Была в гостях у подруги. Так получилось, что я, кажется, бывала у них в гостях в этом году в каждое время года, и всегда было хорошо, но... летом, вот, лучше всего. Т.к. был нежаркий, вполне питерский день, когда всё шелестит серебристой изнанкой листвы, ветер колышет траву, солнце касается прощальными лучами стволов сосен, и лес похож на сказочные колонны... Шли и думали, что сейчас будем много болтать, но самое прекрасное в их лесу, что мне там хочется спать, молчать, сидеть и ничего не делать. И в город возвращаешься странный, отрешённый, счастливый:
Дочка становится старше, и очень нравятся её новые жесты: - потянуть руку к серёжке, ты, поморщившись заранее, приближаешь к ней ухо, но вместо детского привычного жеста, которым неосторожно тянут за мочку уха, серёжку, локон - аккуратно берёт двумя пальчиками, приближает к глазам и осторожно отпускает.
Также нравятся их с подругой сказки, и моя любимая - про Prosiaczeka. Поросёночка, который живёт в футляре с зеркальцем. Столько раз уже видела и слышала, но всё равно ужасно смешно, как Анна сперва стучит кулачком по крышке, и мама её говорит: - Спроси: - можно ли к нему?.. Мне кажется, что да.
Анна осторожно открывает футляр, достаёт деревянного крошечного поросёнка, целует, а мать спрашивает: - Что он делал? Как обычно, да? Смотрелся в зеркало... чёртов нарцисс!..
В итоге, в лесу можно вообще ни о чём не говорить, т.к. это тот радостный случай, когда, вроде, нет общего дела/фона, но есть общее детство, которого не было, но это неважно:
-Ты читала "Печенюшкина"?
-Да, Негрустин, Газирон, Фантолетта, дон Морковкин и Федя...
-И Федя...
-И песочница с зелёным горошком.
"Вот спасибо, доченька, — степенно произнес он, поклонившись Лизе в
пояс, — я-то и выбраться не чаял.
Стал разгибаться, опять закряхтел, схватился за поясницу и, тихо ойкая,
осторожно присел на томик Гайдара, лежащий на столе.
— Радикулит, проклятый, замучил, — пояснил он Лизе, как будто все
остальное было ей понятно. — Об эту, значит, самую пору в тысяча восемьсот третьем году весной в сенях прилег, ночь сырая была, с ветром, вот из угла и просквозило.
— Нор-маль-но... — только и прошептала Лиза, крепко держась обеими
руками за сиденье стула, чтоб не свалиться от изумления.
В свои без трех месяцев девять лет она уже почти потеряла веру в
чудеса. И хоть порой страшно, неудержимо хотелось, чтобы произошло
что-нибудь волшебное, сказочное, веры в такой вот случай оставалось все меньше и меньше. Ну, совсем капелька, где-то на донышке сознания. И от этого ей, особенно по вечерам, перед сном, в постели, часто становилось грустно, и слезы подступали к глазам.
— Ой, это кто ты?.. Кто вы? — поправилась Лиза.
Глаза ее уже совсем высохли, округлились, и человечка она разглядывала с жадным интересом, даже рот приоткрылся. Вопросов же было так много, и все подступали сразу, что она вновь замолчала, не решив, о чем же спросить сначала.
— Фея я, — тихо сказал человечек, смутился и стал разглядывать
пятнышко на переплете Гайдара, зачем-то даже поколупал его ногтем.
— Ничего себе! — возмутилась Лиза такому заявлению. — Уж если я даже
действительно не сплю, так феи, во-первых, тетеньки, во-вторых, красавицы, как мама, а в-третьих, всегда в нарядных платьях.
Теперь человечек обиделся.
— Ну уж, ежели по порядку, — сказал он и стал загибать корявые
пальцы, — так, во-первых, бывают феи злые и потому уродины. Во-вторых, у меня справка есть, что я фея, да вот в столе она, в пне то есть, на работе осталась. А в-третьих, меня до осени назначили, временно. Феи, вишь, в отпуска пошли — лето на носу, вот и сказало мне начальство, мол, надо, Федя. Песенку слышала? И я тоже Федя. Федя — фея, вроде даже как похоже. А вообще, из домовых мы, да дом-то наш снесли. Строительство идет, значит. Квартиры всем дают с удобствами. Что за удобство, коли печки нет?! Где домовому жить? Дали домик отдельный, а зачем он мне, одинокому? Эх, ерш тебе
в печень!..
