Олег Егорович прослыл в окружении одиночкой. Всегда свое мнение, всегда принципиален в важнейших вопросах кулинарии (еда должна быть свежей), спорта (себя надо беречь и не рвать жилы), Родины. Вот и в этот раз он вышел из кабинета губернатора, чьим помощником господин Куролесов работал уже пятый год, оставшись на твердой позиции государственника: воровать можно только с прибыли и несистемно. Это был один из важнейших уроков, вынесенных им за время работы на высокого чиновника. Надо сказать, такой субординационный подход являлся общепринятой практикой во всей вертикали. Младшие по чину несли старшим, а те — своим ещё старше. И так по всем ведомствам. Это была корпоративная этика, которая согласившемуся её блюсти открывала перспективу продвижения по службе. Потому каждая новая зарплата требовала дробления, деления и относа. Не говоря уже о спецпроектах.
В этот раз решался вопрос ежегодной замены тротуаров. Прежние ещё не износились и выглядели вполне презентабельно, а новые уже лежали на складе и требовали своей установки по прописанному годовому бюджету. Олег Егорович настаивал на избирательном ремонте, но жена губернатора требовала новый автомобиль и отдых на Мальдивах. Логика Куролесова была простая: лучше 40 раз по разу, вместо 40 один раз. Полученных даже от избирательного ремонта сумм вполне хватило бы на премиальный китайский автопром и неделю (вместо месяца) курорта. Но в семье губернатора такие ограничения воспринимались агрессивно. Над Олегом Егоровичем сгущались тучи.
"Не впервой", - подумал он и пошёл в свой дружный коллектив специалистов, для которых слово начальника было авторитетным пожеланием. Правды ради, люди работали на совесть.
Возле кабинета его ожидал главный бухгалтер с предложением выпить чаю. Это случилось впервые, потому насторожило. В руках Иван Иванович Кравец держал кипу документов, которые необходимо было срочно подписать. Прошлогодние ведомости задним числом - неприятно засосало под ложечкой у Куролесова.
"Но ведь здесь же нигде нет моей фамилии. Зачем эта подпись?" - спросил он, пролистывая документы.
"Чаёк у вас предивнейший. Такого я не пил даже в министерстве. Вы понимаете, это отчётность по вашей линии. А руководитель отдела в отпуске. Нам надо закрыть по прошлому году. Губернатор требует. Сроки горят, - отсербнул из чашки главбух. - Ох и чай! Земляника так и душит своим ароматом!"
"Да, мой любимый. Душит... От благодарных застройщиков. Но я не уполномочен ставить подпись под документами своих подчинённых. Это не моя зона ответственности".
Олег Егорович впервые за годы работы отказался ставить свой вердикт задним числом под документами его ведомства. Он приготовился к глухой обороне. Тучи сгущались.
"Ну да и ладно. Но что мне сказать губернатору?" - лукаво улыбнулся товарищ Кравец.
"Скажите..." - Куролесов задумался. Этот отказ мог усугубить положение дел. С другой стороны, всегда можно сказать о законе и службе государству. "Может, коньячку? К чаю, так сказать".
"Хм, неожиданно и весьма приятно. А давайте".
Откупоренная бутылка 10-летнего кизлярского конька наполнила комнату приятным клоповым ароматом с цветочными нотками.
"Ай-яй-яй. Как же душевненько, Олег Егорович. Вот это окончание... дня".
"Всё лучшее для вас, дорогой мой. Мы же друзья. Как можно шкурничать?"
"Спасибо. Ну, за дружбу!" - торжественно крякнул главбух и опрокинул первый бокал в себя, словно плеснул на раскаленные угли.
Нега, наполнившая тела любителей чая, растекла их по креслам облаками. Второй бокал догнал первый уже через пару минут. Третий был за женщин. А дальше пошла философия.
"Всё-таки как же медленно наш народ просыпается. Как долго мы избавляемся от всей этой прозападной мишуры, - рассуждал Куролесов. - Ведь мы же можем жить по-настоящему, а не живём. Почему?"
Глаза Ивана Ивановича медленно моргали. Он явно не готов был к такому развороту.
"Ну..." - задумчиво промычал он в надежде, что собеседник заполнит паузу.
