Что такое Калининград? Сплошная эклектика. Пересечение эпох и смыслов. Строгость Канта и волшебство Гофмана, готика, модерн и советский функционализм, лютеранские церкви, превратившиеся в православные храмы, торжество цивилизации и непобедимость природы, ветер Балтики, янтарь, смешные человечки-хомлины, клопсы, камбала и марципан. Кажется, многое не может сочетаться друг с другом, но здесь все иначе. Калининград – это город-мозаика, в котором разнородные элементы странным образом создают гармоничный, ни на что не похожий узор.
Текст: Марина Ярдаева, фото Александр Бурый
А началось все в X–XI веках. Тогда в устье реки Прегель возникло прусское поселение Тувангсте. В 1255 году сюда пожаловали рыцари Тевтонского ордена, разбили язычников-пруссов, сожгли деревни, а на возвышенности у реки заложили по приказу магистра ордена Поппо фон Остерна и чешского короля Пржемысла Отакара II замок Кёнигсберг. Строили его долго, сначала из дерева, потом из кирпича, прерываясь на потасовки с пруссами и литовцами, – управились только к концу XIVстолетия. Зато вышла крепость всем на зависть: здание Конвента, капелла, трапезная, маршальский дом, а вокруг двойное кольцо стен с девятью выступающими и четырьмя угловыми башнями. Выглядело все это, может быть, не изысканно, зато внушительно. Что-то похожее сегодня можно наблюдать в простоте очертаний руин замка Шаакен, что буквально встречает путешественников – ведь он находится неподалеку от аэропорта Храброво. Строения грубые, но надежные, без завитушек – псы-рыцари возводили свои крепости для обороны, а не для услады глаз.
Тевтонцы и первую церковь хотели возвести в виде крепости. Но гроссмейстер ордена Лютер Брауншвейгский переубедил воинов, сказав, что «незачем строить вторую крепость всего лишь на расстоянии полета стрелы от орденского замка». Кафедральный собор был заложен в 1333 году и тоже возводился до конца XIV века. И в первой версии он также был довольно строг, без дерзких башен, без часов, без сложного декора.
Весь XIV век вокруг замка и строящегося собора разрастались поселения – их разбивали немецкие колонисты, смешивающиеся с оставшимися пруссами. Первое поселение, изначально названное по имени замка «Кёнигсберг», уже скоро стало именоваться Альтштадтом (старым городом), а новым Кёнигсбергом стал разбитый неподалеку Лёбенихт. Остров же, на котором вырос собор, получил имя Кнайпхоф. Запутанная история, показывающая, как стихийно развивалась новая территория тевтонцев.
Впрочем, развивать им ее было особенно некогда – они постоянно воевали с соседями. А после Тринадцатилетней войны 1454–1466 годов с Польшей орден вынужден был признать себя польским вассалом, отказаться от Восточного Поморья, Данцига, Кульмской земли, Мариенбурга, Эльбинга и Вармии. Потом были новые потери и поражения. В конце концов в 1525 году Тевтонский орден был упразднен, а его земли объявлены наследственным Прусским герцогством – вассальным по отношению к Польше. Король Сигизмунд вручил титул герцога и права на управление Кёнигсбергом последнему магистру исчезнувшего ордена, своему племяннику Альбрехту Бранденбург-Ансбахскому.
Перемены пошли Кёнигсбергу на пользу. Архитектура стала более утонченной. У собора появились прекрасные башни, а на главной – еще и изящный флюгер с русалкой. Были построены новая Ратуша и мост Хонигбрюке (Медовый). Существенно перестроил герцог и Кёнигсбергский замок: из крепости он превратился в настоящую королевскую резиденцию с пышно декорированными в готическом стиле строениями, новыми огромными трапезными и парадными залами. Интересно, что в восточной части замка появились «Московитские палаты» – в 1576 году Альбрехт I принимал здесь первое русское посольство.
Перемены, однако, были не только внешними, город озарило лучами просвещения. Герцог основал типографию, стоял у истоков формирования Серебряной библиотеки, ставшей основой королевской и университетской библиотек города, учредил школы, гимназии. А напротив кафедрального собора в 1544 году был открыт Кёнигсбергский университет, названный позже в честь основателя Альбертиной. Его первым ректором стал приглашенный из Франкфурта-на-Одере поэт-гуманист Георг Сабинус. Кстати, в этом учебном заведении двести лет спустя учился Эрнст Готлиб Глюк – российский государственный деятель, вице-президент Юстиц-коллегии Лифляндских и Эстляндских дел.
