались очень неуклюже, абсолютно безнадёжно…
С. БУНТМАН: Декорировать.
А. КУЗНЕЦОВ: Попытались это дело скрыть, ну вот как ребёнок, который нашкодил, и чуть ли не собственными колготками пытается это варенье размазать по всему полу, чтобы… в надежде, что его не будет заметно, да, этого пятна. Совершенно безнадёжная попытка, но они попытались, как они потом объясняли, посмертно спасти его от позора. Потому что по тогдашним и законам и обычаям как следовало поступить с телом человека, совершившего самоубийство? Его положено было протащить по улицам — специальный ритуал был разработан на этот счёт. Протащить по улицам, под улюлюканье толпы, после чего было два возможных варианта: либо бросить его на мусорную кучу — и с телами гугенотов поступали обычно именно таким образом, либо повесить посмертно, с телами католиков обычно поступали таким образом. Ни о каком, естественно, погребении по какому бы то ни было христианскому обряду речь не шла, потому что отношение к самоубийству, и у католиков и у гугенотов, отношение одинаковое — это смертный, неизбывный, тягчайший грех, которому не может быть прощения ни при каких обстоятельствах. И значит, якобы, со слов семейства Калас и Лавеса, они предприняли вот такую вот попытку. Хорошо, а где он повесился? А вот он якобы… Дайте, пожалуйста, нам следующую картинку, Андрей. Сейчас мы несколько картинок посмотрим… Значит, ну во-первых, это портрет, посмертный портрет самого Жана Каласа, вот таким вот образом он выглядит, почтенный французский буржуа. Следующая картинка, следующая картинка — это то, как художник, уже 19-го, разумеется, века, поздняя гравюра, изображает их версию. Вот, так сказать, юноша светит, вот они его снимают, по их собственным утверждениям, они самодельную, им сконструированную виселицу разобрали и спрятали. Они обрезали веревку, сняли его, веревку зашвырнули за прилавок, а перекладину… в качестве перекладины он повесился на двух параллельных дверях, сейчас мы эти двери чуть позже увидим…
Да, а там не на чем больше. Никакого вот крюка, ничего такого, что можно было бы естественным образом для этого использовать, в помещении не было. Это, кстати, будет, по сей день остаётся аргументом тех, кто говорит: да ерунда, неужели он не мог найти более удобного места, чтобы покончить с собой, так сказать, чем вот выстраивать все эти шаткие конструкции. Так вот якобы он взял с прилавка лежавший там… я не знаю, как этот предмет назвать, у нас он называется метр. Вот такая палка, отрезок определённой длины, которой меряют ткань.
С. БУНТМАН: Ну да, аршин…
А. КУЗНЕЦОВ: Аршин, аршин это называлось до революции, потом это называется метр, вот эту толстую деревянную палку, с одной стороны немножко стёсанную, поэтому она не идеально круглая в разрезе, и это, собственно, тоже важно, да. То есть она могла теоретически не скатиться с этих дверей, вот он якобы использовал. Андрей, нам надо добраться до дверей, поэтому дайте, пожалуйста, следующую картинку. Вот. Это, сейчас, двери, видимо, следующие, это процедура ареста. Значит, когда появился на сцене человек, которому предстоит сыграть довольно важную роль в этом печальном деле, следователь Давид де Борик, вот он, значит, первым делом, осмотрев помещение — а толпа уже довольно большая собралась, и в толпе идёт ропот, что вот эти протестанты, вот они убили мальчика. Мальчику под тридцать, вот они убили сына, и высказываются версии: наверное, он хотел в католичество перейти, а они тут же, как у них, у протестантов принято… Одним словом, совершенное мултанское дело, совершенное дело Бейлиса, когда ещё совсем непонятно, что произошло, но у толпы уже абсолютно готов, чуть ли не в подробностях, они знают точно, что случилось, как это случилось, потому что никак по-другому это и не могло случиться. Он производит арест.