— Ой! — спохватился он и закрыл рот ладошкой. — Ты меня, гриба
старого, девонька, не слушай. Мне и начальство говорит, мол, тезаурус у
тебя, Федя, сильно засоренный.
— А что это: теза.. .терюза?.. — выпалила Лиза, хоть спросить ей
хотелось совсем другое.
— Это, понимать надо, слова так все, что в голове, по-умному
называются, — туманно объяснил Федя и продолжил свой рассказ: —
Фантолетта, фея такая есть, ну ничего не скажешь, взаправдашняя. И
красавицей была, да только пожилые они сильно стали. Вот она в отпуск и уйди. Отправилась к себе в Тень-Фонтанию, а корзинку с балабончиками и забыла. Назад вертаться ей туда-сюда здоровья нет, телеграмму отбила, меня начальство вызывает, так, мол, и так, Федя, отвези в Фонтанию балабончики.
Ну, я мужичок еще крепкий, шестисот нет! Отправился в башмаке-самолете, да перевертелку номер одиннадцать в дороге подзабыл, вот и авария — в стену твою врос. Это еще удача, что ты дома одна. Я тебя прямо из стены заколдовал маленько, ты меня нарисовала — из неволи вызволила. А на взрослых колдовство наше не действует, — огорчился Федя. — Какая-то штука в мозгах к годам шестнадцати зарастает, и все тут.
— Ой, ой, подождите, — взмолилась Лиза, — я так не успеваю! Вы
расскажите, пожалуйста, кто это — начальство, что за Фонтания, что за
балабончики? И что это значит — перевертелка?
Похоже было, что Федя не торопился. Он удобнее устроился на книжке,
руку запустил в башмак, извлек два желтых леденца. Один, потерев рукавом, домовой протянул Лизе, аппетитно захрустел вторым и, прожевав и откашлявшись, продолжил:
— Начальство у нас, Лизавета, строгое, но понимающее. Название ему —
Дракошкиус Мурлыка Баюнович. Должность — Великий Маг. Три головы у него кошачьи и хвост кошачий, пушистый. Размером со слона будет, а крылья, как у Змея Горыныча, но шерстяные, полосатые. А сам ангорской породы. Левая голова у него за население отвечает, правая — за достояние народное: мечи, там, кладенцы, скатерти-самобранки, шапки-невидимки. Ну, а средняя, главная голова — за высоту моральную всей нашей силы волшебной. Теперь, опять же, Тень-Фонтания.
Солнце там, понимаешь, жаркое, потому везде фонтанчики бьют, какой с газировкой, какой с пепси-колой, какой с "Ессентуками", семнадцатым номером. А как попадешь туда, над тобой зонтик из перьев павлиньих раскрывается, летает за тобой, тень дает и обмахивает. А ежели, к примеру, загорать желаешь, хлопнешь в ладошки три раза, он и отлетит в сторонку. Потом опять хлопнешь, он снова прилетит. Феи там, видишь, отдыхают,— рассердился Федя. — А нам, нечистой силе, путевки в Берендеев лес полагаются. Я этот лес на дух не переношу, там, хоть разорвись, "Ессентуков" вовсе не достанешь. Люблю, грешным делом, поставить этак бутылочек с дюжину около себя, да и выкушать вечерком под ведьмин корень. Уж лет с полста, как на минеральную водичку перешел. Раньше-то я... ну, это тебе не интересно, — спохватился Федя и надолго, почему-то, замолчал".
Сергей Белоусов: "Вдоль по радуге или приключения Печенюшкина"
И даже не удивляешься, а смотришь на склон, на поезда - далеко внизу, на неяркую ленту Иркута, никаких тревожных мыслей о настоящем или будущем, а только иногда вспоминаешь, что мама в детстве карабкались по этому склону со своими бабушкой-дедушкой, которых я не застала. И у них тут была дача, и если не вспоминать, что часть склона уже застроена современными домами, то кажется, что вообще ничего не меняется. И ещё несколько лет тут будет всё так, как во времена Ортханка, Изенгарда, Рохана и Гондора. Сплошное зелёное и серебряное детство. Можно, чтобы Ирландия или Англия... потому что мало мест на свете, которые были бы так похожи на детство: