Поезд 193 Ленинград-Свердловск

Виталий Сыров

На фотографии: Так всё начиналось. Рядовой Сыров, июнь 1978 г.

Любовь - это снег и глухая стена.
Любовь — это несколько капель вина.
Любовь — это поезд Свердловск-Ленинград и назад.
(Поезд №193 Свердловск –Ленинград» Александр Башлачев)

ОТ АВТОРА
    Эта небольшая повесть всего о нескольких днях, которые изменили мою жизнь. Это история о возвращении из армии. События, о которых пойдёт речь, переведут стрелки моего жизненного пути на путь взрослой жизни. А на этом пути будут и повороты и опять, как на железной дороге - стрелки.... И стоишь ты будто Витязь на распутье....

ПРЕДИСЛОВИЕ

    Армия. Слово это для меня — не просто определение из энциклопедии. Для меня «Армия» — это слово женского рода, но женского в ней я ничего не заметил. Это двухлетний период в жизни, в течении которого было многое: и ощущение жуткой бесправности и безысходности, и время светлых надежд, и огромная ответственность, и моменты личного триумфа, мгновения страха, боли и стыда, радость от приобретения смысла существования и горечь потерь.
Это период, когда ты на девушек и женщин, по большей части, смотришь из-за забора или, как я говорю, из-подворотни, как цепной пёс.

    Просто так, несколькими предложениями всего не описать. Да в целом я и не собираюсь этого делать. Только некоторые моменты, которые как-то дадут представление о моей службе. Это моё субъективное восприятие тех лет жизни.
    От тех года, когда довелось носить солдатскую форму и кирзовые сапоги осталось незыблемым и непоколебимым мнение:
АРМИЯ делает из мальчишек мужчин!


СЕРЖАНТ СЫРОВ

    Сержантами не рождаются.
    Сперва ты просто «салага», «чайник». До полугода службы ты просто «без вины виноватый». Пролетает этот период быстро. Быстрее у тех, кто силён духом ещё с гражданки. Если ты мало-мальски физически подготовлен, если кулак твой умеет за один удар поставить своего обидчика в «строй». Если с гражданки ты принёс в армию что-то необычное — например умение играть на гитаре, ты спортсмен или что-то, выделяющее тебя, — авторитет придёт к тебе сам. Человеком только оставаться надо. Я в то время отлично играл на шестиструнке и имел огромный «репертуар» на все случаи жизни: от блатных песенок до классики.
И если на гражданке ты научился не быть «козлом отпущения», если ты не слюнтяй и не маменькин сыночек,то процесс втягивания пройдёт быстро, не заметишь.

    Не скажу, что был способен побивать спортивные рекорды, но выносливости хватало. И за себя постоять мог. Не был способен гнобить людей и мне был чужд принцип «дедовщины». Немного скривил душой про дедовщину: честно говоря, скучновато все два года драить туалеты, будучи намного опытнее какого-нибудь салаги. Кадры надо ценить, а не разбрасываться ими налево и направо. Это Шутка.

    Правда, корни самой дедовщины не в половых тряпках, тазиках и туалетах. Это целая система подавления человека, расшатывания его психики. И самое противное — доведение человека до осознания его рабского положения…. Я видел: не все вылезли из «чайников».

     Я помню, как мы прибыли в часть. Почитай, целая рота новобранцев вошла в полк, ещё в «гражданке». Наверно, наш строй смотрелся, как колонна пленных немцев, которых провели когда-то в сороковых по улицам Москвы. Нас вели через плац. Из открытых окон на нас пялились солдаты. Из одного окна кто-то заорал:
     — Салаги, вешайтесь!!!
     И через пару секунд на плац упала сверху прикроватная табуретка и разлетелась в щепки. Неприятно! Но вспомнил своего друга Толяна. И подумал:
     — Не ссы, Сыров! Прорвёмся. Не дай себя в обиду — мочи пока тебя не начали. Это шакалы выли…. А они все трусливы. А мы парни с Урала, и за трои суток дороги уже присмотрелись друг к другу. Уже успели сомкнуться плечами.
     И такой я был не один. Нам удалось объединить добро, вопреки утверждению Льва Толстого, что объединяться может только зло. Хотя, согласен с ним, что добро (здесь надо понимать так: это люди с их характерами, не способными в принципе делать зло другим) объединяться не умеет. Злые и хищные — объединяются в стаи, как волки. Но окажись такой один, он не способен, порой, даже постоять за себя.
     А добрые — они как раки-отшельники. Но мне удалось сплочить около себя именно таких. И мы были сильны нашим единством. С одним из таких мы после службы поедем вместе домой, в одном купе.