Ну вот, ну и мы, наконец, добрались до дверей. Андрей нам их торжественно показывает, к сожалению, фотография не очень хорошего качества. Но вот важно, что даже на этой фотографии видно, что это массивные двери, да. Это не нынешняя какая-то там смесь фанеры с ДСП. По версии семьи Калас, он открыл створки, положил сверху вот эту самую измерительную палку, поскольку у неё, с одной стороны она была слегка стёсана, то она не каталась туда-сюда, легла нормально, соорудил петлю и повесился. Надо сказать, что хотя в этом деле мало было нормальных следственных действий, но, судя по всему, была всё-таки… был проведён следственный эксперимент. Причём для его проведения был приглашён крупнейший из имевшихся в городе специалистов по вопросу повешения. Был приглашён городской палач. Который, правда, не пытался сам эксперимент поставить. Он посмотрел на конструкцию и авторитетно сказал: не, не удержится, потому что — сказал мэтр, — он когда повесится, у него начнутся конвульсии, он же себе ноги не связал, руки не связал, да. Он начнёт биться в этих самых конвульсиях и неизбежно либо руками, либо ногами эти самые двери заденет. Либо одну из их. И всё это, соответственно, должно рухнуть.
Вот это по сей день остаётся одним из главных именно криминалистических вопросов в этом деле: могла ли картина реальная соответствовать той, которую описывало семейство Калас со второй попытки? Надо сказать, что когда будет пересматриваться дело и будет процесс уже о невиновности уже казнённого Жана Каласа, то очень крупный французский медик хирург Антуан Луи, впоследствии прославившийся тем, что именно он — один из главных продвигателей гильотины как средства казни. Названа она в честь доктора Гильотена, но именно доктор Луи сделал всё для того, чтобы…
С. БУНТМАН: Приняли…
А. КУЗНЕЦОВ: …как наиболее гуманное и эффективное, там, и прочие, так сказать, эпитеты… это дело было принято. Но это не мешает ему быть очень крупным хирургом. Он написал, для пересмотра дела Каласа он написал целый научный трактат, в котором он доказывал, что при желании старший из сыновей Жана Каласа мог повеситься просто на дверной ручке. Ему не надо было просто… Он должен был тогда лечь, просунуть голову в петлю и, поскольку он был крупным молодым человеком, тяжести собственного тела хватило бы для того, чтобы удушиться, да, не повеситься, но удушить себя таким вот образом. Ну, а в 20-м веке один из английских энтузиастов расследования дела Каласа, — потому что у этого дела есть такие энтузиасты, которые через много десятилетий продолжают искать ключи к ответу на вопрос, что же это было — решил провести-таки эксперимент. Он нанял учителя гимнастики, школьного учителя гимнастики, возможно, исходя из того, что школьного учителя не жалко, заплатил ему, и тот, значит… Ну, единственная договорённость была, что доходим до последнего шага, но последнего шага не делаем, да. Так сказать, повеситься от него не требовалось, но от него требовалось залезть в эту конструкцию. Так вот, конструкция сверзилась-таки при эксперименте, что, школьный учитель жив остался, но получил какие-то там, значит, заметные травмы. Что опять-таки, ничего не доказывает, да. Вопрос остался открытым. Неудачный эксперимент — ну, во-первых, не факт, что эксперимент был правильно поставлен, во-вторых, он ставился в другом месте, с другими дверями… Ну, и так далее, и так далее, и так далее — здесь много pro и много contra.
Но вот надо сказать, что во всём остальном, кроме вот этого следственного эксперимента, следствие было абсолютно предвзятым, и в этом, судя по всему, ведущая роль принадлежит вот этому де Боригу — обычный чиновник, купивший свою должность, как это было положено и принято во Франции при старом режиме, естественно, на своём месте отбивавший эти денежки: он покровительствовал разным, там, заведениям с сомнительной репутацией, брал с них плату за крышевание, и так далее, и так далее. Опять-таки, это было настолько принято и распространено, что никто даже не считал это каким-то там нарушением. Он с самого начала повёл дело так, что собирались и складывались в папку только те свидетельства, которые придерживались следующей версии: молодой человек хотел перейти в католичество, родители об этом узнали, значит, и, позвав двух молодых людей на помощь — одного своего собственного сына и одного его друга, тоже протестанта — убили уже готового вероотступника, как это у них, у протестантов, принято. То есть мы имеем дело с классическим кровавым наветом. Мы не раз делали в нашей передаче…
С. БУНТМАН: Кровавые наветы…
А. КУЗНЕЦОВ: Кровавые наветы, да, и почти всегда это были кровавые наветы на евреев, но вот сегодня у нас вторая, по крайней мере, насколько я помню, передача о кровавом навете не на евреев: в мултанском деле это был кровавый навет на язычников, в данном случае — это кровавый навет на других христиан, не таких христиан, на протестантов. Поскольку вот эта вот мысль постоянно звучит: «как у них принято».
