Есть произведения, в которых сплошное горе. Неизбывное. И при этом будничное, обыкновенное. Таков рассказ Юрия Трифонова «В грибную осень». Я специально не использую эпитеты «сильнейший» или «мощный» в отношении этого рассказа. Юрий Трифонов – один из моих любимых русских писателей, и этим все сказано.
Сюжета почти нет. У Нади умерла мама. Сцена смерти. Переживания. Поминки. Жизнь после. Все.
Хромая от острой боли в ступне, она бросилась к двери, ведущей в комнаты: кухня была пуста, печка не горела, возле печки на железном листе, прибитом к полу, валялись лучинки и кусок полуобгоревшей газеты, в следующей за кухней комнате в странной позе на полу, прислонившись к краю кушетки и запрокинув голову, сидела Антонина Васильевна. В ее глазах оставалась жизнь. Антонина Васильевна ждала Надю, чтоб умереть. Но Надя осознала это позже, а в тот миг, когда она увидела мать сидящей на полу, когда бросилась к ней, нагнулась, упала на колени, обняла ее за плечи, закричала: "Мама, я здесь! Я сейчас!" - когда оглядывалась по сторонам незрячим взором, ища что-то, еще в тот миг не определенное сознанием, но смертельно нужное, лекарство, или стакан воды, или книжку с адресом доктора, живущего на 3-й линии, который уехал в Серпухов, - господи, он же уехал позавчера в Серпухов! - она все делала, повинуясь какой-то темной, надземной силе, возникшей внезапно, как ураган, которая с этого мига овладела ею.
Упоминание о матери Нади появляется в конце первого предложения, как будто автор вместе с героиней боятся обнаружить тело, встретиться со смертью: дверь, кухня, печка, газеты и только потом - мама, которая сидит в странной позе и умирает. И тут же избыточная, не нужная уже, подробность: врач, уехал в Серпухов. Какая разница, куда он уехал, но человеческая память помнит эту деталь, невозможно все забыть разом, нет сил перестать жить и выкинуть все лоскутки жизни, которые сейчас оказались лишними. И дальше весь рассказ строится как монтаж чего-то важного, сущностного и вот таких лоскутков быта, пошлости и равнодушия окружающих. Хотя равнодушие – это не деталь, а то, что ранит больнее всего.
Вот приехал то ли друг, то ли любовник и неудачно пошутил. Вот он привез с собою приятеля, который ведет себя бестактно. Вот Надя почему-то думает несколько секунд о музыке из портативного радиоприемника, который прохожий несет по улице. Вот поминки, и разговор о метраже квартиры, о грибах…
Была еще одна женщина, которую Надя не знала по имени: она когда-то работала с Антониной Васильевной в артели, красила шелковые платки. Эта женщина пила водку наравне с мужчинами и несколько раз порывалась рассказать, какая прекрасная была эта работа - красить на дому шелковые платки анилиновыми красками - и как выгодно за нее платили. Была там еще Лариса, Надина подруга, и Левин, которые раньше не были знакомы, но сегодня, в крематории, нашли друг друга и весь вечер разговаривали вдвоем. Но почему же они не уходят? Уже одиннадцать часов.
Рассказ по-настоящему страшен тем, что в финале ничего не происходит. Надя пропускает один рабочий день, устраивает детей в новый детский сад и приходит на работу:
На работе Наде выражали сочувствие, каждый по-своему. Знакомая старуха гардеробщица сказала Наде: «С печалью тебя!» Одни целовали ее, и Надя даже видела мелькавшие на миг слезы, другие молча трясли руку, а некоторые просто смотрели чуть пристальней обычного Наде в глаза, стараясь что-то понять. Были и такие, которые делали вид, будто ничего в Надиной жизни не произошло. Одна женщина сказала, что Надя за эти дни заметно похудела и что ей так гораздо лучше.
Это фирменный камерный, как бы беспристрастный стиль Трифонова. Это мужество и цепкость писательского взгляда на жизнь. Выхвачено трагическое событие из жизни человека. Обыкновенного человека. Любящего. Страдающего. Борющегося. Сам рассказ – это акт беспримерной эмпатии. Надя, героиня рассказа не умеет, не может выкинуть из головы и сердца детали, из которых состоит ее жизнь, писатель видит человека на фоне этих деталей, фактов, штрихов. Описывает личность, которая почти сливается с фоном обстоятельств. Почти. Человек не тонет в обстоятельствах, не сводится к ним, не сливается с ними. Писатель как спасатель вылавливает личность из «житейского моря» быта и горя, предательства и хороших воспоминаний, обязанностей и одиночества. Вылавливает, значит обращает внимание. Восстанавливает человеческое достоинство. Сочувствует. Мы читаем рассказ. Мы и Надя, и ее мама, и праздные люди на поминках. И коллеги, которые фальшиво или искренне выражают сочувствие. Мы пропускаем в себя горе. Небольшую дозу. И, может быть, становимся чуть сильнее и чуть добрее. Может быть.