     Время становления, т.е. время, когда ты показываешь, кто ты есть на самом деле. И, назвавшись кем-либо, необходимо соответствовать этому определению не просто на словах. Например: Сержант Сыров. Это не просто парень в солдатской форме с тремя лычками на погонах…. Лычки надо заслужить. Лычки — это не только указатель твоего воинского звания, это и указатель места в иерархической лестнице. Для меня звание Сержант — воинское звание из категории младших командиров; дослужился до должности заместителя командира взвода (взводом командует офицер — обычно молодые ребята — лейтенанты, редко прапорщик). А это ни много, ни мало — от тридцати до сорока человек в подчинении: в разных войсках по-разному.
     Ты с личным составом проводишь времени больше, чем командир взвода. Ты с ними и днём и ночью, в столовой и в бане, в клубе, зачастую в увольнении, в карауле… — в одном строю, в одном взводе.
     А ещё ты должен быть примером подчинённым в боевой и политической подготовке. И это, пожалуй, самое сложное. Хочется пошолопайничать, забить на всё…. Но…. Ты дал Присягу Родине! Ты не можешь упасть при учебном марш-броске и орать во всю глотку: «Братцы! Не могу больше…. Пристрелите меня!» — есть такой прикол.
     Кто ж его стрелять то будет. Вот пинок под зад — это запросто, хоть от сержанта, хоть от кого угодно из взвода. Если не будут выполнены нормативы, то будут продолжаться эти марш-броски. Если не доходит через мозги, то доведут через ноги. Есть даже поговорка: «Дурная голова ногам покоя не даёт». Вот сержант и включает этот ресурс: воспитание через ноги. А ноги в сапогах. А в сапогах-то мозоли натереть можно. А мозоли — они болят.

     В стройбате всё намного проще. Многое из перечисленного мною — это в идеале. Но Стройбату далеко до идеала. Главный девиз стройбата: «Копай глубже, кидай дальше».

     Момент гордости- это когда ты ведешь строй, приложив руку к головному убору в воинском приветствии…. Или когда тебе присваивают очередное воинское звание! Тебе вручают новый комплект погонов и ты, повернувшись лицом к полку, громким, зычным голосом рубишь:
     — Служу Советскому Союзу!!!
     Или ты идёшь в парадном строю, чеканя сто двадцать шагов в минуту. Поверьте — нелегко долго держать такой темп. Спина мокрая, пот течёт рекой, аж резинка на трусах сырая. Да фиг с ней, с этой резинкой, зато гордость распирает тебя, как перекаченную автопокрышку. Так себя я ощущал, когда полк принимал участие в городской демонстрации 1-го Мая.

     Страшный момент — это когда волей судьбы ты понимаешь, что ты вероятная мишень. Кто-то тебя держит под прицелом. Жуткое ощущение! Я испытал. Не хочу описывать подробностей. После разборок перевели служить в штаб. Это была ссылка.
     Годы спустя часто задумывался о том, как бы я выдерживал то напряжение, которое испытали те парни, мои ровесники, прошедшие через Афганистан. В январе 1980 года писал рапорт, чтобы отправили в туда. Тогда это мне было очень нужно. Возможно, окажись в Афганистане, я бы решил одну главную проблему. Решил бы, чтобы больше вообще не решать никаких проблем.
     Очень страшный момент, когда везёшь боевого товарища (не обязательно даже товарища) домой в «цинке». Не важно, как его не стало: пал ли он в бою или погиб от несчастного случая, а то, может, наложил на себя руки — не выдержал, такое тоже бывает. И тут уже без разницы — всем положен «цинковый костюм».
     Ты видишь его маму, которая не плачет, просто лицо у неё серого цвета. Как пепел сигаретный. А отец его пьет водку литрами и не становится пьяным, только все больше злится. А ещё может быть девушка, которая обещала ждать или молодая жена. Может и маленький ребёнок. И тебе становится больно, страшно больно.
     Имел возможность два раза видеть это. В обоих случаях парни погибли просто по дурости. Казалось бы — СТРОЙБАТ, но парни гибли по недосмотру как гражданского руководства строительством, так и офицеров. Да и ребята там служили — оторви и брось.

     Стройбат — там служили настолько суровые ребята, что вместо АК на вооружении были приняты БСЛ — большие совковые лопаты. А к списанным «калашам» с дырками в стволе и спиленным бойком, прилагалась вместо штык-ножа укороченная штыковая лопата. Шутка!