То есть свидетели говорят о том, что да, что вы хотите? Это же у протестантов обычное дело — как только появляется кто-то, кто хочет перейти в истинную веру, тут же они его убивают. То, что конкретно этот Жан Калас совершенно спокойно отпустил одного из сыновей, и вот он, этот сын, жив и получает ежемесячное вспомоществование, это никого не волнует. Это в нашу версию не лезет, это мы выбрасываем.
Как один из примеров свидетельских показаний на суде. «Некто Массаленг, вдова, дала показания, что её дочь рассказала ей, что Сьер Паж сказал ей, что мсье Сулье сказал ему, что мадемуазель Гишарде сказала ему, что мадемуазель Журню заявила ей, и из её заявления следует, что она (Журню) сделала вывод, что отец Лерро, иезуит, был духовником Марка-Антуана Каласа». То есть нашли якобы некоего католического священника, более конкретно — иезуитского священника, который готовил молодого человека к переходу в лоно истинной церкви. Когда, наконец, этого отца Лерро тоже решили заслушать, он сказал: да слушайте, вообще знать не знаю, ведать не ведаю. Но тем не менее, вот такого рода показания с чужих слов Тулузский парламент (напомню, это название суда, а не представительного законодательного органа) принимал за 1/8 доказательства.
Помнишь, мы не раз рассказывали, говоря о дореформенном российском суде, про формальную теорию доказательств, или теорию формальных доказательств. Так вот, во Франции в это время тоже существует теория формальных доказательств, и можно считать не вполне надёжное доказательство половинкой доказательства, четвертушкой и даже — Тулузский парламент решил, что показания с четвёртых, с пятых слов мы считаем…
С. БУНТМАН: Осьмушка…
А. КУЗНЕЦОВ: …осьмушкой доказательств, да.
С. БУНТМАН: Это хорошо. Чтобы не отрицать за этим, за тем, что мы во Франции 20-го века назвали бы арабским телефоном, вот да, то вот это вообще отметать как доказательство…
А. КУЗНЕЦОВ: Так вот и получается, что как в анекдоте про Раскольникова, или, точнее, раскольникообразного преступника, 5 старушек — уже рубль. Восемь таких вот показаний, — а таких показаний было не 8 и не 16, а гораздо больше: более ста свидетелей были вызваны в суд и в основном они говорили, что да, я слышала, что молодой человек кому-то говорил, что вот скоро я всё-таки стану адвокатом. А стать адвокатом он мог только одним образом — принять католичество. Значит, он хотел принять католичество. А раз он убит, значит, это его родители убили, чтобы этого не допустить. Вот эти осьмушечки потихонечку складывались, копеечки складывались в рублики.
Значит, сейчас следующую картинку давайте посмотрим. Это безутешная семья навещает Жана Каласа в камере. Тоже, соответственно, более позднее изображение. На самом деле этого не могло произойти, потому что они были рассажены по разным камерам. Старушку-жену тоже посадили в камеру, двух молодых людей тоже посадили в камеру, дочерей вообще в это время, так сказать, там не было. Одним словом, это вот такое вот безутешное горе семьи, так сказать, аллегория.
А вот следующий портрет — это человек, который нам уже нужен непосредственно. Это Луи Филиппо, граф Сен-Флорентен, государственный министр Франции. Была такая должность. При Людовике XV этих государственных министров одновременно было примерно полтора десятка. Вот в каждом таком вот деле о кровавом навете есть некий высокий покровитель, который не даёт этому делу развалиться в самом начале. В деле мултанских вотяков это Победоносцев, в деле Бейлиса это тогдашний министр юстиции, Ванька-Каин, Иван Щегловитов. Вот в деле Каласа это граф Сен-Флорентен, потому что по его распределению министерских обязанностей он как бы в том числе и министр по делам протестантов французских.
И когда к нему начинают апеллировать те, кто пытается сказать: слушайте, там в Тулузе средневековье какое-то, там хотят растерзать нескольких человек абсолютно без всяких доказательств, просто потому что они протестанты и просто потому что существует вера в то, что нет такого преступления, на которое протестанты не пошли бы, если чувствуют угрозу своей вере — вот он это всё категорически игнорировал. И Тулузский парламент об этом знал. И чувствовал его поддержку. И поэтому вёл себя совершенно, что называется, разнуздано. 13 судей рассматривали это дело, коллегия из 13 судей. Шесть судей с самого начала, с первого дня процесса (процесс будет идти 10 дней), с самого первого дня процесса 8 судей сказали: мы считаем, что они должны быть казнены. У нас ни малейшего… Ещё не слушались доказательства, ещё не слушались свидетельства! У нас нет ни малейших сомнений, что они виновны. Дело в том, что в Тулузе были чрезвычайно сильны представители так называемых кающихся братств. Внутри католической церкви, вот эти вот кающееся братства: «белое братство», «чёрное братство», «голубое братство», ещё какое-то. Я посмотрел, на самом деле этих цветов на самом деле шесть или семь. Но в Лангедоке было представлено четыре, «белое» из них было самое активное и самое многочисленное. Это что-то вроде католических орденов, ну или обществ таких.
С. БУНТМАН: Ну это конгрегации такие.
А. КУЗНЕЦОВ: Конгрегации, да.
С. БУНТМАН: Да. Которые вот там же недалеко, в тех же местах. Например, в Монпелье, там просто ни шагу нельзя по старому городу пройти, чтобы не наткнуться на всяких pénitents вот этих самых.
А. КУЗНЕЦОВ: Они активно умерщвляют плоть, некоторые себя бичеваниям подвергают…
С. БУНТМАН: Да, у них там улица таких-то кающихся…
А. КУЗНЕЦОВ: Так вот, во-первых, несколько судей были просто членами «белого братства». А во-вторых, это самое… Точнее, во-первых, конечно, именно «белое братство» начало превращать смерть Марка Антуана в шоу. То, что очень хорошо будет видно в деле Бейлиса, когда, так сказать, ещё суд не начался, а продаются брошюрки «О невинно убиенном отроке святом Андрюше Киевском, от жидов умученном», и так далее. Всё это было в Тулузе в 1761 году. Вот, пожалуйста, как это описывает Вольтер: «Белое братство отслужило по Марку-Антуану молебен как по мученику. Церковный обряд…» — Это при том, что есть подозрение в том, что он самоубийца, да? Нет, для них такой версии даже нет, даже не существует. — «Церковный обряд происходил с такой торжественностью и пышностью, каких не удостаивали ни одного истинного мученика. И это было ужасающе». — А вот дальше к вопросу о режиссуре, и сценарии. — «На помпезном катафалке установили скелет, который символизировал Марка Антуана. В одной руке у него была пальмовая ветвь, в другой — перо, которое предназначалось для отречения от ереси, но на самом же деле, когда скелет приводили в движение, покойный подписывал смертный приговор отцу». — Каков замысел, а?
Возили по улицам, вот это вот. Вот. Значит, 10 дней идёт вот это самое судилище. Адвокат есть, но ему практически не дают говорить. Более того, адвокат знает, что по меньшей мере два судебных работника уже пострадали, ещё до начала процесса. Например, следственный судья по фамилии Монэ, который возражал против однобокого ведения следствия, под влиянием разгневанной общественности должен был подать в отставку и уехать из города. А прокурор по фамилии Дюру, который пытался опротестовывать определённые действия, самим судом был обвинён в оскорблении суда (то есть протест прокурора как оскорбление суда) и на 3 месяца отстранён от исполнения своих прокурорских обязанностей. Понятно, что адвокат в этой ситуации, будь он трижды Плевако, был, мягко говоря, связан по рукам и ногам. Тем не менее, несколько судей сомневались в виновности Каласа. Как показало голосование в конце, один даже не сомневался в виновности, а не сомневался в невиновности. Один судья высказался за полное и безусловное оправдание. Четверо судей высказались за недоказанность обвинения. Но восемь судей высказались за то, что обвинение полностью доказано. И решение будет приниматься на основании мнения этого большинства.
А. КУЗНЕЦОВ: У Вольтера потом в его «Трактате о терпимости» будет довольно большой кусок о том, что в таких делах решения должны приниматься только единогласно. Но долго ли, коротко ли, приговор был совершенно ужасен: Жана Каласа приговорили к пытке с последующей квалифицированной казнью. Смысл пытки — то есть казнь будет в любом случае, независимо от показаний, данных на пытке, но надеялись, что он назовёт сообщников, признается и так далее. Не буду описывать подробности, скажу только, что пытка состояла из двух частей: часть первая, обычная — пытка-растягивание на специальном станке, то есть ему вывернули все суставы из суставных сумок, вторая пытка — пытка водой, в него влили 14 литров воды за сравнительно короткое время, значит, чуть не убив его, только в последний момент, так сказать, это всё остановив. Ну и дальше квалифицированная казнь, в нашем случае это было колесование: палач переломал ему руки и ноги в двух-трёх местах, после чего в течение двух часов он был распят на колесе, обращённом к небу, после чего удушен палачом, и тело было сожжено. Всё это, естественно, под одобрительный рёв публики.
