Суд над группой интендантов и поставщиков Рущукского отряда русской армии, 1882 г. Расшифровка программы «Не так» (06.06.2024).
С. БУНТМАН: Добрый вечер! Мы открываем очередное дело, на этот раз из российской жизни, и тут очень много у нас, мне кажется, таких вот вещей, хотя речь идёт о временах Царя — не столько Освободителя, сколько уже Миротворца? Насколько я понимаю.
А. КУЗНЕЦОВ: И о них обоих будет сегодня разговор.
С. БУНТМАН: О них…
А. КУЗНЕЦОВ: Потому что они оба будут влиять на это дело.
С. БУНТМАН: Да. Ну и армия, вот как-то мне боязно.
А. КУЗНЕЦОВ: Некоторое время назад, уже достаточно давно, у нас была передача, которая так и называлась — «Солдаты сыты, интенданты целы», где мы рассматривали одно из многочисленных, оказывается: я уже потом, собственно говоря, наткнулся на то, какое большое количество вот этих интендантских и околоинтендантских процессов последовало за русско-турецкой войной семьдесят седьмого — семьдесят восьмого годов.
С. БУНТМАН: Да! А, да-да.
А. КУЗНЕЦОВ: У нас было дело, в котором мы внутри — точнее, была передача, в которой внутри мы рассказали два дела: одно касалось князя Дмитрия Дмитриевича Оболенского, который прямо во время войны пытался там, так сказать, провернуть одну махинацию, попался на этом, но был в конечном итоге оправдан, и, собственно говоря, вот на это дело я наткнулся, когда к следующему номеру «Дилетанта» писал в раздел «Процесс», вот, отчёт о том самом деле, о деле Оболенского, передачу по которому мы уже давно провели, и нашёл дело, которое мне показалось совершенно потрясающим не с точки зрения содержания, а с точки зрения той картины, которую в конечном итоге это всё излагает, и то, что связано с войной. Вот смотрите. Значит, дело будет рассматривать Санкт-Петербургский военно-окружной суд в течение двух месяцев. Один из ведущих адвокатов в этом процессе, Николай Платонович Карабчевский, нам хорошо знакомый, назовёт это процессом-монстром. Два месяца, сотни свидетелей, шестнадцать подсудимых, десяток адвокатов, из которых по меньшей мере половина очень известных. И процесс, который откроет картину прошедшей, недавно закончившейся войны — войны в конечном итоге победоносной — совершенно чудовищную с точки зрения того, как всё было подготовлено. Ну вот давайте прямо непосредственно к делу. О том, что война будет, становится окончательно понятно не позже семьдесят шестого года, уже принципиальное решение принято.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Понятно, что Османская империя задом не сдаст, понятно, что будет столкновение, понятно, что нужно готовиться. Помимо всего прочего должно готовиться интендантство, потому что на территорию задунайских княжеств — так сказать, не придунайских, а задунайских уже, речь идёт о переходе в Болгарию сразу в начале войны — планируется ввести не менее полумиллиона человек, а на самом деле получится даже больше. И вот, собственно говоря, несмотря то что русская армия весь 19-й век воюет, и, казалось бы, интендантская система должна быть давным-давно налажена, отлажена и только какие-то небольшие, возможно, в неё вносятся изменения — выясняется, что опять как вот Москва в ноябре не готова к тому, что снег может выпасть, вот так для русской армии оказывается совершенно неожиданным вопрос, а где мы возьмём все эти самые сотни, так сказать, тонн круп, сухарей, спирта, фуража, всего того, что нужно для того, чтобы армия беспрепятственно воевала. И вот человеком, ответственным за снабжение армии — по крайней мере на первом этапе войны — назначают ответственным… Да, ну во-первых — давайте карту. Начнём всё-таки, есть уже традиция, начнём с карты. Андрей сейчас нам даст одну из карт русско-турецкой войны — я выбрал именно эту (она англоязычная, нам это не помешает), потому что на ней самым ярким образом показаны действия того из трёх отрядов русской армии, который нас сегодня интересует. Значит, основная русская армия, подойдя к Дунаю, была разделена на три отряда: передовой, западный и восточный, восточный ещё иначе называют Рущукским отрядом, потому что его первая и главная цель было взятие крепости Рущук на правом берегу Дуная. И вот, собственно, на этой карте действия этого отряда показаны такой заштрихованной областью, таким углом, повёрнутым на восток.
С. БУНТМАН: Ну на восток, ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот это как раз, да, самый-самый, если смотреть из лагеря русских войск — это самый левый из отрядов основной армии, там будут ещё всякие вспомогательные, и им — сейчас Андрей нам даст вторую картинку, гравюру того времени — и им командует… О том значении, которое этому отряду придавалось, свидетельствует тот факт, что им командует ни много ни мало наследник цесаревич, будущий, как мы понимаем, государь-император Александр Александрович. Но пока ещё не Александр III, вот он показан, как он принимает рапорт у командира артиллерийской батареи — вот, вот он, собственно говоря, находится там, и он там будет находиться достаточно долго, его сменят примерно через год после начала войны. Значит, его начальник штаба, этого Рущукского отряда, это третья наша фотография, впоследствии сыграет большую роль в развитии русской армии — это Пётр Семёнович Ванновский, который у нас появлялся — причём, по-моему, именно эта фотография у нас появлялась — когда мы говорили об убийстве министра народного просвещения Боголепова несколько передач назад, а Ванновский его преемник: чем уж руководствовался Николай II, когда бывшего военного министра, причём многолетнего, лет семнадцать Ванновский был военным министром — перевёл на пост министра просвещения, честно говоря, не знаю, но поразительно, что Пётр Семёнович, напомню, оказался далеко не худшим в этом качестве человеком, достаточно адекватно понимающим ситуацию.
С. БУНТМАН: То есть не фельдфебелем, не фельдфебелем в Вольтерах, нет?
А. КУЗНЕЦОВ: Ни в коем случае! Наоборот, он-то как раз будет предлагать выстраивать отношения со студенчеством совершенно не армейским.
