«Спаси Господи сиротинушек. Харчей куплю, настряпаю, а больше ничаво ня смогу! — покачала бабка Ефросинья головой и добавила с осуждением. — Что же детей совсема сиротами делаешь?»
Часть 1
Федор поднял голову и мутным, ничего не видящим взглядом посмотрел на своих ребят.
Мальчишки стояли в ряд и глядели на папку. Никто не ревел. Отревелись, пока мамка долго и тяжело болела, отревелись, сидя три дня около покойницы в избе, отревелись на кладбище…
Сейчас ребятишки хотели есть и с надеждой смотрели на отца. Только он беспробудно пил уже третий день, не видя ничего вокруг. Выпивал из стакана не закусывая и валился на лавку, потом вставал, ходил во двор по нужде, снова пил и снова спал. Ребята тихонько передвигались по избе, почивали на холодной печи, благо, что уже вовсю бушевал апрель, и было не холодно. Бабка Ефросинья заносила пару раз в день вареную картошку да кринку молока. А однажды даже принесла краюху хлеба, тем и были сыты Ванька, Игнат, Петька и Семка — мал мала меньше.
На третий день после похорон бабка ткнула отца в плечо, тот только проснулся и сидел за столом, уронив голову на шершавую занозистую поверхность, давно стол не скоблили. Мать почти год без сил лежала.
— Ты, енто, Федька, вставай ужо, робяты-то голодныя! — проскрипела бабка. — Я жа ня могу их кормить усе время. Нету у мене столька-то.
Федор молча вытащил из кармана деньги и подал бабке Ефросинье со словами:
— На-ка вот, тетка Фрося! Прости мене, больша нету.
Бабка деньги взяла и придирчиво на них посмотрела:
— Так многа тута шибка, Федька!
Отец уставился на бабку Ефросинью, а потом перевел взгляд на ребят:
— Ванятка, а ну подь сюды! — прикрикнул он.
Самый старший десятилетний Ваня подошел к отцу:
— Чаво, бать? — чуть испуганно спросил он.
— В город я подамси! Тама работу мене давеча предлагали. Да мать хворала, ня мог я, а чичас могу. Уеду, када вернуся — ня знай! А вы бабку слушайте, подсобляйте ей. Она вас покормить, а остальное самя! Понял ты мене? Остаешьси за старшего.
Ванька кивнул, непрошенные слезы навернулись на глаза ребенка, остальные мальчишки тоже захлюпали носами, не смея подойти к отцу без разрешения.
Бабка Фрося поджала губы и строго проговорила:
— Чаво жа ты совсема робят сиротишь? Мамки нету у их, таперича и батька сбегат? — то ли спросила, то ли сообщила бабка.
Отец схватился за грязную рубаху на груди и прорычал:
— Ох тяжко мне, тетка Фрося! Ох у груди, вот здеся, больна шибка! Ня могу я тута быть! Уеду! — он посмотрел на Ваньку, прижал его к себе. — Прямо чичас и уеду.
Тут и все ребята ринулись к отцу, прильнули к нему, кто куда успел, и уж заревели в голос.
Бабка трижды перекрестилась, повернувшись к иконе.
— Спаси Господя сиротинушек! Делай как знашь. Харчей куплю, наготовлю, больша ничаво ня смогу, — развернувшись к Федору, проговорила она.
— И на том благодарствую, — отец осторожно отодвинул от себя ревущую ребятню, встал и поклонился бабке.
— А вы ня рявите! — прикрикнул он на сыновей. — Ня брошу я вас! Приязжать у выходные буду. Слыхали мене? А ну цыц!
Ребята послушно затихли.
НАВИГАЦИЯ ПО КАНАЛУ
Федор посмотрел с тоской на почти пустую бутыль самогона, но остатки допивать не стал. Может, бабки устыдился, а может, и сам понял, что пить уже довольно. Надо жить дальше.
Мужик вышел во двор, ребята выскочили за ним, бабка Фрося, кряхтя и тихонько приговаривая: «Ах ты жа! Как жа енто!» — тоже вышла из избы.
Федор, ни разу не оглянувшись, ушел тяжелой походкой по дороге, ведущей на большак, а по нему в город.
Мальчишки еще долго стояли у калитки, до рези в глазах всматриваясь в фигуру отца, которая стала размером с букашку.
— Ну пойдемтя, робяты, я вас накормлю, чаво есть у мене, а потома у сельпо местя пойдем.
Так и стали жить: бабка кормила малышню, а они помогали ей в огороде, корову пасли, воду таскали. Даже младшему, трехлетнему Семке, работа была: он всюду как хвостик ходил за бабкой Фросей и без умолку болтал с ней на своем шепелявом ребячьем языке.
Бабка души не чаяла в ребятенке, да и во всех остальных тоже. Про отца мальчишки вспоминали каждый день:
— Када жа батя приедет? — обязательно спрашивал у бабки кто-нибудь из мальчишек или все сразу.
Бабка вздыхала и сообщала:
— А кто жа яво знат!
В ближайшие выходные Федор не приехал, деньги у бабки заканчивались, но у нее и в мыслях не было бросить пацанят голодными.