Буквально через несколько недель после этого об этом узнаёт — Андрей, портрет красивого мужчины, не министра какого-нибудь, действительно красивого мужчины. Хотя когда я говорю — красивого, в этом есть доля иронии, потому что многие даже хорошо относившиеся к нему современники говорили, что мало кто так безобразен, как он, сравнивали его с обезьяной. Один из умнейших людей, талантливейших людей своего времени, тот самый Вольтер, который от одного из своих корреспондентов — тот просто сообщил как новость, а вот у нас тут в Тулузе казнили человека, явно совершенно человека невиновного. Надо сказать, что Вольтер поначалу вот эту версию о невиновности воспринял скептически. Он — дело в том, что был вообще скеп… очень скептически относился к любому религиозному фанатизму, и когда он услышал — вот, казнили протестанта за то, что он протестант — он поначалу сказал что-то вроде: ну, мы, конечно, католики, хороши, слов нет, но протестанты не лучше. Но заинтересовался — вот что-то его в этой информации зацепило, и он начал писать своим знакомым, от которых можно было узнать какие-то дополнительные детали, и чем дальше, тем больше у него складывалось ощущение, что действительно казнили невиновного, и казнили исключительно из религиозной нетерпимости. И вот тут Вольтер как бульдог вцепился, потому что это одна из главных, можно сказать, тем, один из главных, одна из главных химер, против которых он боролся всю свою жизнь.
Он нанимает специального человека, которого отправляет в Тулузу для того, чтобы собирать какие-то крохи доказательств, он списывается — а к этому времени он хотя и полуизгнанник, но живёт он уже во Франции, но на всяком, на всякий случай — недалеко от границы со Швейцарией, если ситуация резко изменится, да? Но у него в корреспондентах состоят императоры, императрицы, герцоги, герцогини, тот самый, так сказать, полководец неудачливый Семилетней войны, Ришелье — Richelieu и так далее, и вот он всех спрашивает: слушайте, узнайте, узнайте, узнайте, узнайте… И в конечном итоге он приходит к абсолютно, так сказать, твёрдому убеждению, что был казнён невиновный. Кстати, о приговоре: Жан Калас, по сути, единственный, кто подвергся наказанию такого рода, потому что остальных — тоже, что называется, где логика? — остальных через несколько дней суд признал невиновными.
С. БУНТМАН: Это сына и его приятеля?
А. КУЗНЕЦОВ: И старушку-вдову! Да. Но тем не менее дочерей отправили в католические монастыри на предмет правильного воспитания.
И дальше Вольтер начинает — вот почему, собственно, мы нашу передачу назвали «Вольтер-правозащитник» — начинает классическую правозащитную кампанию. Он пишет вот этот самый памфлет — прочитайте его, он находится в два счёта: Вольтер, «О толерантности», «Трактат о толерантности». Там, кстати говоря, довольно подробное описание дела, но интереснее всего там рассуждения самого Вольтера, я не стал его сегодня цитировать: во-первых, он огромный, во-вторых, так сказать, тогда не осталось бы времени на остальное, но его — кому интересно, вы ознакомитесь с ним без труда.
С. БУНТМАН: Да, это легко найти.
А. КУЗНЕЦОВ: На это — очень на этот трактат нервно реагирует в том числе суд, Тулузский парламент постановляет, что это оскорбление суда, и постановляет уничтожить тираж и даже печатные станки, на которых печатались, значит, экземпляры этого памфлета. Вольтер очень богат в это время, уже, он может себе позволить такие расходы, но он понимает, что это дополнительный скандал, и для данного дела это хорошо. В конечном итоге он поднимает такой шум, что в шестьдесят третьем году, через год с небольшим после вынесения первого приговора, по решению короля — это всё ещё Людовик XV — по решению короля собирается государственный совет, который затребует у Тулузского парламента материалы дела. Парламент, который не подчиняется напрямую государственному совету, год всё это дело пытается замылить, например, таким способом: вы, говорит, хотите документы? Хорошо, но оригиналы мы вам прислать не можем, они должны храниться в нашем архиве. Копии? Копии у нас в Тулузе очень дорого, вот если вы готовы заплатить за копию такую-то сумму?