"Ведь так просто жить по совести".
"А... Пф... Да... Но... - Кравец искал выход из этой темы. - Человек... Он же... Животное, но всё же..." - слова начали путаться в его голове. "Давайте за губернатора!"
"О, да! Вот человек! Человечище. Человьюга! Титан! Гигант! Наше всё!"
"Всё? Да нет, намного больше!"
Обоими двигало желание быть услышанными службой безопасности. Жаль, что в этот момент товарищ майор отвлёкся по нужде и эти эпистолярные восклицания остались в истории да в записи.
"А Вы, Олег Егорович, не думали, чем займетесь после работы в администрации?" - спросил Кравец сердечно и участливо.
Такой поворот событий Куролесова вынудил потянуться за новой порцией кизлярского.
"Отечественный. Наш. Родной. Ведь умеем же делать", - в бокалах вновь заплескалось оранжевое диво, в котором отражались закатные лучи солнца и благоухали южные русские равнины всеми запахами полей.
"Я же сирота-а-а.. - грустно протянул Куролесов. - За Россию!"
Они чокнулись стоя, глядя друг другу в глаза, и закусили.
"Это, конечно, печально, Олег Егорович. И давно?"
"Ой, и не спрашивайте. Уже многие годы. Отца похоронил в юности, маму в 30 лет".
"Да... Печально."
"Не то слово. Один как перст. Ну куда мне податься, если что?"
"Ну... Это да..." - Иван Иванович снова тянул паузу.
"Я же папу толком и не помню. Говорят, честным был человеком. Но маме изменял. Они за год до его смерти развелись".
"Значит, не любили друг друга".
"Нет, любили. Но жить вместе не смогли. Это сейчас я понимаю. А тогда... Ох, Иван Иванович, как же всё это сложно".
"Это да, дорогой. Но хоронить родителей в детстве легче. Мне даже страшно представить, когда мои уйдут, как жить?"
"За родителей!"
"А я ведь своего отца ненавидел. Да-да... Как сейчас помню. Вечер. Мама со своей подругой пьёт чай у нас дома. Я играю в игрушки на полу. И тут зазвонил телефон. Такой зелёный с чёрными набалдашниками на трубке и поворотным циферблатом для набора номера. Мама подошла, подняла трубку для разговора. Ойкнула. Повернулась ко мне и говорит, что папа умер. А я знаете, что сделал?"
"Ну? "
"Засмеялся. Она мне говорит: "Сынок, ты не понял. У тебя папа умер". И заплакала. А я сижу на ковре и понимаю, что вся моя ненависть к нему была обидой, что он не со мной. Слёз не было. Была тупая пустота. Словно я жил бессмысленно последние годы..." - Олег Егорович заплакал. Иван Иванович оторопел.
"А потом я всю ночь по памяти рисовал его портрет. Красками, как когда-то мы с папой рисовали для школы Гагарина — тогда моя работа победила в конкурсе рисунков. И вы знаете, это был самый настоящий рисунок. Сначала по контуру карандашом, потом акварелью. Я его до самого рассвета дорисовывал. А мама мне не мешала... Потом мы поехали его хоронить, и свою работу я положил в гроб папе..."
Олег Егорович налил себе и махнул бокал самостоятельно.
"Я тогда не верил, что он умер. И потом, спустя многие годы, не верил. Мне лет до 20 казалось, что всё это какая-то игра. Что вот сейчас из-за угла выйдет отец и скажет, что так надо было. Что на самом деле он жив... Я часто видел сны об этом. Я очень любил отца и скучал по нему. А потом заболела мама. Тоже рак".
"О Господи! Олег Егорович, как же так? "
"Ну вот так. Мы долго её лечили. Я тогда был женат. Рождение внука словно вдохнуло в маму новую жизнь. Она начала бороться и побеждать. Но болезнь спустя 5 лет взяла своё".
"Какой же вы святой человек. Сколько боли вынесли".
"Я святой?! Да я самый подлый человек на свете! Вместо того чтобы сидеть с умирающей матерью, я посадил с ней свою жену. А сам... А сам подался во все тяжкие. Пил, гулял, куролесил, работал. Делал всё, чтобы затушить ту душевную боль, которая сжирала меня".