     Жены у меня не было. Девушки на гражданке меня не ждали. Оля, которая проводила меня. Она пришла ко мне за три дня до ухода в армию. Тогда я стал её первым мужчиной. Наши отношения возобновятся. И пообещала ждать. Это была уже не дружба мальчика и девочки. Казалось бы, она простила мне измену.
     Но уже через три месяца вышла замуж. Придя на дембель выяснится, что это была месть за измену с Таней. Но замуж не выходила. Задружила с одним пареньком.

     Чуть позже стала писать одноклассница, за которой пытался ухаживать в 10 классе. Звали её Таня. Так же звали мою первую взаимную любовь. А это совсем другая Таня — одноклассница, потому и решил завести дружбу. Но тщетно. Не тянуло нас друг к другу. Искал замену той моей Тане, в которую влюбился в ранней юности, в 15 лет отроду.
     Первое письмо от Тани-одноклассницы пришло неожиданно. Она даже не знала, что я служу в армии. Друг мой ей сказал об этом и дал адрес. Причём обратный адрес на конверте отсутствовал, было написано — Таня А.
     У меня перехватило дыхание и заколотилось сердце. Но мои инициалы не были выписаны вензелями, как их всегда выписывала моя милая Таня Антонова. Но я всё же надеялся, открыл письмо — но это была Таня-одноклассница, (фамилию указывать не буду — фамилия тоже на букву А).
     После этого какое то время во мне поселилась мечта, а вдруг напишет мне моя Таня…. Но ведь даже к началу моей службы уже прошло больше четырёх лет, как я последний раз видел Таню. Так и запечатлелся в памяти её печальный образ с заплаканным лицом, когда прощались на автовокзале в конце ноября 1973 года. Мечте моей не дано было сбыться….
     А Таня-одноклассница писала так просто — моральная поддержка на период моей службы: «Всем парням пишут, вот я решила тебе писать», — примерно так написала она уже во втором письме. В третьем письме была вложена фотография — 4х6. Без подписи на обороте. Письма получал, как по графику — раз в десять дней. Возможно, ещё кому-нибудь писала.
     А по жизни, все Тани для меня как святые. В каждой из них, если она чёрненькая, хочу увидеть ту, свою первую любовь.

     Наградой для нас был отпуск. Десять суток плюс дорога.
Свою награду я тоже получил. С дополнительными днями и воспользовавшись самолётом, я дома был четырнадцать дней.

     Момент увольнения в запас или «дембель», которого все ждут два года, считая дни…. Их много — 730 дней. Плюс — минус до 30 дней.
     Я дни не считал — нудно, уж больно их много этих дней. Лучше неделями считать — их 104—105. И вехи хорошие — от бани до бани. А месяцами считать, их вроде и всего то 24 — да уж больно месяц длинная единица времени. Но я не считал: ни дни, ни недели….
     "Дембель» меня пугал. Я боялся ехать домой. И были на то причины. Я боялся возвращаться в ту квартиру, где неожиданно оборвалась моя первая любовь. Настоящая взаимная любовь с замужней девушкой, которая была старше меня на двенадцать лет. А всё началось, когда мне только исполнилось пятнадцать лет, и перешёл я в девятый класс.
     Тоска и полная безысходность толкнула меня уйти в армию. Ушёл, не закончив второй курс. Я бросил учёбу и, имея «бронь», «сдался» в военкомат весной 1978 года. И уже 27 мая я принял присягу на верность Родине. По иронии судьбы — это день рождения Тани — моей любимой девушки. Я даже не знал где она. Исчезла в декабре, перед самым новым 1974 годом, не оставив адреса. А я не искал. Наивно надеялся, что даст о себе знать. Дома мне мерещилась моя Таня…. Я не мог спать на своём диване, не мог находиться в своей комнате — везде, где была Таня. Я даже поменялся с бабушкой комнатами и спал на другой постели. Не помогало. Я наверно уже сходил с ума тогда и только армия спасла. А потому домой я не рвался.

     В армию уходил, где-то «надеясь», что вернусь домой, как пелось в дворовой песне, «в солдатском цинковом гробу». Если узнает про это Таня, пусть поплачет. Смешно, да? Глупость, конечно. А она свойственна, наверно, каждому юноше и молодому человеку, когда вдруг кажется, что потерян смысл жизни.Но попал не в боевые части.

     Потом в декабре 1979 начался Афганистан. Писал рапорт в начале 1980 года, но отказали, ибо служить мне оставалось меньше полгода. Отказали, вообще-то, всем.

На фото С-т Сыров и мой друг Востоков.