ЗВЕЗДНОЕ НЕБО КЁНИГСБЕРГА
Но самым знаменитым выпускником университета, а позже его профессором и ректором стал, конечно, философ Иммануил Кант. Пересказывать его биографию нет никакого смысла, систему взглядов – не хватит статьи. Да и не нужно это в очерке о городе. Вот что действительно интересно – взаимовлияние города и человека. Мог бы Кант родиться в каком-нибудь другом месте и стать тем, кем стал? Мог бы Кёнигсберг обойтись без Канта? Скажут, это софистика: великий человек на то и великий, что никакие внешние обстоятельства не определяют в нем ничего слишком явно. А уж город – что город? Не пропитался бы он духом кантовской философии, хватило б ему, быть может, крепостей и богатых залежей янтаря. Но, кажется, связь между одним и другим все же есть.
Сам Кант отзывался о городе именно как о месте определяющем. «Большой город, государственный центр, в котором находятся правительственные учреждения и имеется университет, город, удобный для морской торговли, расположение которого на реке содействует общению между внутренними частями страны и <...> странами, где говорят на других языках и где царят иные нравы, – такой город, как Кёнигсберг на реке Прегель, можно признать подходящим местом для расширения знаний и о человеке, и о мире. Здесь и не путешествуя можно приобрести такое знание», – писал философ. И действительно, Кёнигсберг, с самого основания многонациональный, многокультурный город, всегда был открыт новому, перенимал, усваивал множество разных идей и рождал свои собственные. При этом город отличался строгостью формы – то ли наследие суровых тевтонцев сказалось, то ли такова вообще северная традиция. Все тут слилось очень странно, но крепко: жизнь была свободной (что влекло сюда иностранцев), но климат и окружение часто злоумышляющих соседей постоянно приучали к труду и дисциплине. Вот и философия Канта такая же: с одной стороны, революция и вызов, с другой – призыв следовать долгу. С одной стороны, подлинная поэзия, с другой – четко выверенная структура, математическая дотошность, сложность формулировок.
Итак, город питал философа. А что оставил городу философ? Не человечеству, не мировой культуре, а именно малой родине? Он наполнил Кёнигсберг новым духом. Дух этот, правда, по традиции дышит где хочет: от музея имени философа, где интерактивный Иммануил отвечает на любые каверзные вопросы посетителей, до рюмочной в Рыбной деревне, которую хозяева-выдумщики назвали «Критика чистого». При этом в зримых образах кантовский дух проявлен, как и подобает любому духу, слабо. Даже в посвященном философу музее его обидно мало, первые два этажа рассказывают об истории города. И на острове Канта, где находится музей, философа тоже немного. Да, здесь у стен кафедрального Домского собора Богоматери и Святого Адальберта находится его могила. Но могила – это про смерть, а не про жизнь. Кроме этого, в городе есть памятник мыслителю в сквере у Балтийского федерального университета – преемника Альбертины, разрушенного, как и Кёнигсбергский замок, в 1944 году бомбардировками британских ВВС. Есть мозаичный портрет Канта, размещенный в Музее янтаря, есть скамейка Канта около Музея Мирового океана. Скамейка, говорят, не просто скамейка, а наследует той, на которой мыслитель любил отдыхать во время прогулок. Прогулки, кстати, почти всегда выстраивались по одному и тому же маршруту: начинались у дома Канта, который находился на Принцессен-штрассе, 2, недалеко от Королевского замка (сейчас здесь проходит Ленинский проспект), и заканчивались у великолепных Фридрихсбургских ворот. Краеведы уверяют, что одними и теми же улицами профессор проходил в одно и то же время – жители Кёнигсберга сверяли по нему часы.
