Конечно, Ходасевич должен быть первым в названии, потому что он умер во Франции в 1939 году, а Бродский родился на год позже – в Ленинграде, но культура не хронологична, или у нее своя, особая хронология. Бродского я прочел раньше Ходасевича и, как и очень многие, влюбился в его знаменитую «Большую элегию Джону Донну». Бесконечные перечисления вещей и сущностей, убаюкивающая музыка огромного, кажущегося бесконечным поэтического текста, невероятная сложность и предельная простота разговора о жизни и смерти:
Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.
Уснули стены, пол, постель, картины,
уснули стол, ковры, засовы, крюк,
весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы,
хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,
ночник, бельё, шкафы, стекло, часы,
ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду.
Больше всего меня всегда цепляли (и до сих пор цепляют) следующие строки. Это уже конец элегии, перечисления кончились, в тексте проступает то ли вывод, то ли полет. Полет начинается после долгого разбега, то ли что-то важное родилось из груды нужных-ненужных деталей. Вот эти строки:
Подобье птиц, и он проснется днем.
Сейчас — лежит под покрывалом белым,
покуда сшито снегом, сшито сном
пространство меж душой и спящим телом.
Невероятный образ: снег как нить, которая сшивает небо и землю, тело и душу. Ясно, что в каком-то смысле, это и цитата из Пастернака, из его знаменитого: «Снег идет…»:
Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.
Та же идея: соединить небо и землю, сшить то, что разъединено. Снег – это нить. Но где иголка и кто портной? А вот:
На чье бы колесо сих вод не лить,
оно все тот же хлеб на свете мелет.
Ведь если можно с кем-то жизнь делить,
то кто же с нами нашу смерть разделит?
Дыра в сей ткани. Всяк, кто хочет, рвет.
Со всех концов. Уйдет. Вернется снова.
Еще рывок! И только небосвод
во мраке иногда берет иглу портного.
«И только небосвод во мраке иногда берет иглу портного». Давайте вдумаемся или просто представим себе, что тут написано. Небосвод, т.е. Бог(?) «берет иглу портного», приходит на помощь тогда, когда уже все потеряно, порвано. Разрушено. Берет иногда. Сшивает и, может быть, опять выпускает процесс бытия из рук, и потом снова подхватывает, помогая человеку в беде.
Точно такой же образ есть у Ходасевича. Стихотворение «Без слов» короткое, и я приведу его полностью:
Ты показала мне без слов,
Как вышел хорошо и чисто
Тобою проведенный шов
По краю белого батиста.
А я подумал: жизнь моя,
Как нить, за Божьими перстами
По легкой ткани бытия
Бежит такими же стежками.
То виден, то сокрыт стежок,
То в жизнь, то в смерть перебегая…
И, улыбаясь, твой платок
Перевернул я, дорогая.
У Ходасевича: «то виден, то сокрыт стежок». У Бродского: «уйдет, вернется снова». Разные поэты, разные стили и приемы, но образ один и тот же. Божья игла портного и нить человеческой жизни. Человек оставляет свой собственный стежок на ткани общего бытия, он все время перебегает из жизни в смерть и обратно. Лирический герой Ходасевича переворачивает ткань. Возможно, он не боится смерти. Возможно он понял, что смерть – не конечная остановка. Возможно, поэзия нужна для того, чтобы сшить расходящуюся ткань жизни. Возможно, читая стихи, мы наблюдаем за работой портного. Или сами становимся портными для самих себя. И уже не различить, где снег, где нить, где стихи. Мы начинаем чувствовать единство мира. Как у Пастернака:
Снег идет, густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?
Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?