ЛЕНИНГРАД

     Так как «дембель неизбежен, как крах капитализма!», 23 мая 1980 года я с другом Востоковым после полудня покинули воинскую часть и поехали в Ленинград, а оттуда на Свердловск.
     Ещё с самого начала, Востоков, мой земляк, предложил, во что бы то ни стало, домой ехать вместе. Хотя на заре службы такие договорённости были пустой планидой. Нас просто могли распихать по разным частям. Но нам повезло.
     И вот, преодолев девяносто километров на электричке, мы на Московском вокзале в Ленинграде. Прибыли туда около шести вечера. Заранее было решено ехать в купейном вагоне, доплатив наличкой к воинскому требованию.
     Билеты приобрели. До отправки поезда было почти двадцать часов часов. Поезд отправлялся в 15-00, 24 мая 1980 г. Нас это ни сколько не расстроило. Более того, у нас было время купить спиртное, ибо продажа его начиналась с 11. 00 утра до 19. 00, а потому в первый день мы не успели.
     Ночь провели в городе, гуляя в исторических местах. Побывали и у «Авроры». Как то за время службы не получилось.
     Днём сходили в Александро-Невскую Лавру — поклонились могиле Александра Васильевича Суворова.
     Это были дни перед Троицей. Мы атеисты. Но какая-то бабуля затащила нас в Храм. Предупредила:
     — Фуражки у входа надо снять. Так положено.
Мы начали «прикалываться» (тогда в обиходе такого слова не было). Как и было велено, сняли фуражки и, взяв их в левую руку, так же, как видели в фильмах, зашли в церковь.
     Бабуся предложила купить свечи и поставить их «за здравие» и «за упокой».Купили, нашли канунный стол с Распятьем Господним: там и положено ставить свечи за упокой. Мы были грамотные парни с широким кругозором. Хоть и атеисты матёрые, но знаниями религиозными не гнушались и потому про церковные ритуалы кое-что знали.
     Стали «богохульствовать» — поставили свечи за упокой по всем кашам. Так они надоели за два года службы. К слову сказать, я переслужил двенадцать дней, т.е. отслужил 742 дня.

     Покинув Александро-Невскую Лавру, устремились на поиски винного магазина. Нашли. Магазинчик в подвальчике, пять минут до открытия. Народу — как в Мавзолей.
     Оглядываясь, нет ли по близости патруля, я пристроился в конце очереди. Востоков в стороне прикрывает — вдруг патруль нагрянет, он оповестит. Хотя покупка спиртного солдатом сама по себе криминала не несёт. Магазин открылся….
     Очередь слегка продвинулась — часть людей зашла в магазин. Поворачивается ко мне два мужика, смотрят с удивлением.
     — Сержант, ты чё, сдурел! Иди сразу в магазин, тебя мужики пропустят, — сказал один из них, — а не пустят, нас позови. В Ленинграде солдат, он как святой.
Я пошёл и, правда, мужики расступились у входа, пред прилавком тоже пропустили. И так за семь минут мы приобрели четыре бутылки водки.Нужна была закуска. Не помню уж, что приобрели. Хлеб, колбаса, масло селёдочное…. Помню, что мало оказалось потом.

     До поезда оставалось чуть больше двух часов. Устали. Двинулись в сторону Московского вокзала. Чем-то перекусили.
     Объявили посадку. Мы первые пассажиры в купейном вагоне №4 поезда №193 «Ленинград — Свердловск». Места 21 и 22. Расположились. Я, как старший по званию, разместился на нижней полке, а рядовой Востоков — на верхней, надо мной.
     Вагон заполняется служивым людом. Вагон №4 для военнослужащих, т.е. для тех, кто билеты покупал в воинских кассах. Слышим, с платформы объявляют о пятиминутной готовности к отправке. А мы всё ещё в купе вдвоём.
     А в соседнем купе уже резвятся дембеля. Уже накатили, матерятся как сапожники. В тамбуре столкнулся с двумя. Расшиты как клоуны. Было и сейчас в моде украшать форму в нарушение устава.
К нашей форме — комар носа не подточит. Не по уставу только сапоги и ремни. Сапоги и ремень, зачастую белый, но у нас были обычные при парадной форме одежды — это атрибуты для строя. В противном случае — ботинки и без ремня. Не любил я ботинки. Два раза только носил. «Куцехвосто» солдат в ботинках смотрелся. Сапоги! Сапоги украшают солдата.
     Надо сказать, что комендантская отделение — подразделение элитное. Все ребята с образованием — либо техникум, либо незаконченное высшее. Как правило, обычно старше чуть. Да ещё полутора-годичники служили — это ребята с высшим образованием, где не было военной кафедры.