Есть, впрочем, легенда, гласящая, что однажды, когда Кант был моложе и беднее, ему все же пришлось изменить своему педантизму. Во время прогулок мыслителя будто бы одолевали просители милостыни. Отказать им в подаянии он не мог в соответствии с уже выведенным им самим категорическим императивом. Возникла философская дилемма: нарушить нравственный закон или же самому стать нищим. Кант нашел философское решение: сменил маршрут. По другому преданию, на изменение траектории моциона философ мог пойти, лишь решив знаменитую «задачу о семи Кёнигсбергских мостах». Якобы ровно столько надводных сооружений встречалось философу во время прогулок, и по каждому он хотел бы пройти не более одного раза, чтобы вернуться в исходную точку, но география Кёнигсберга XVIII столетия этого будто бы не предусматривала. Впрочем, это точно миф. Задача была решена математиком Леонардом Эйлером в 1736 году, когда Канту было всего 12 лет. Но характер мыслителя легенда все равно передает точно.
Да, от философа в городе осталось больше преданий, чем реальных мест. Но, по словам местных жителей, в этом и есть смысл неповторимой кантовской атмосферы: ее трудно увидеть, но нельзя не почувствовать – она в «трансцендентальном единстве апперцепции». Город Канта – холодный, строгий, рассудочный, самодовлеющий. Это город четких линий, защищенный королевскими воротами, оборонительными стенами и крепостями, город, чьи фортификационные решения активно перенимал, творчески перерабатывая, Петр I. Но город Канта еще и невероятно поэтичный. Это город торжественной органной музыки, стремительно врывающихся в звездное небо башен лютеранских кирх и изумительных витражей.
ГОРОД ДВУХ МИРОВ
Еще один знаменитый житель Кёнигсберга – Эрнст Теодор Амадей Гофман. Здесь сказочник, художник и музыкант родился, вырос и окончил университет, здесь получил первые впечатления, здесь оформилась и странная раздвоенность гения. Не оттого ли, что сам город всегда жил и живет сейчас как бы в разных параллельных реальностях: в привычной всем повседневности и в волшебной сказке, населенной феями, учеными котами, щелкунчиками, архивариусами, оборачивающимися саламандрами, девушками-куклами, а сегодня еще и забавными хомлинами – маленькими домовятами, встречающимися в самых неожиданных уголках города. Сегодня старый Кёнигсберг в разных срезах можно увидеть на выставке «Город Гофмана. Тайны двух миров», что проходит в Калининградском музее изобразительных искусств.
Но интересно еще вот что. Двоемирие, пожалуй, было характерно для Кёнигсберга со дня его основания, и оно проходит через все века. Так было при суровых тевтонцах, заложивших не только крепости, но и кирхи, многие из которых позже стали шедеврами готики. При Альбрехте, превратившем город воинов и ремесленников в одну из столиц просвещения. При Канте, когда строгая форма повенчалась с возвышенными идеями. Собственно, и при Гофмане, когда миру благонравных немецких бюргеров была противопоставлена мистико-фантастическая вселенная, дверь в которую может открыться в самом неожиданном месте, в самое непредсказуемое время. Так было и после.
Один из самых серьезных разломов случился, пожалуй, в середине XX века. Но прошел он вовсе не по гофмановскому разграничению, не между скучной действительностью обывателя и миром снов и фантазий, он прошел по линии идей. Советская идея противопоставлена была здесь не унылому бюргерству – содержательно этот старый мир был разрушен самой Германией, гитлеровским режимом, а с формой почти полностью расправилась британская авиация. Штурм Кёнигсберга советскими войсками имел совсем иные последствия и привел к решению иных задач: победителю полагалось утвердить здесь такую идею, которая не уступала бы по масштабу утраченной великой культуре.
И первым проявлением утверждения нового стало вовсе не насаждение коммунистической идеологии, а реализация условного проекта «Город для людей». Понятно, никто не бросился тут восстанавливать средневековые замки и старинные библиотеки, но не шло речи и о строительстве новых дворцов для советской номенклатуры. Жизнь любого города – это люди. А кто населял Калининград после войны? Из немцев остались в основном старики, женщины и дети – те, кто не мог уехать, те, кто не имел возможности как-то устроиться. Из советских переселенцев – жители полностью уничтоженных нацистами русских деревень и поселков, ищущие новый дом. Для всех нужно было создать условия: быстро подлатать не разрушенные до фундамента жилые дома, открыть школы для детей, наладить какое-то производство, дать людям работу.