С. БУНТМАН: Да?
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно, совершенно не фельдфебельским способом. Значит, следующую картинку я попросил — попрошу сейчас Андрея показать, я её выбрал, ну не знаю, просто для колорита. Значит, там есть подпись — кто может прочитать, прочитаете. Это болгарские мальчишки, которые продавали солдатам — и русским, и румынским — продавали табак и спички. Это я к вопросу о том, как, в частности, будет устроено снабжение армии. Вот они, эти самые местные резервы, вот они, эти маленькие маркитанты, которые, соответственно, определённые и важные для того времени потребности, значит, армии во всём необходимом удовлетворяли.
С. БУНТМАН: Ну, а продавали-то как, сносно или втридорога?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну как — продавали как могли, в соответствии с законами рынка.
С. БУНТМАН: Как могли, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, они Адама Смита не читали, но кое-кто про соотношение спроса, предложения, равновесную цену и другие сложные понятия они своим мальчишеским нутром, конечно, чувствовали. Пойдёт спрос вверх — цена вверх, спрос вниз — цена вниз. Значит, а вот следующий портрет — к сожалению, очень низкого качества, но лучше я не нашёл — нам важен уже непосредственно для передачи. Это Иван Аполлонович Аренс, действительный статский советник, то есть штатский генерал-майор. Он в — перед войной, в начале войны главный интендант Одесского военного округа. Именно Одесский военный округ как ближайший к театру военных действий отвечает за снабжение армии на начальном этапе войны. Аренс, судя по всему, такой осторожный бухгалтер. Вот я когда начал читать его телеграммы, о нём, я знаешь кого сразу вспомнил? Совершенно гениальную роль Анатолия Папанова в «Белорусском вокзале». Помнишь, он там такой осторожный бухгалтер, да? Всё вот это…
С. БУНТМАН: Да-да-да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, отмените сначала эту вашу неправильную инструкцию, говорит он своему начальнику, Николаю Волкову, да? Отмените! И вот здесь Аренс пишет, слушайте (когда он понимает, что он сейчас будет сделан крайним в этом вопросе), он пишет: «О запасах хлеба, фуража, вина, о путях сообщения, о перевозочных и перемольных средствах, о ценах на все эти предметы на территории Румынии у нас нет сведений». А ведь как предполагается начало войны? Мы заключаем с Румынией конвенцию. Румыния пока ещё зависима от Османской империи. Мы делаем ставку на национальное румынское правительство, мы говорим — мы вас освободим, но мы не хотим по этой причине на территорию Румынии вторгаться, мы входим как союзники, как друзья, поэтому очень важно, чтобы всё было без малейшего грабежа, без мародёрства, без принуждения, без насилия, поэтому с самого начала поставлена задача: только за деньги, только по доброму соглашению, чтобы румынские поставщики, румынские крестьяне были довольны. Значит, и Аренс направляет ещё до начала войны своих людей: чиновника особых поручений майора Чеглакова, одесского купца первой гильдии, казённого подрядчика Пашева — судя по фамилии, болгарина, значит, несколько профессиональных разведчиков едут в Румынию, и начинают выясняться совершенно жуткие вещи. То, на что рассчитывает командование русской армией, либо вообще не существует, либо существует в совершенно недостаточных количествах. Например, железные дороги. В Румынии есть железные дороги! Ура-ура, мы едем по железной дороге на войну, как цивилизованные люди. А потом выясняется, что железные дороги одноколейные, и пропускная способность на основных ветках — пять поездов в сутки. Поэтому не то что, там, армию везти, но даже большую часть необходимого провианта и боеприпасов тоже всё равно не на железной дороге. Получается, чем? Гужевым транспортом. Значит, гужевой транспорт, естественно, мы не погоним с собой из России. Надо нанимать у местных, значит, крестьян всех этих волов, лошадей и так далее. И вот таких пунктов много.
И выясняется, что да, урожай семьдесят шестого года вроде как хороший, но румыны совершенно не соглашаются продавать его ни за что, кроме презренного металла. Если бы мы были оккупационной армией, если б мы эту Румынию проходили не как будущего союзника и не как одну из сфер нашего влияния будущего на Балканах, то поступили бы так, как всегда поступали. Мы бы платили чем? Мы бы платили так называемыми квитанциями. То есть мы у тебя, у крестьянина, овёс отобрали, дали тебе квитанцию, что мы у тебя отобрали, там, столько-то пудов овса, и может быть, после войны, если она успешно закончится, то тогда интендантство чего-то тебе за это заплатит. Но тут категорический приказ императора, чтобы все были довольны прямо вот с самого начала. Собирались платить российскими казначейскими билетами, то есть бумажными деньгами. Румынское правительство говорит: мы подпишем конвенцию, только если там будет прямо сказано, что все платежи либо во франках, либо в благородном металле, причём мы в Румынии предпочитаем золото, а не серебро; как-то мы золоту больше доверяем. Ну, и все, кто помнит финал «Золотого телёнка», с этим, наверное, согласятся. Румынский офицер вскрикивает именно «бранзулетка», да, а не что-нибудь ещё.
С. БУНТМАН: Мда. Да. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: В результате в центральном интендантстве в министерстве… в военном министерстве подсчитали и начали клянчить на войну деньги, и вот здесь выяснилась совершенно нехорошая примета, скажем, такая. Предзнаменование. Мы начинаем большую войну, а денег вообще нет. Ну, то есть вообще. Ну вот смотри. Значит, посчитала армия, что ей на год войны нужно где-то шестьдесят два миллиона рублей, из них тридцать девять миллионов золотом, всё остальное можно не золотом, сказала армия милостиво. Так и быть, одну треть можно не золотом. И военный министр Милютин 5 декабря, за три с лишним месяца, за четыре месяца ровно до начала войны, пишет министру финансов Рейтерну: «Исходатайствую высочайшее повеление о немедленной высылке в Кишинёв двух миллионов рублей золотой монетой на месячное содержание армии и о доставлении такого же количества золота ежемесячно».