     Под вагоном зашипело, заскрипели тормозные колодки. Вагон дёрнулся.
     Прощай армия, «прощай оружие», правда, для меня не навсегда: в будущем я в целом проведу в форме ещё почти год, только с офицерскими погонам в танковых войсках. Сейчас я уже даже не в запасе. В Отставке. Недавно уточнил в военкомате: старший лейтенант — записи в военном билете почему-то не сделали своевременно. Инженер по спецэлектрооборудованию бронетанковых войск. Редкая военная специальность. Из-за этого часто призывали на сборы от недели до двух месяцев. Или в 32 военгородок или в В. Пышму. А вообще-то, был приписан для службы в запасе к танковому полку в В. Пышме. Забор полка теперь выходит на ЕКАД в районе В. Пышмы. С дороги видно танки, стоящие под открытым небом. В основном это Т-55. В мою бытность они стояли на консервации и за годы службы в запасе, когда призывали на сборы, я к ним почти ко всем прикоснулся для осмотра и технического обслуживания. Теперь они ржавеют на открытом воздухе. Выгнали их из боксов хранения. Как бездомных псов. Устарели.

     Мы ликуем с Востоковым — мы одни в купе. Можно закрыться и начать отмечать дембель. По литру водки на человека на сорок два часа пути!
     Но радости особой у меня не было. Опять опостылая квартира, там нет моей Тани. Как жить без неё?
     На проводах в армию я сильно напился. Пил так, как будто в последний раз. Но вопреки чёрным мыслям, ехал домой в парадном костюме, живой и невредимый. Так, фигня, травма левой ключицы в районе шеи.
     Мой друг Толян, он без подробностей знал о моей трагичной любви. Как старший друг он одобрил моё решение уйти в армию (про «цинк», конечно, я ему не говорил).
     — Раньше сядешь — раньше выйдешь, — вот его одобрение в «зековской» манере.
     Надо будет продолжать прерванное образование. Конечно, уже не на дневном. Сколько можно из родителей «сосать».
     Надо будет и Таню-одноклассницу посетить — договаривались увидеться. Расставить точки над «i». Незадолго до дембеля был сон. Я обнимаю Таню-одноклассницу, она стоит на цыпочках, крепко держит меня, обхватив мою шею обеими рукам, но неведомая сила отрывает её от меня. А я не держу. Для меня — это вещий сон по жизни. К разлуке. Это был уже второй такой сон в моей жизни. В первом — я проснулся от собственного крика. Но не удержал я мою Таню ….
     С мрачными мыслями ехал я домой. Гражданки боялся как чумы.

 ПОПУТЧИКИ

    Мы отбывали из города на Неве. Поезд ещё раз дёрнулся, потом ещё, будто не мог сдвинуться. Покатился, постукивая колёсам.
    Не проехали и ста метров, как дверь в купе распахнулась, в проёме появился подполковник. В петлицах эмблемы связиста.
    — Это шестое купе? Места 23, 24 здесь? — зычным голосом спросил он. А ведь номера мест написаны сбоку у двери.
Мы с Востоковым встали и одновременно рявкнули:
    — Так точно!
Ему, должно быть, понравился наш ответ. Он зашёл в купе.
    Мы успели надеть фуражки и поприветствовать его как положено, по уставу, приложив правые руки к козырькам — отдали честь. Надо сказать, что фраза «Отдать честь» мне всегда не нравилась. Никому я свою Честь не отдам! Вот так!
    Я, опять же, на правах старшего по званию, счёл нужным представиться, и доложить по форме. Нам ведь с ним ехать и может до конца. Надо соломки сразу подстелить: четыре-то бутылки водки надо как-то выпить.
    — Товарищ подполковник, сержант Сыров и рядовой Востоков. Следуем домой по случаю демобилизации, — тоже зычно доложил я!
Он тоже приложил руку к козырьку:
    - Здравствуйте товарищи солдаты. Будем попутчиками. Далеко ли следуете?
Я сказал, что до Свердловска.
    Потом он, стоя в проёме двери, повернулся назад и сказал кому то:
    — Вот здесь тебе будет хорошо! Спокойно. Здесь настоящие мужчины!
Мы перекинулись недоумёнными взглядами.
    — Кого там ещё чёрт к нам в купе несёт? — подумал я.
    А тем временем п/полковник закинул свой небольшой чемодан на полку и вышел из купе. Снова зашёл с чемоданом, сумками, авоськами. Открыл нижнюю полку и всё туда всунул. Выглянул из купе и кого-то пригласил зайти. Сам же уселся на свободное место, числящееся за №23.
    В дверном проёме появилась девушка. Совсем молодюсенькая. Девчушка ещё совсем, хорошенькая, миленькая. Улыбаясь, она поздоровалась и уселась рядом с п/полковником.

    Поезд, миновав все станционные стрелки, набирал скорость. П/полковник ещё раз сказал незнакомке (она не представилась), что тут ей будет надёжно и спокойно.
    Прошёл проводник, забрал билеты, вскоре раздали постельное бельё.