Наверное, вектор развитию нового города дали все же три первых послевоенных года. Тогда обычная жизнь тут строилась не по заветам Ленина и Маркса, а по идеалам гуманизма. Немецкие и русские дети учились в одних школах, русские женщины делились продуктами с соседками-немками. Да и местные власти шли навстречу немногим оставшимся коренным жителям: в городе издавалась на немецком языке газета «Новое время», в 1947 году немцы в Калининграде получили право регистрировать церковные приходы – католические, лютеранские, баптистские.
Конечно, было и взаимное недоверие, случались разные эксцессы, но в целом, по воспоминаниям переселенцев, люди друг с другом ладили, и их сотрудничество, возможно, могло бы дать свои плоды и для развития города как культурного пространства. И, вероятно, архитектурный облик Калининграда скорее мог бы стать более гармоничным, если бы к его восстановлению были массово привлечены немцы. Но случилось так, как случилось. Сталин все же решил депортировать немцев в Германию, к 1949 году из бывшей Восточной Пруссии было выслано более 100 тысяч человек. Многие, уезжая, рыдали, не хотели расставаться с русскими соседями, признавались, что искренне желали бы строить вместе со всеми социализм.
Что до архитектуры, то после войны город развивался, как и многие советские областные центры: застраивался сначала невзрачными 2–3-этажными коробками, потом типовыми пятиэтажками. Что-то иное было невозможно. За 1944–1945 годы центр города был разрушен на 90 процентов, окраины – на 60 процентов. Ресурсов для восстановления старой сложной архитектуры просто не было, не хватало специалистов, большая часть немецкой технической документации была утеряна. А людям надо было где-то жить – вот и строили что-то максимально простое и быстрое. Помимо этого людям нужно было работать – в городе появлялись заводы и фабрики, и они тоже, понятно, строились без изысков.
К вопросам эстетики, интеграции разных культур, по-настоящему вернулись в конце 1970-х – начале 1980-х. Были восстановлены здания кирхи памяти королевы Луизы и кирхи Святого Семейства. В первой разместился Театр кукол, во второй – филармония. А в конце 1980-х и в 1990-е возрождение религиозных сооружений уже шло в согласии с их назначением, с одной только особенностью: конфессия могла не совпадать с изначальной. Так в Калининграде появилось несколько православных храмов. Кирха Понарт превратилась в храм Рождества Пресвятой Богородицы, кирха Юдиттен – в Свято-Никольский храм, кирха Розенау – в храм Покрова Пресвятой Богородицы, Кройцкирха – в Крестовоздвиженский собор. При этом внешний облик новых церквей наследует традициям лютеранства и архитектурным стилям неоготики и модерна. Вот такое вот религиозное двоемирие. Очень любопытный калининградский феномен.
Работы по восстановлению церквей ведутся в городе и сейчас. Лет пять назад завершили строительство Новой синагоги. И она ничуть не уступает прежней. Впрочем, прежняя тоже называлась «Новой», потому что с конца XVII века из-за перестройки города и пожаров пережила несколько реконструкций, а потом и вовсе раздвоилась: в 1815 году один храм, как и его предыдущая версия, вырос на Синагогенштрассе, 2, а другой в 1896 году – на Синагогенштрассе, 14. Новая синагога стала одной из красивейших в Германии. Грандиозный купол, изящные остроконечные башни, праздничные витражи – все поражало воображение. В 1944-м она была разрушена бомбардировкой. А сегодня вновь красуется в центре и переглядывается круглыми окошками с не менее нарядным кафедральным собором.
Активно строятся и новые православные храмы. И знаете, что интересно? Некоторые чем-то неуловимо напоминают лютеранские. Или это уже оптическая иллюзия: глаз, насмотревшись на вытянутые треугольники старых кирх, волей-неволей подмечает что-то такое и в традиционных русских церквях с маковками.
Все смешалось в Калининграде. Старое и аутентичное здесь находят не в самом центре, как во всех городах с историей, а на бывших окраинах, например в районе Амалиенау, с его виллами, усадьбами и музеями немецкого быта. А новое рядится в старое: хрущевки Ленинского проспекта обзавелись ступенчатыми фронтонами и ажурными коваными балконами. Конечно, много стилизации, имитации, почти бутафории, зато клопсы из оленины в ресторанах выдуманной из ничего Рыбной деревни подают все-таки настоящие. Да и просто погулять тут хорошо, приятно. Все смешалось, но все и удивительным образом соединилось – из хаоса наслоения эпох, из борьбы идей родилось новое чудо.