С. БУНТМАН: Сколько-сколько?
А. КУЗНЕЦОВ: Два миллиона ежемесячно. Это меньше, чем армия сказала, что ей нужно. Это, получается, двадцать четыре миллиона в год. Армия сказала, что ей нужно тридцать девять, только золотом. Но, все понимаем, в государстве с деньгами непросто.
С. БУНТМАН: Да нет, просто… Просто тридцать девять на двенадцать не делится.
А. КУЗНЕЦОВ: Не делится, и это тоже причина, почему, так сказать, снизили до двух миллионов в месяц. На что министр финансов Рейтерн соглашается выслать в главное полевое казначейство — оно уже на Дунае — пятьдесят тысяч рублей золотом… Значит, просили два миллиона, он согласен выслать пятьдесят тысяч рублей золотом и двести тысяч серебром, которое румыны не любят. Цитата: «Но не с тем, чтобы этой ничтожной суммой покрывать все вообще нужды армии за границей, а лишь на некоторые мелкие расходы, имеющие характер экстраординарных и секретных». Хорошо. На экстраординарные и секретные — понятно, а вот овёс-то мы с сухарями и прочий спирт будем на что закупать? Разговаривайте насчёт российских казначейских билетов. Das ist unmöglich, — на чистом румынском говорят все местные поставщики.
С. БУНТМАН: Ну, там местные… местные цари-то румынские, они, в общем-то, так и говорили по-румынски.
А. КУЗНЕЦОВ: В общем, нет. Категорически нет. И тогда в военном министерстве рождается идея, которая вообще-то, строго говоря, всеми инструкциями категорически запрещена. Вот все инструкции, которые существуют о снабжении армии на данный момент, категорически эту идею запрещают. Но у нас ведь, когда мы неожиданно сталкиваемся с чем-нибудь таким типа снега в ноябре, что очень мешает нам за миг до победы эту победу одержать, мы начинаем импровизировать. И один, я его чуть позже назову, очень высокопоставленный военный говорит — слушайте, а ведь есть хороший вариант, просто отличный вариант: а давайте мы предложим частному бизнесу составить товарищество. Ну, организацию, боевое товарищество, товарищество на вере. У юристов это называется коммандитное товарищество. И, вот, пусть они вложат свои капиталы, причём золотом, и сами покупают там в Румынии и в окрестностях на реальные деньги, хотят — на франки, хотят — на золото. Пусть покупают, всё нам поставляют, а мы за это им будем давать, естественно, сверх, то есть мы им их прибыль гарантируем. Десять процентов, но казначейскими билетами. Они же торгуют внутри России. Тут с этим проблем нет, вот они на этом и заработают. Получается, что они, во-первых, конвертируют наши казначейские билеты в принятые в Румынии деньги, а во-вторых, берут на себя поставку необходимого… Причём речь идёт не о боеприпасах, конечно, речь идёт в первую очередь о продовольствии, ну и кое ещё о чём, там, для госпиталей, там, всякие тюфяки, перевязочные средства и ещё всякий прочий йод с зелёнкой. А-а-а, причём этот человек говорит, и люди-то у меня есть, вот я даже конкретно могу предложить. Ну хорошо, объявили конкурс, и составилось товарищество, куда вошли… Сейчас все будут ржать, но, извините, из песни слова не выкинешь. Вошли туда уважаемые люди, купцы или потомственные почётные граждане — это почти купцы, — по фамилии Грегер, Горвиц и, разумеется, Коган, чтобы ни у кого уже последних сомнений не осталось. При этом надо сказать, что, э-э-э, несмотря на наличие Когана, видимо, наиболее важным членом этого всего был именно Горвиц, потому что с молодых лет — а сам он был человек уже не очень молодой — он был связан самыми что ни на есть тесными, давними, дружескими, ответственными отношениями с вот тем лицом, которого я всё время избегаю называть. Сейчас нам Андрей даст следующую картинку. Если я не ошибаюсь, следующую. Да, совершенно верно.
И мы увидим Артура Адамовича Непокойчи́цкого (я думаю, что именно так ставится ударение, потому что он польский дворянин). В «Википедии» о нём говорится, в частности: «Наиболее сильным нареканиям Непокойчицкий подвергся за привлечение к делу продовольствования армии компании «Грегер, Горвиц и Коган», часто находившей у него и [его] начальника канцелярии генерала Кущевского незаслуженную и не в интересах войск поддержку». А дело в том, что Горвиц был, ну, просто приказчиком Непокойчицкого, и в одном очень серьёзном исследовании, очень интересном, которое называется «Евреи в русской армии», я встретил даже утверждение, что Непокойчицкий был членом этого товарищества и имел там паи. Но нет, конечно, это был бы перебор. Но это он формально не был членом товарищества, а неформально он был и членом, и крышей, и выгодоприобретателем, и вот ещё что. Привлеку свидетеля небеспристрастного, но очень часто цитируемого. Мемуары Сергея Юльевича Витте: «Так, после последней турецкой войны явилось следующее дело. Во время войны главным подрядчиком по интендантству была компания, состоявшая из Варшавского, Грегера, Горвица и Ког[а]на. Варшавский взял отдельный подряд на транспортные перевозки», — вот этого всего барахла. — «Они получили громадный подряд, и мне даже случайно известно, каким образом они его получили. В сущности говоря, получили они этот большой подряд благодаря Грегеру. Грегер был очень близко знаком с генералом Непокойчицким, который был назначен начальником штаба действующей армии». То есть он правая рука великого князя Николая Николаевича-старшего, этот Непокойчицкий.
С. БУНТМАН: Ох.