    П/полковник достал из чемоданчика спортивную одежду и попросил нас выйти из купе. Переоделся он в считанные секунды, застелил верхнюю полку, и вот мы снова купе.
    Он напылил простынями. Незнакомка чихнула несколько раз, каждый раз извиняясь. Мы улыбались. Пожелали ей «здравия»!

    Незнакомка сняла с себя бежевый плащик и попыталась повесить его на плечики, но немного недотягивалась до крючка — мешал расстеленный на второй полке матрац. Она привстала на цыпочки, из-под коричневого трикотажного платья, строго подогнанного по фигурке, показались коленки. Стройные ножки. Я сам для себя даже смутился, что нечаянно взор мой сосредоточился на это место. Хотел было помочь, но она справилась сама.
    Ростиком она была не выше 1,65. Не худенькая, не полная — нормальная. Чёрные волосы. Миленькое личико. Красивые глазки. В свою очередь она попросила нас удалиться. Располагалась она долго. Мы даже покурили два раза. И наконец то разрешила нам войти.
    На ней был красивый халатик, на ножках носочки и тапочки. Из под халатика ниже подола виднелись кружавчики. Видимо под халатиком была надета ночнушка.
    В купе от постельного белья опять висела пыль столбом. Казалось, что матрацы набиты не пером, а пылью. Я чихнул и извинился. Все засмеялись, желая здоровья.

    Нам с Востоковым переодеваться было не во что. Потому за пять минут застелили свои места, спросили разрешения и сняли кители и уселись. Оставшись в рубашках и в сапогах. Брюки тоже на нас, конечно. Галстуки — по армейски — «удавки», тоже сняли.
    Всё - устроились.

    Незнакомка решила представится. Оказалось — её зовут Ирина, что едет до Перми. Едет из командировки с военного завода, поэтому билеты ей завод заказал через бронь в воинских кассах. Вот потому-то она в воинском вагоне. Подполковник оказался не причём к Ирине. Поначалу я просто воспринял, что это папа с дочкой. Оказалось, что нет. Он сам по себе. Ирина — сама по себе.

 ПИКНИК НА КОЛЁСАХ

    Горе у нас с Востоковым! Водка стоит под нижним сидением, а уже километров 25 позади. А у нас ни в одном глазу.
    Вскоре п/полковник объявил, что он пошёл в другой вагон к своим сослуживцам и удалился. Ирина стала рыться в какой-то безмерно большой авоське и выкладывать оттуда еду. Сказав, что пора покушать. А ведь и правда.
    Востоков достал две бутылки водки, полез за хлебом, колбасой и селёдочным маслом. Как вдруг в купе вернулся наш военный попутчик.
    — Вот ни себе х..., — такой непривычной фразой начал было он, выразив своё удивление, и оборвался на звуке ху….
     -Не много вам, орлы, будет? Ладно, я понимаю, сам солдат. Только без глупостей, дебоша и мата.
Он мотнул в сторону соседнего купе, откуда неслись уже совсем пьяные речи — не речи, а мат через слово. Встал и вышел, было слышно, как он громко рявкнул на разгулявшихся в соседнем купе солдатиков.
    — Если ещё услышу, вызову комендатуру и на первой же станции ссажу и пойдёте дослуживать до 30 июня, — произнёс настолько громко, чтобы мы с Востоковым тоже слышали.
Вернулся, что-то взял и ушёл, сказав нам с Востоковым, что он не против, если мы выпьем, но всё по-человечески. И ушёл.

     Уф!!! — водка не пропадёт.
Ирина смотрела на нашу скудную закуску. Но нам казалось, что всё в норме. Востоков сходил к проводнику за стаканами.
     Ирина приступила к трапезе, предлагая и нам присоединиться к её еде. Я молча встал и вышел. Вернулся со стаканом чая, ложечкой и сахаром. Предложил Ирине. За что получил «спасибо» и улыбку. Девочка осталась, явно, довольна моим вниманием к ней.
     А тем временем Востоков уже разлил по полстакана и сделал бутерброды с колбасой и селёдочным маслом. Вдруг сорвался, и принёс пустой стакан. Налил треть стакана и предложил Ирине выпить с нами. Надо было видеть, как Ирина глянула на него. Разумеется, вежливо отказалась, сказав, что она вовсе не пьёт.
    Описывать подробности процесса «обмытия дембеля» не буду. От волнения, видимо, водка не брала. Выпили в течении получаса бутылку.
    — Не чувствуется «дембель», — сказал Востоков и предложил открыть ещё одну бутылку.
Я кивнул в знак согласия. Колбаса заканчивалась, масло тоже. Хлеба — завались. Выпили и пошли курить.