— Ничаво, как-нябудь! — приговаривала она и крестилась. — Месте легша.
Но в середине второй недели бабка занемогла и слегла.
Мальчишки перепугались и сгрудились около нее. Она попыталась было встать с кровати, но ничего у нее не вышло.
— Ванятка, — обратилась она к старшему слабым голосом, — чавой-то изба ходуном забегала вкруг мене. Ня стану я севодни. Тама картоха у печи, поешьте, а потома бяги у Сосновку, тама спросяшь Любаву-хромоножку. Усе сказывай ей без утайки, сестры моей покойницы дочка она. Волоки яе сюды, без яе нама никак. Усе понял? — спросила бабка.
Пацан кивнул, еле сдерживая слезы и предчувствуя беду.
— Ну чаво стоишь тада? Бяги ужо! — бабка перекрестила пацана.
До Сосновки Ванька почти все время бежал. Ему было очень страшно, как бы бабка не умерла, пока он бегает за хромоножкой. Имя бабкиной племянницы он тут же забыл, а вот, как она ее чудно назвала хромоножкой, запомнил.
Мамка тоже также неожиданно слегла и больше не встала. Правда, долго лежала, но мать была совсем молодая, а бабка — старая.
Прибежав в село, запыхавшийся Ванька увидел такого же мальца как сам.
— Эй, — обратился он к белобрысому пацану в коротких штанишках — Иде… — Ванька силился вспомнить имя, но не смог, и сказал то, что помнил, — иде хромоножка тута у вас живеть?
— Тама, — показал пацан рукой. Ванька увидел три избы рядком.
— Иде кочет верхи сидит. Видишь? Тама тетка Любаша живеть. А пошто она тебе? — полюбопытствовал пацан.
Но Ванька уже обрадовался и побежал к указанному дому. Точно! Бабка сестрину дочку Любавой называла.
Добежав до избы с петухом, он остановился. В огороде возилась тощая баба, она как-то странно стояла, подвязывая мохрастыми тряпками куст.
— Здоровеньки будьте! — поклонился Ваня. — Бабка Ифросиня привет шлеть.
Любава тепло улыбнулась и пошла навстречу к мальчишке странной заваливающейся вправо походкой. Ваня тут же понял, почему ее назвали хромоножкой: одна нога у нее была короче, чем другая.
— Давай в избу, накормлю тебе! — засуетилась Любаша. — Водицы испей. Ишть как запыхамшись весь. Либошто гналси за тобой кто?
Женщина с таким теплом и заботой взглянула на мальца, что тот почему-то вспомнил мамку. Она иной раз так глядела на Ваньку, когда уже болела, и приговаривала:
— Ня бросай братавьев-то. Никада ня бросай.
Ванька тогда не понимал, о чем это мать. Как же он может бросить своих братишек? Он и сейчас еще плохо понимал, что имела в виду мать.
Тем временем Люба подала кружку студеной водицы и быстро накрыла на стол.
— Поешь с дороги.
Но Ванька, хоть и очень хотел есть, замотал головой и взмолился:
— Тетка Люба, пойдем быстрее, а? Бабке Фросе совсема плохо. Да и братовья мои одне тама.
Люба стала собираться, приговаривая:
— Чичас, чичас. Да как жа енто? А сколь твоим братовьям-то?
— Игнат младша мене!
— А тебе сколь? — спросила Любава, пристально оглядев мальчишку.
— Мене десять ужо, стало быть Игнатке восемь, Петьке четыре, а Семке три. Все большия ужо! — заключил Ваня.
— Большия! — протянула Любаша и улыбнулась. — Ну што, пошли. Только быстро ня смогу, — предупредила она.
— Да понямши ужо, — вздохнул Ваня, еще раз искоса взглянув на уродливую ногу Любаши.
Но шла Люба на удивление достаточно быстро, Ванька думал, что будет медленнее.
Пока шли до деревни, Ваня все рассказал про себя, про братьев, про то, как мамка болела, и как умерла недавно. Как они втроем сильно плакали, а Семка ничего не понял, хотя не дурак, ты не думай, просто маленький еще. Также он поведал Любаше и про батю, и про то, как он пил сильно, и как бабка Фрося кормила их и кормит сейчас, а они ей помогают с огородом и с коровой.
— А папка бросил нас! — грустно сообщил мальчик, закончив рассказ.
— Чаво ты! — попыталась успокоить его Любаша, она время от времени утирала слезы, слушая рассказ Ванятки. — Папка ваш вернетси! Вот те крест! — добавила она так твердо, будто знала их отца с рождения. — Яму просто тяжко!
Люба погладила мальчишку по светлым волосам, и он, привычный к ласке матери, прильнул к ней. Люба остановилась, прижала мальчика к себе. Ванька поднял на нее глаза и спросил:
— А ты ня брешешь?
Любаша покачала головой и еще раз сказала:
— Вот те крест!
Татьяна Алимова
Здесь про говор в повести ⬇️⬇️⬇️
Все материалы канала являются объектом авторского права. Запрещено копирование и какое бы то ни было распространение без предварительного согласования с автором.