А. КУЗНЕЦОВ: «Получил он этот пост, потому что во время предыдущей турецкой войны», — ну, то есть Крымской, — «он был начальником штаба у графа Лидерса, поэтому его считали лицом, знающим вообще ту местность, в которой предполагалось вести военные действия, а также и способы ведения войны с Турцией. С этих пор Грегер стал очень близок с Непокойчицким, а затем, когда после многих десятков лет Непокойчицкий был назначен начальником штаба действующей армии Великого князя Николая Николаевича, то здесь возобновились прежние отношения Грегера, который был уже в Петербурге и управлял делами генерала Дурново». То есть он не чужой нам, этот Грегер-то.
С. БУНТМАН: Конечно, не чужой, нет, конечно.
А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно не чужой. В общем, вот это вот товарищество начинает снабжать армию. И кстати говоря, судя по всему, делает это, конечно, не безупречно, и конечно, не без определённой, так сказать, доли жульничества, но на самом деле очень многое из того, что потом товариществу будут ставить в вину, как следует из подробнейших объяснений товарищества уже после войны, с приведением документов, с приведением расписок, с приведением телеграмм из интендантства, непосредственно от командования и так далее, связано с тем, что товариществу сами министерские власти постоянно ставят палки в колеса. Вот мы заготовили овес, вот у нас много овса, его нужно привезти на театр военных действий, у нас все наши транспортные возможности, говорит товарищество, заняты. Разрешите использовать частично транспорт действующей армии? — Категорически запрещаем. — Ой, вот здесь вот, нам нужно, значит, содействие, чтобы румынские власти побыстрее разрешили нам построить хлебопечные заводы. — Вы взяли подряд, вот вы сами и договаривайтесь. То есть военное министерство и в частности интендантство, свалив на это самое товарищество, как мы бы сейчас сказали, на аутсорсинг, снабжение армии, тут же сделало вид, что как будто армия-то не наша, да. Вот вы взялись и делайте что хотите, результат нас не очень интересует, но если плохо, значит, сделаете, то и сами будете виноваты. А солдаты между тем недополучают сухаря, а лошади недополучают овса, ну и так далее. В общем, долго ли, коротко ли, значит, интендантство практически на первом этапе войны вообще самоустраняется от снабжения армии, всё возложено на товарищество. А когда становится понятно, что товарищество не справляется, интенданты начинают паниковать. И тот же самый Аренс, например, вообще выходит в отпуск по болезни. Но, кстати говоря, судя по всему, он действительно, видимо, находился при смерти. То есть он себя довёл до абсолютного нервного истощения, или его довели до абсолютного нервного истощения, значит, вместо него назначают другого интенданта. И следует очередной парадоксальный приказ. Так, говорит командование вдруг. А у нас что, собственного интендантства, что ли, нет. Что это они делают вид, что они будут просто считать, выдавать бумажки и, там, вести регистрационные журналы. А ну-ка вперёд, давайте, работайте, товарищи, за работу. Там, где товарищество не справляется, вы — вперёд. И тут начинается, значит, паника у интендантов армейских, в том числе у сегодняшних подсудимых, которые говорят: ну хорошо, но вы ж понимаете, что в сложившихся условиях мы можем закупать только у местного населения, только у местных поставщиков, естественно, только за живые деньги, и, естественно, только по предоплате или по немедленной фактической оплате, что у нас будут те же самые трудности с доставкой, потому что свободных транспортов нет. — Вперёд, товарищи, работайте, работайте, нужно вот это, нужно вот это, значит, у нас солдаты на Шипке голодают, у нас солдаты под Плевной голодают, у нас солдаты везде голодают, у нас солдаты под Рущуком голодают. Под Рущуком голодает сам наследник цесаревич. Вы что, обалдели, что ли? Ну, в общем, худо-бедно, войну как-то выиграли, и первый вариант мирного договора — Сан-Стефанский, был очень благоприятный для России, потом последует драма Берлинского трактата.
С. БУНТМАН: Да. Когда переиграли… испугались, переиграли
А. КУЗНЕЦОВ: Знаменитая горчаковская телеграмма: «Подписан договор, самый чёрный день в моей жизни». На что Александр Николаевич повелел наложить резолюцию: «В моей тоже». Осталось чувство глубочайшей неудовлетворённости от того, что вот, даже победоносная война получилась не блестящей, затратной, стыдной…
С. БУНТМАН: Да, убыточной.
А. КУЗНЕЦОВ: Офицеры жалуются… да, убыточной, корреспонденты военные пишут чёрт знает что. Ну вот сейчас мы должны сделать, как обычно, маленький перерыв, а потом перейдём непосредственно к процессу.
С. БУНТМАН: Вот у нас все время замечают (и правильно замечают!), что сегодня вообще-то пушкинский юбилей, стопроцентный пушкинский юбилей, потому что 225 — это…
А. КУЗНЕЦОВ: Это немало.
С. БУНТМАН: Когда четвертями века считают. И я вам напоминаю, что завтра будет пушкинский выпуск на радость и вам, и автору его, Александру Минкину* (власти РФ считают иноагентом). Будет, естественно, завтра пушкинский «Настоящий полковник», и в связи с этим вот разыскал ещё Александр Минкин штук 50 своих немых Онегиных, или не моих Онегиных — «Немой Онегин» и ещё штук 30 «Чаек». И это всё можно будет купить, и с автографом автора — не Пушкина, а Минкина, это он писал про Пушкина и про Чехова. Книжки замечательные, я это ответственно говорю, потому что обе их знаю и очень люблю. А сегодня ещё мы вам предлагаем… Это вы завтра всё выясните у Александра Минкина, а сегодня я вам предлагаю книгу Пазолини «Умереть за идею». Вот, и эту книгу мы вам предлагаем и предлагаем её купить, потому что тут вокруг Пазолини очень много слома скреп и так далее, вот как увидеть.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну у нас когда-то была передача об убийстве Пазолини, ещё в самые ранние времена, да.
С. БУНТМАН: Да, там и трагический конец Пазолини, и в общем-то жизнь достаточно мучительная, и творческая и его жизнь просто. Вот. Тут у нас говорят, что есть такая наука — криптозоология, которая ищет, там, Несси, снежного человека, и тут предлагают замечательно… Павел это предлагал, замечательно — криптоантропологию. Криптоантропологией будет разыскиваться такая фигура, как честный интендант.