    Водка с табаком сделали своё дело. Не спав больше двух суток, намотавшись по Ленинграду, захотелось прилечь. Ирина уже прибрала на столике и сидела у окна, навалившись на боковую стенку вагона, подобрав ноги в коленках, укутавшись простынкой, читала какую-то книжечку.
    Мы извинились, что снимем сапоги. Засунули их под нижнюю полку и завалились спать.
    П/полковника так и не было. Я буквально провалился в сон.

ВЕЧЕР ТРУДНОГО ДНЯ

    Очнулся, почувствовав на себе пристальный взгляд. Ещё с того случая, когда брали беглеца я обнаружил в себе это свойство: ощущать на себе чужой взгляд. Спиной стал чувствовать, что будто следят за мной. У меня и сейчас нет в машине радара. Где-то на под сознании ощущаю его «око» и сбрасываю скорость.

     Я открыл глаза. В вагоне уже царили сумерки. Но лица ёщё различимы. Ирина сидела в такой же позе, только уже у двери купе. Она, точно, смотрела на меня. Но увидев, что я проснулся, быстро отвела взгляд на окно. Я сел. За окном вагона замелькали огоньки, поезд начал останавливаться.
     Ирина оживилась и сказала, что это Тихвин. Тут я увидел, что над её полкой матрац скручен. Там уже никого не было. Ирина сказала, что военный ушёл минут десять назад, он до Тихвина.
     Поезд начал тормозить и подёргиваться. Востоков спал на животе, правая его рука, вытянутая вдоль тела, была на самом краю полки. Ещё один рывок поезда, и эта рука свалилась вниз, и огромный кулак стал раскачиваться перед моим лицом. Ирина захихикала. Я решил пошутить. Попытался закинуть руку назад, конечно, осторожно, чтобы не вывихнуть Востокову руку. Но она благополучно свесилась назад. Ирина снова захихикала. Делаю ещё попытку и так же неудачно.
     — Сыр, кончай издеваться, — пробубнил Востоков.
Так меня звал мой друг Востоков, а я, за его «восточную» фамилию, звал Балой, что в переводе с узбекского означает Малыш. Ростом он меня повыше, кулак на пол пуда весом. Оба были не мелких размеров. Ростом не ниже 1,83.
     Поезд остановился. По перрону забегали люди. Спали мы, оказывается, долго. Не менее трёх часов. Глянул на часы: 19-45. Что-то долго до Тихвина ехали. Ирина сказала, что минут сорок поезд стоял на каком-то разъезде.
     Востоков слез с полки. Морда опухшая. У меня, наверно, такая же. Надо бы умыться, да и побриться тоже не мешало, но поезд стоит, туалет наверняка закрыт.
     Пошли курить, вышли на перрон. На велосипеде подъехал паренёк, спросил, нужна ли нам водка. Решили отказаться, своей водки хватит.

    Когда вернулись в купе, Ирина уже расположилась к ужину. Предложила и нам. Я ушёл за чаем. За что был опять награждён «спасибом» и миленькой улыбкой. Мы поначалу отказывались от её угощения, но выпив по сто из начатой бутылки, остались с одним хлебом. И уже к следующей стопке согласились отведать Иринино угощение. Она опять залезла в свою авоську и достала сыр, колбасу копчёную…. Ещё что-то….
     Разговорились. Девочка Ирина оказалась в меру общительной. Рассказали, так поверхностно, о себе, она о себе.
     Мишка — так звали Востокова, насел на бутылку, а я через раз и помаленьку. Он быстро ушёл в аут.
     Вели с Ириной пустые разговоры. Так, лишь бы беседу поддержать. Я три раза уходил курить, а она каждый раз дожидалась меня, хотя могла спокойно лечь спать.
     Уходя курить последний раз, предложил проветрить купе. В нём стоял терпкий запах кирзовых солдатских сапог, точнее сапожного крема, и перегара. Она согласилась. Я вернулся, и мы ещё с час стояли у окна в коридоре и смотрели в окно в темноту. Почти молча.
     На небе светил месяц. Луна была молодой, растущей, и находилась в созвездии Весов 24 и 25 мая. В школе я увлекался астрономией, которую у нас в стране перестали преподавать в школах с 1992 года. Потом выяснится — Ирина по знаку зодиака — Весы.
     Так и стояли у окна. Мой локоть при покачивании вагона периодически касался Ирининой руки. При этом каждый раз казалось, что между нами протекал слабый разряд  тока.... Не уходил я, не уходила и она. Усталость и темнота за окном, да убаюкивающее покачивание вагона с ритмическим стуком колёс, делали своё дело — захотелось опять спать. Выключил свет, улеглись. Пожелали друг другу спокойной ночи и заснули под незамысловатую мелодию вагонных колёс.
     Было уже далеко за полночь.