ВСЕ ПРИМИРЯЮЩЕЕ МОРЕ
Какая же таинственная сила все здесь связала воедино? Может быть, это природа? Особый воздух? Воды Балтики? Пожалуй, и это тоже. Калининград ведь раскрывается не сразу. И раскрывается парадоксально – через окрестности. Из Калининграда обязательно надо ехать в Зеленоградск, Светлогорск, на Куршскую косу, бродить в сосновом лесу, любоваться дюнами, дышать соленым морским воздухом.
Вся прелесть в том, что города-курорты – спутники Калининграда находятся от столицы области всего-то на расстоянии часа езды, а вот атмосфера здесь уже совсем другая, и пейзажи другие, и море ближе. В Светлогорске, бывшем Раушене, к морю спускаются серпантином тропы, ведущие через сосновые перелески и кварталы старых вилл. В Зеленоградске, бывшем Кранце, оправой для Балтики служит новая благоустроенная набережная, растянувшаяся на несколько километров. Оба курорта завораживают своей старой архитектурой: особняками с остроугольными крышами, пряничными домиками, увитыми цветами террасами кафе, невероятным ассортиментом рыбных ресторанов.
А главное – отсюда, с морских курортов, рукой подать до Куршской косы. В этот национальный природный парк сегодня стремится попасть каждый путешественник. Турфирмы везут сюда группы автобусными караванами, развлекая в пути байками о волшебной камбале, якобы вдохновившей Пушкина на создание знаменитой сказки о вредной старухе, и пугая минами, которые может выбросить море к ногам тех, кто плохо себя ведет. Но бояться толп туристов не стоит. Шумно от них только в начале каждой из экотроп, но чем дальше в лес, в дюны, тем больше народ рассеивается. Благо места хватает всем – полуостров только в ширину мал, а в длину он растянулся почти на сотню километров.
Парк этот совершенно уникальный. И не только по своим природным свойствам и разнообразию растительного и животного мира, но и по взаимодействию природы и культуры. Именно силами человека здесь поддерживается хрупкое равновесие. Сам полуостров представляет собой бесконечно изменяемый морем и ветром ландшафт. Однако местность эта всегда притягивала людей (рыболовов, ремесленников, торговцев и просто любителей живописных видов), а они из века в век стремятся защитить все созданное собственными руками. К культурным образованиям Куршской косы относятся реконструированное поселение времен викингов, занесенные песком рыбацкие деревни XVI–XIX веков, маяки, причалы, костелы, виллы. Многое, что кажется естественно образованным, тоже создано человеком: большая дюнная гряда, защитный приморский вал, сосновые рощи. Без участия человека не могли быть созданы великолепные панорамы, что открываются с высоты дюны Эфа.
Чрезмерное влияние человека усматривают даже в образовании легендарного Танцующего леса. По одной из версий, стволы сосен закрутились не из-за одного лишь ветра и подвижности почв, а якобы потому, что именно на этом участке немцы испытывали химическое оружие. Неподалеку находилась раньше школа планеризма, вот, дескать, с планеров что-то и распыляли. Ученые, однако, эту версию отвергают, они утверждают, что все влияние человека сводится к тому, что сосновый массив здесь не вырос сам по себе, а был посажен для укрепления дюны. Причем случилось это в 1960-х годах. В этом свете совсем смешной кажется другая легенда: о том, что танцевать деревья заставила одна музыкально одаренная красавица, живущая в какие-то немыслимые стародавние времена.
Впрочем, мифотворчество кажется тут вполне простительным. Природа, усовершенствованная человеком, очень уж настраивает на поэтический лад. Хорошо тут, душевно. А еще лучше отсюда возвращаться в Калининград. Успокоив морем душу, вдруг начинаешь видеть город иным, не хаотичным и эклектичным, как при первом знакомстве, а сложным, противоречивым, но невероятно интересным. Хочется часами бродить по нему, не спеша постигая его тайны.