А. КУЗНЕЦОВ: Понимаю. Вот тут ещё есть комментарий Рустама Чердизова, который пишет, что «Антон Керсновский, брат Евфросинии, упоминает это в «Истории Русской Армии», его удивляет, что от интендантов не утекала информация о дислокации войск противнику, но он евреев вообще не любил». После всей этой истории евреев не будет любить лично сам будущий государь император, об этом я прямо нашёл упоминание в нескольких местах, что отношение Александра III к евреям во многом определилось вот этим его опытом участия в войне, когда действительно… Слушайте, ну армию я понимаю. Вот люди сидят, мёрзнут в окопах, укрываются шинелькой, ни пожрать, ни выпить, да, и они знают, что снабжение армии поручено Горовицу, Когану и группе товарищей. Всё понятно. Ну естественно. А вы вообще молодцы, товарищи начальники и товарищи руководители фронтом и тылом. Вы, конечно, молодцы, когда, ваше же выражение, снег выпадает неожиданно в ноябре. Вот я хочу процитировать одного очень известного человека, брата гораздо более известного человека, который был военным корреспондентом на этой войне, вот что он пишет об этих еврейских комиссионерах: «Они были сильны развратом наших хозяйственных учреждений, продажностью людей, на обязанности которых лежала забота о том, чтобы армия была сыта, одета и обута. Прежде всего эти господа явились в армию с такими рекомендациями, что с ними трудно было соперничать кому-либо. Горовица и Когана представил знакомый им по Одессе генерал-интендант Аренс. А Грегер оказался давно и лично известный начальнику штаба действующей армии Непокойчицкому за безукоризненно честного человека». Это Василий Иванович Немирович-Данченко, младший брат Владимира Ивановича.
С. БУНТМАН: Да, писатель.
А. КУЗНЕЦОВ: Да.
С. БУНТМАН:
Да, отличный романист.
А. КУЗНЕЦОВ: Так вот маленькая зарисовочка, таких зарисовочек тысячи в воспоминаниях участников войны. Маленькая зарисовочка. Некто штабс-капитан, командир роты, пишет: «Я сходил справиться, дадут ли нам поесть чего-нибудь? Сказали, что нет. Тогда я сам сварил суп: взял сухарей и жиру с кожей от ветчины» — так как соли не было ни у кого, — «порезал мелко на куски и несколько раз вскипятил на огне. Кроме того, заварил чайку. Зажгли свечку и приготовились есть, но вдруг, к ужасу, увидели, что на поверхности супа плавают мелкие беленькие червячки из сухарей. Мы стали их вылавливать, но видя, что с червячками выплёскивается и бульон, мы под влиянием голода решили отодвинуть свечу и есть без разбору. Что и исполнили с большим аппетитом». Знаешь, какая воинская часть так красиво живет?
С. БУНТМАН: Какая?
А. КУЗНЕЦОВ: Лейб-гвардии Семёновский полк так кушает.
С. БУНТМАН: А, семёновцы?!
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Это штабс-капитан Михневич, будущий начальник Главного штаба русской армии, генерал от инфантерии в Великую войну, в Первую мировую. Да, вот он молодым офицером вот такой вот приобретает со своими солдатами, вот, опыт. Ну и в результате… Да, а вот ещё что! Дело в том, что, конечно, если бы товарищество состояло из просто Когана, и даже не просто Горовица, но который бы имел в качестве крыши только Непокойчицкого, то им бы, конечно, ну, сам бог велел всё на них свалить. Ну правда же, да?
С. БУНТМАН: Ну естественно, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Как пишет великий наш современник Губерман: «Ясно, что евреи виноваты, осталось только летопись найти». Ну летопись-то, она же есть. Но выясняется, что крыша там состоит не только из генерала Непокойчицкого. Дайте нам, Андрей, пожалуйста, самую последнюю фотографию очень красивой женщины в балетной позе. Серёж, знаешь, чья это девушка?
С. БУНТМАН: Чья?
А. КУЗНЕЦОВ: Это балерина Числова, девушка великого князя Николая Николаевича-старшего.
С. БУНТМАН: Николая Николаевича. Они были все, в общем-то…
А. КУЗНЕЦОВ: Они все любили балет.
С. БУНТМАН: Да, и либеральный дядя Коко тоже.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот что пишет «Википедия» по поводу балерины Числовой: «Екатерина Числова бросила сцену и стала заботиться о финансовом благополучии своих детей». Вот, собственно, всё это сухарно-спиртовое и ячменное великолепие — это балерина Числова в том числе заботится о благополучии своих детей. А ещё более высокого полёта крыша — это княгиня Юрьевская. Которой тоже регулярно заносят наличными по делам товарищества. И как только товарищество попробовали привлечь к ответу, лично от княгини было сказано, что не надо этого делать. Они хорошие, они честные, я видела их глаза, я им верю.