"Ну вы же не от злости или подлости. Это же было от страха".
"Вот... Именно, от страха... Я только отошёл от потери отца и принял его смерть. А тут снова замаячила она с косой, и теперь над мамой. Жена сидела с матерью день и ночь, кормила её, поила, а я деньги зарабатывал в другом городе..."
"Ну а как по-другому? Кто-то же должен был всё это содержать?"
"Должен?! Это я должен был там сидеть! Это я должен был с ней быть в тот самый последний момент! Я! А я в это время влюбился в другую женщину. И в ту ночь, когда умирала моя мать, я был с ней!"
" Н-да... Дела..."
"Я бежал от этой боли, которая сжирала меня с головы до ног. Я не мог видеть боль мой матери. Понимаете? Не мог!"
"А как же жена?"
"Она меня понимала. Когда умирал её отец, я был рядом с ним до последнего вздоха. А теперь была она. Но я предал тогда всех — её, мать, себя. Всех! "
Слезы текли по лицу Олега Егоровича водопадом. Иван Иванович подал ему бумагу, чтобы утереться, из той пачки, что принёс на подписание.
"Вам было тяжело. Это не предательство".
"Ох, дорогой Иван Иванович. Оно, самое настоящее. Знаете, я помню, как накануне забирал маму из больницы. Мы приехали к дому на моей машине. Мама не могла уже ходить. Вся высохла. Я взял её на руки и занёс на 5-й этаж в нашу квартиру хрущевки. Мама тогда сказала, прижавшись к моему плечу: "Дожила, сын меня на руках носит". Я пошутил, как обычно. А потом вышел якобы за вещами и рыдал, выл в коридоре, чтобы она не видела... А знаете, что она сказала последнее, когда умирала, моей жене? "Почему ты, а не он?"
"Ну это не факт".
"Да неважно! Когда мне позвонили, сказать, что мать умирает, я летел как бешеный через все светофоры и непогоды. Но я опоздал..."
И Олег Егорович сполз в своё кресло, словно туча.
"Мама уже не дышала. Приехали родственники. Ночь пролетела незаметно. Я сидел у её постели и молчал. А в голове было только одно слово "Прости". Слезы потекли у меня только тогда, когда открыл шифоньер, а там лежали все деньги, которые я маме присылал за годы работы. Она не потратила ни копеечки. Всё собирала на похороны".
"Святая женщина", - пробормотал главбух.
"Вы не представляете, каким адом была моя жизнь после этого. Адом адским. Я полгода каждый день думал о смерти. Я искал её. И ничто мне не давало жить, даже сын. Я не мог простить себе того, что не был с матерью до конца. Рядом с ней..."
"Н-да... Дела... Помянем?"
Пока Иван Иванович разливал коньяк, Олег Егорович говорил.
"А знаете, что меня оставило на свете?"
"Боюсь спросить".
"Работа. Именно работа. В то время меня пригласили сюда на должность начальника отдела. А потом и в замы к губернатору".
"Надо же".
"Да. Эта работа спасла меня. Если бы не она..."
Они выпили не чокаясь.
"Если бы не эта работа, я бы уже и не жил. А вы спрашиваете, что если..."
"Во дела".
Иван Иванович начал собирать свои бумаги, принесенные для подписания. Достал из урны пару листков, которыми Куролесов вытирал слезы. Всё аккуратно сложил.
"Вот что, дорогой Олег Егорович. Не надо вам подписывать никаких бумаг. Давайте выпьем за ваше долголетие и службу на своём посту".
Куролесов разлил оставшееся в бутылке по бокалам. Они чокнулись. Выпили. Обнялись и разошлись.
В кабинете висела звенящая тишина. Олег Егорович откинулся в кресле, глядя на облака, из-за которых выглянуло солнце и косыми лучами упало на его окно. Закат обещал завтра тёплый день. В лужах купались голуби, а в воздухе летали хлопья тополиного пуха.
"Будет гроза, - выдохнул Куролесов. - Это хорошо. Смоет всё лишнее. Прибьет пыль и пух. Ох... Поживём ещё".
На этих словах он зажмурил глаза и улыбнулся. Солнце свалилось за горизонт.