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: В надежде, что те скажут — ой, да вы что, да где видано, да, да ну вас. Нет. В конечном итоге уж не знаю, заплатили или нет, но через год получили документы, изучили — причём государственный совет их передаёт в специально созданный апелляционный суд, он не сам решает это дело. Короче, через три с лишним года после казни Жана Каласа состоялось окончательное решение по этому вопросу, в кассационном порядке решение Тулузского парламента отменено, принято решение о том, что вина Жана Каласа и его родственников не доказана. Всех освободили, всех выпустили, вдове была выплачена большая пенсия, более тридцати тысяч ливров: при Старом режиме это достаточно большие деньги. Имя Жана Каласа было торжественно обелено. Сегодня, если мы (дайте, пожалуйста, Андрей, последнюю картинку, одну проскочим) сегодня, если мы подойдём к — если мы окажемся в Тулузе и подойдём к этому дому, то на нём установлена специальная табличка. «A la mémoire de toutes les victims de l’intolerance et du fanatisme». «В память обо всех жертвах нетерпимости и фанатизма. К двухсотпятидесятилетию со дня реабилитации Жана Каласа 9 марта 1765 года». Ну и строчка из Вольтера: «Criez et que l’on crie!» Не знаю, честно говоря, как перевести правильно — criez… кричу, и вы кричите, да? Что-то в этом роде.
С. БУНТМАН: А это как это, а — кричу, и вы кричите? Кричу, чтоб вы, и вы кричите, да, так же как…
А. КУЗНЕЦОВ: То есть призыв не молчать. Не, не терпеть несправедливость.
С. БУНТМАН: Да, конечно, так же как «зову живых» было у Герцена. Это vivos voco, да, было. Вот это, это о том же. Да, кричу, и вы кричите.
А. КУЗНЕЦОВ: И надо сказать, чтоб вот — подводя итог, что Жан Калас безусловно жертва, жертва абсолютной предвзятости вот этого самого такого вот огульного религиозного фанатизма, но, к сожалению, это не очень приближает нас к разгадке того, что там на самом деле произошло. Было…
С. БУНТМАН: Совершенно непонятно. Абсолютно непонятно.
А. КУЗНЕЦОВ: Было ли это действительно самоубийство, или — там была такая версия, что вот вроде бы видели: прям непосредственно перед тем как тело нашли, у дома настойчиво крутился какой-то молодой человек в голубом костюме. У, значит, старшего из сыновей, у Марка Антуана, явно были недоброжелатели, может быть, обманутые мужья, может быть, кредиторы. Он в этот день проиграл крупную сумму денег — это тоже могло, с одной стороны, в пользу самоубийства говорить, да, что его подтолкнуло. А с другой стороны — намекает на то, что вот, ну раз он игрок — в этой среде всё что угодно могло быть. Мы не знаем, что там произошло, до сих пор, и уже вряд ли узнаем.
С. БУНТМАН: Потому что, судя по всему, этого не хотели узнать те люди, которые расследовали.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот в этом смысле Жан Калас, безусловно, жертва.
С. БУНТМАН: Да, безусловно жертва. Они решили заранее, а вот эти замечательные совершенно… Цитату из Спасовича здесь сделали, что из белых барашков, даже восьмидесяти, не сделаешь одну белую лошадь, это как… Из, из этих самых, частей свидетельств и доказательств.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, в общем, в своё время мултанским удмуртам повезло, нашёлся Короленко, было ещё не поздно. Французский короленко за полтора столетия до этого нашёлся, к сожалению, поздно — уже ничего сделать было нельзя.
С. БУНТМАН: Отдельная история всегда про парламенты Старого режима, которые вообще удивительное заведение, ненавидимое чаще всего как и простыми людьми, так и королём, и при дворе ненавидели.
А. КУЗНЕЦОВ: Но сделать с ними ничего было нельзя в условиях Старого режима, потребовалась революция.
С. БУНТМАН: Ну да. И их — уменьшали их права. Нет, ну вот Людовик XV был очень крут с ними. Почему-то Людовик XVI восстановил, и всё пошло-поехало. Хорошо! Спасибо большое! Сотая передача. Мы ваши удивительные совершенно рассуждения о способах отъёма жизни, меня очень, конечно, озадачили в чате. Вот. Спасибо большое, всего вам доброго, до свидания.
А. КУЗНЕЦОВ: Всего всем доброго, до свидания!