А. КУЗНЕЦОВ: Разобраться с тем, жулики товарищество или были просто поставлены в такие условия, когда и выполнить-то договор было невозможно, я не в состоянии. Действительно сложнейшая бухгалтерия. Действительно им крайне мешали. И так далее. Но элемент жульничества я тоже не могу исключить. Но наш-то сегодняшний подсудимый не поэтому. Поскольку Когана с Горовицем нельзя. Ну, точнее, можно, но к ним пытались… они же на договоре, то есть тут гражданское право. С них пытались всякие неустойки взыскать с разной степенью успешности. Об их отдаче под суд уголовный речь не шла. Нашли двух крайних. Как всегда, да? Война закончилась? Закончилась. Значит, первый этап — это награждение непричастных. Второй — наказание невиновных. Вот ко второму этапу и приступили, значит, по окончании войны. Четыре года шло следствие. И в конечном итоге на скамье подсудимых оказалось 16 человек. Главными из которых были два человека, чьих портретов у нас нет. Их, видимо, вообще нет в открытом доступе. Действительный статский советник Валериан Платонович Макшеев и его заместитель полковник Михаил Капитонович Приоров. Интендант и заместитель интенданта Рущукского, или Восточного отряда. Карабчевский, когда будет защищать своего подзащитного Макшеева… их обоих, собственно, ну и их подчинённых, обвинили в превышении власти. То есть в том, что они начали делать вещи, которые они не имели права делать. Что они на себя взяли те полномочия, которые им не полагались. Ну, например, напрямую рассчитываться с поставщиками, ну, например, формулировать заказы и объёмы, хотя это не имело утверждения высокопоставленного начальства. И второе — подлог. Что они не везде правильно оформляли документы, что есть какие-то сомнительные счета, сомнительные проводки. Где-то платили наличными под непонятные гарантии, и так далее. Карабчевский выступал 5 часов, с двумя маленькими перерывами. Драматизм ситуации добавляет то, что за два дня до его выступления в прениях в его семье случилась трагедия: умер их маленький сын, с женой. И Николай Платонович, тем не менее, человек очень эмоциональный, собрался, собрал себя в кулак. И в течение пяти часов, с документами, с конкретными примерами, с очень подробным разбором, говорил: что вы хотите от моего подзащитного? Ни разу не было произнесено словосочетание «козёл отпущения», но оно в каждой странице речи Карабчевского. Вы поместили человека в абсолютно ничем не предусмотренные условия, и вы требуете от него соблюдения инструкций там, где все инструкции пошли к чёрту. Вы требуете от него отказываться от сомнительных сделок. А он точно знает, что в таком случае солдаты его отряда, в котором он находится… Он не в Бухаресте, он не в Кишиневе. Он там вот, под Рущуком в отряде находится. Он точно знает, что солдаты-офицеры его отряда не получат ни спирта, ни сухарей, ни каши. Лошади не получат овса и даже соломы. Вот. И вы требуете от него безупречности в ситуации, в которую вы сами его поставили. Сначала ты просто наблюдаешь и ведёшь счета. А потом — ах нет, ты добываешь сухари и гонишь спирт, печёшь хлеб, режешь солому с крыш местных обывателей на корм лошадям. И потом выясняется, что ты, блин, не везде был невероятно…
С. БУНТМАН: Не везде правильно оформил…
А. КУЗНЕЦОВ: Не везде правильно оформил…
С. БУНТМАН: Да, отрезание соломы.
А. КУЗНЕЦОВ: …где-то какие-то подчистки в документах. Это становится пунктом по обвинению в подлоге. Карабчевский говорит — ну подождите! Ведь подлог — это не нарушение канцелярской формы! Если в документе подчистка, это не значит, что совершён подлог. Для того чтобы был совершён подлог, что должно быть доказано? Что в результате этой подчистки получена выгода.
С. БУНТМАН: Выгода, да.
А. КУЗНЕЦОВ: И положена в карман.
С. БУНТМАН: Ну да. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: А если просто подчистка, ну это, ну какое-то нарушение каких-то бюрократических правил. Ну эту подчистку нужно было, там, оформить, «исправленному верить», печать, подпись старшего начальника. Это сделано не было. Да, нехорошо, конечно. За это ай-яй-яй и ата-та. Но если вы не доказали, что он тем самым положил в карман своей шинели сколько-то там сотен рублей, то где же подлог-то? Где же подлог?
С. БУНТМАН: Вот вопрос.
А. КУЗНЕЦОВ: Где же подлог? И вот из таких эпизодов и их разбора полностью составлены все речи защитников. Андрей, дайте нам, пожалуйста, там у нас триптих такой есть. Три фотографии, кривовато мной соединённые. Это три наиболее известных защитника в этом процессе. Слева направо: Николай Платонович Карабчевский, защищающий главного обвиняемого, Валериана Макшеева, в центре защищающий двух еврейских комиссионеров Александр Иванович Урусов, и справа Владимир Иванович Жуковский. Тот самый Владимир Жуковский, который в бытность его товарищем прокурора Санкт-Петербургского суда, когда ему предложили обвинять Веру Засулич, сказал: «А я могу при этом сказать, что Трепов поступил неправильно?» Министра юстиции Палена чуть удар не хватил, и Жуковский отправился из прокуратуры в адвокатуру. Где вполне себе составил имя и оказался замечательным адвокатом: остроумным, язвительным и очень-очень сильным в юридическом анализе. Вот он защищал двоих, в том числе полковника Приорова.
И вот они все идут прямо по пунктам обвинения. Обвинительный акт, Серёж, 400 страниц.
С. БУНТМАН: Четыреста!
А. КУЗНЕЦОВ: Четыреста страниц текста! Там одно чтение этого обвинительного акта заняло добрую часть первой недели судебного процесса.
С. БУНТМАН: А интересно, тогда читали так же: да-да-да-да-да… (Бубнит.)
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, конечно! И удивитесь: прокурор не сидел в телефоне, так сказать, рассылая друзьям неприличные картинки из судебного заседания — нет, тогда по-другому к этому относились. И к выступлениям в прениях, соответственно, по-другому относились. Вот все эти замечательные адвокаты… А там был ещё Бобрищев-Пушкин, а там был ещё Марголин — знаменитый киевский адвокат, его сын сыграет потом очень неоднозначную роль в деле Бейлиса: там были высококвалифицированные люди, собственно, на результатах процесса это прямым образом скажется. И вот они разбирают: а вот здесь опровержение такое-то, а вот здесь телеграмма, а вот здесь показания… Показания в суде давали… Единственное, кого не смогли вызвать, и это было понятно, — даже не пытались, это по закону нельзя сделать, — великих князей вызывать нельзя было. А вот Ванновского, уже военного министра, пригласили дать свидетельские показания, и вместо того чтобы сказать: да пошли вы, я министр! — нет, он дал показания. Ну единственное, что суд к нему приехал в военное министерство, но это, кстати, по закону именно так и должно было быть: если допрашивают…
С. БУНТМАН: Но это всё, всё нормально то есть. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Абсолютно! По закону, если допрашивают особ первых четырёх классов, они имеют право требовать, чтобы к ним явились, а не они явились в суд. Хотя генерал Кауфман, например, когда его допрашивали по одному тоже хозяйственному делу, не счёл для себя, значит, зазорным явиться в суд и давать показания на обычном свидетельском месте. Ну, ок, Ванновский давал в министерстве, но он их дал, и они были приобщены к делу и тоже использовались. Ну, в общем, долго ли, коротко ли, сложилось ощущение, что военное министерство просто-напросто в данной ситуации хочет опять свалить свою, абсолютно такую системную вину в том, что произошло со снабжением русской армии в этой войне, хочет свалить на отдельных частных личностей. Но если на членов товарищества им позволено только намекать и огрызаться, то свои интенданты, люди казённые, ну они-то куда денутся? Я не хочу сказать, что Макшеев и Приоров блестяще, так сказать, выполняли свои задачи и пострадали ни за что. Наверное, они тоже в чём-то виноваты. Но похоже, что они никакие не злоумышленники, которые набивали себе карманы на этом деле, и они действительно оказались в ситуации абсолютно нештатной, такой вот чрезвычайной. Кстати говоря, пока ещё не начался суд, пока ещё работала следственная комиссия, Макшеев так расстраивался от той, ну, в общем-то, травли, которая в газетах уже развернулась, что, не имея возможности воспользоваться «Фейсбуком» и, значит, другими аналогичными сетями, он знаешь что начал делать? Он начал издавать свою газету, ежедневную, между прочим, в которой давал отлуп клеветникам. Она выходила с 1882 по 1885 год ежедневно. Он был одним из трёх издателей газеты. А знаешь, как она называлась, Серёж?
С. БУНТМАН: Как?
А. КУЗНЕЦОВ: Она называлась «Эхо».
С. БУНТМАН: Да ты что?
А. КУЗНЕЦОВ: Клянусь! Она сначала называлась «Эхо газет», потому что давала обзор, да, так сказать, региональной, там, прессы и так далее, а потом стала просто «Эхо». И вот это «Эхо», в частности, печатало макшеевские всякие отповеди. Вот я из справочки цитирую: «Газета освещала вопросы экономики, призывая общество содействовать осуществлению правительственных начертаний. Ежедневно публиковался обзор столичных и провинциальных изданий, постоянное место в «Эхе» занимали судебные отголоски» — вот оно! — «Печаталась беллетристика, чаще всего бесцветная». Ну, извините, вот на сильную беллетристику у него точно сил и средств не хватало.
С. БУНТМАН: Да, вот. Ну вообще-то это дело гораздо затратнее, чем завести свой, там, фейсбучный аккаунт или телеграм-канал.
А. КУЗНЕЦОВ: Не то слово. Или телеграм-канал, совершенно верно. Как это нередко бывает в наших передачах… А, вот. Я хочу процитировать отрывок из выступления адвоката Жуковского. Значит, когда Аренс по болезни убыл в отпуск, вместо него назначили тайного советника Россицкого. Из него тоже сделают крайнего: он будет отстранён от службы, будет находиться под следствием… Ну, в тюрьму не попадёт, в ссылку тоже, но будет, что называется, обесчещен. «Тайный советник Россицкий, как вам известно, господа судьи, занял должность полевого интенданта действующей армии с конца ноября 1877 года и оставался до 15 мая 1878 года. До него был Аренс, медлительный, нерешительный человек. После него генерал-лейтенант Скворцов — ликвидатор, он войны уже не застал. На долю Россицкого, бесспорно, выпало самое горячее и вместе с тем самое трудное время кампании. Что он застал по части довольствия? Для лошадей — негодные консервы и соломорезки какого-то гениально доморощенного устройства, и общий недостаток в продовольствии и для людей, а между тем военные события не ждали: предполагался уже переход через Балканы. Отсюда понятна та система, которой должен был держаться Россицкий и о которой он заявлял нам здесь, на суде. Среди всеобщего недовольства товариществом и среди лишений и недостатков в армии понятно, что его должна была преследовать неотступно одна мысль: боязнь серьёзных недостатков, боязнь тяжёлых затруднений. Закупайте, заготовляйте, поставляйте что можете и где можете! — вот девиз, который он избрал себе, лишь бы только успеть оглядываться на месте. «Да, но ведь это цинизм!» — восклицал господин прокурор. — «Подобное пренебрежение к казённым интересам не имеет имени и не имеет названия». Цинизм, который, однако, нашёл себе место во всех курсах военного хозяйства. И там, подобно Россицкому, утверждают с цинизмом, что для успеха войны требования для приискания продовольствия идут в такой постепенности: первое — по возможности много, второе — скоро, и только третье и последнее — по возможности дёшево. Это цинизм, который имеет, однако, своей задачей обеспечить успех армии и благосостояние людей, идущих на смерть». То есть сначала создаёте чрезвычайную ситуацию, потом требуете в ней хоть какого-нибудь решения, а потом наказываете людей, которые это решение как-то худо-бедно, но обеспечивали.
С. БУНТМАН: И вытягивали. И часто собой вытягивали. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Как это часто бывает в наших передачах. Под конец нашёлся повод для смеха. Смех горький, понятно, потому что причина смеха невесёлая. Но вот правда, история — ну такой драматург, такой драматург! Из шестнадцати обвиняемых четырнадцать были оправданы. Это был праздник адвокатского успеха — практически все, кроме двух основных обвиняемых, Макшеева и Приорова, были сочтены по суду невиновными. Макшееву и Приорову дали наказание, ну, средней тяжести, мы бы сейчас сказали. А вообще довольно тяжёлое: они были лишены, как это называлось, особых прав, — то есть они лишились дворянства, они были, так сказать, лишены своих чинов и получили по 5 лет ссылки в местах отдалённых. Конкретно, для них обоих…
С. БУНТМАН: Отдалённых!
А. КУЗНЕЦОВ: Отдалённых. Конкретным местом пребывания была избрана Томская губерния. «Места не столь отдалённые» — это до Урала. Всё, что за Уралом — это уже места отдалённые. Значит, поехали они в Томск. Михаил Капитоныч Приоров не сразу в своё время стал интендантом. Вообще-то он военный инженер, военный строитель, закончил Николаевскую инженерную академию, и поэтому, оказавшись в таком вот бедственном положении в Томске, он решил вспомнить свою старую профессию и как-то пристроиться при строительстве, тем более что в Томске в то время строилось много, и это, ну, наверное, давало неплохой кусок хлеба. Дальше я цитирую работу одного томского краеведа, посвящённую судьбе Приорова: «Несмотря на статус поселенца, по разрешению губернатора М. К. Приоров принял участие в разработке проекта перестройки усадьбы Асташева для архиерейского дома. В 1884—1885 годах он был ответственным техником при постройке домовой церкви и колокольни. По воспоминаниям современников, архитектура церкви была выдержана в традициях русского храмового зодчества, со сводчатыми потолками и цилиндрическими крестово-купольными покрытиями, галереями, пятиглавием и кокошниками на боковых фасадах. Располагавшаяся на втором этаже церковь «производила настроение радости и торжества» благодаря обилию света, большим окнам, высоким и лёгким аркам и сводам». Ты уже чувствуешь, к чему дело идёт?
С. БУНТМАН: Ну да…
А. КУЗНЕЦОВ: «Но через несколько месяцев по куполу и полу пошли трещины. Специальная комиссия пришла к выводу, что при строительстве были допущены отступления от проекта, кирпичная кладка — низкого качества. Но и к конструктивным решениям проекта были предъявлены серьёзные претензии: оказалось, что внешние стены церкви были построены на новом фундаменте…» — то есть не попали в фундамент. Хотели построить на старом — не попали, построили на новом. «…а внутренние столбы и арки на старом, оставшемся от ранее стоявшего там здания. Разная скорость осадки частей фундамента привела постройку в аварийное состояние. Пришлось церковь перестраивать». Всё-таки, а вы, друзья, как ни садитесь… Ни армию не удастся, так сказать, по-быстрому накормить пятью хлебами, ни вот даже домовую церковь купцу Асташеву, значит, построить как следует не удаётся.
Во всей этой ситуации жалко солдат — это само собой, но у нас во всех войнах жалко солдат. Здесь, по крайней мере, моё внимание привлекло то, что общество и даже вроде бы государство, по крайней мере, не стали делать вид, что проблемы нет, и попытались хотя бы…
С. БУНТМАН: Вот хотел спросить как раз: что-то было сделано вот по этому поводу?
А. КУЗНЕЦОВ: По этому поводу было сделано. Было достаточно радикально пере… Ну, дело в том, что… Понимаешь как: тем, кто эти выводы делал, например военному министру времён войны Милютину — им же всем в 1881 году придётся искать себе новое место работы. Да?
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Бывший командующий рущукским отрядом теперь будет командовать отрядом «Российская Империя» и поставит своих людей, не либералов каких-нибудь там. Но тем не менее, и при Ванновском, который был человеком Александра III, будет сделано немало для того, чтобы снабжение армии поставить на гораздо лучшую ногу. И в конечном итоге ведь в Первой мировой в основном претензии будут уже не к сухарям, табаку, водке, там, плохому качеству сукна и так далее. Вот такие претензии по Первой мировой мне встречаются отдельные, не массовые, как здесь.
С. БУНТМАН: Там по боеприпасам…
А. КУЗНЕЦОВ: Там по боеприпасам — снарядный голод. Не сухарный, снарядный. И вот я хочу сказать, что, если мы посмотрим на снарядный голод, мы выясним, что он везде, во всех воюющих армиях, потому что никто, даже самые передовые генералы, не могли себе представить перед Первой мировой войной, какой колоссальный спрос на артиллерийские снаряды и патроны возникнет в связи с тем, какой война приобрела характер.
С. БУНТМАН: А вот русско-японская война?
А. КУЗНЕЦОВ: С русско-японской войной там были очень большие сложности, но там театр военных действий, который вообще не готовили.
С. БУНТМАН: Но он да, он и на гигантском расстоянии…
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, и вот там-то те же самые румынские пять поездов в сутки… а Транссиб что, больше пропускную возможность с КВЖД, что ли, имел? Так что тут вот… тут другие проблемы. Тут тоже снег, но не в ноябре — в ноябре-то мы его ждали, просто не там. Мы его ждали на западных границах, а он выпал на восточных — чёрт знает что, в общем. Невозможно работать!
С. БУНТМАН: Ну да. Ну и потом, это ситуация, которая в любом централизованном государстве повторяется очень во многом, при налаженной системе. Как самое скандальное было в финскую войну 1939 года, что когда хлеб, буханки хлеба обычного, свежего были — они превращались в камень, они превращались просто в камень. И тогда снова вспомнили, что нужно резать и сушить сухари.
А. КУЗНЕЦОВ: Что нужно сушить сухари, потому что сухари, даже если они замёрзли, их можно размочить в кипятке, или в супе, или в чём-либо.
С. БУНТМАН: Да, а тут нет, это всё это превращалось в такой…
А. КУЗНЕЦОВ: Я вообще очень люблю выступления Хрулёва на совещании по итогам Зимней войны, вот финской, когда он там говорит: вот товарищ Ворошилов там жалуется, что мы водки мало давали — нормально мы водки давали! Но там же совещание всё будет такое, что «Ми разбили не только финскую армию — она слабая, не много чести. Ми разбили их покровителей, то есть ми одержали победу над англичанами и французами». Там всё было шапкозакидательское… Вот там не сделали выводов, это точно.
С. БУНТМАН: Шапки! Кстати, шапки… приняли как зимнюю форму одежды, зимний головной убор — вот это было самое большое, да.