ИРИНА

     Утро. Раннее утро!
     Армейский режим сработал. Проснулся в пять утра. Подъём в нашей роте был раньше остальных рот полка: 6—00. Такова была специфика службы.
     Открыл глаза. Светло в купе. Спал лицом к стенке. Повернулся на левый бок. Не надо бежать вместе со взводом на зарядку. Не привычно! Зарядка с утра заряжала бодростью.
     Я отметил, что уснул без мыслей о доме, о предстоящем возвращении в опостылевшую квартиру…. Толи это усталость. Толи водка. А может и что-то другое. Наверно, та мирная атмосфера, которую привнесла в наше купе эта девочка.
     Напротив меня, почти на расстоянии вытянутой руки, на соседней полке мирно спала Ирина. Я присмотрелся к ней. Попытался запомнить её лицо. Закрыл глаза. Попытался воспроизвести в памяти. Не получилось. Нас учили запоминать людей по лицам и запоминать их фамилии. В полку было порядка полутора тысяч солдат. Почти всех знал в лицо и по фамилиям. Попробовал ещё. И опять неудача. Бросил это дело и стал просто смотреть на неё. А надо было бы запомнить! Но к этому мы ещё вернёмся. Она совсем девочка. Миленькая. Вчера я заметил, что у Ирины очень красивые глазки. Чуть-чуть кокетства.
      На ум пришёл романс «На заре ты её не буди»…. Впервые за два года во мне зазвучал романс. За службу вылетела из «репертуара» классика. Да и понятно: в армии в моде «трогательные» военные марши и строевые песни. Патриотические. Лирика наивная, до уровня десятилетнего пацана:

     А солдат попьет кваску, купит эскимо.
     Никуда не торопясь, выйдет из кино.
     Карусель его помчит, музыкой звеня.

Пипец полный!!! И дальше:

     И в запасе у него
     Останется полдня, останется полдня!

Ещё в песочнице в машинки поиграть.

 Иногда играл в полковом ВИА — так их тогда называли. Но времени на это не всегда хватало.
     А на досуге среди солдат в ходу, что-то вроде дворовых песенок, типа армейского шансона. Песни заунывные, про то, как не дождалась девушка, как трудно переносить трудности….. Солдатская «поэзия», переложенная на незамысловатые аккорды, в простонародии называемые «блатными» — это три-пять самых простых аккордов. Под них можно сыграть и спеть почти всё.
    Всегда вызывала улыбку переделанная песня военных лет:

Не успел за туманами догореть огонёк
На пороге у девушки уж другой паренёк.
Золотые погончики, с папироской в зубах
И приветной улыбкою на красивых устах.

    Там крутое продолжение, интрига похлеще шекспировской:

Не прошло и полмесяца парень весточку шлёт:
Повредило мне ноженьку, обожгло всё лицо,
Если любишь по-прежнему и горит огонёк
Приезжай, забери меня, мой любимый дружок

И подруга далёкая парню пишет в ответ:
Я с другим повстречалась и любви больше нет,
Ковыляй потихонечку, про меня ты забудь,
Может вылечишь ноженьку, проживёшь как-нибудь.

     Я выпадал в «осадок»! Это сродни моей фантазии: «вот убьют…. Поплачет Таня». Я невольно улыбался, когда кто-нибудь начинал петь эту песенку с явным выражением будущей интриги. Но улыбка была натянутая. Меня ведь это уже коснулось. От Оли я получил такое же почти письмо. Только не покалеченная моя ноженька была причиной тому. Так Оля отомстила за мою измену с Таней. Тогда я подумал, что ради того, чтобы сделать мне больно, она за три дня до моего ухода в армию пришла ко мне. Оля отказалась от общения со мной ещё в сентябре 1973 года, когда она увидела меня с Таней. В тот поздний вечер я и Таня возвращались домой и рискнули вместе войти во двор.
    И вот Оля перед уходом в армию допустила меня к себе: я стал её первым мужчиной. Тогда Оля не раскрыла мне до конца то, о чём ещё знала про меня и Таню. Узнаю в письме, в котором сообщила мне о разрыве наших отношений.
    Ну да не об этом.

     Я смотрел на спящую девочку Ирину, а в голове звучал романс на стихи Афанасия Фета:

На заре ты ее не буди,
На заре она сладко так спит;
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит.

И подушка ее горяча,
И горяч утомительный сон,
И, чернеясь, бегут на плеча
Косы лентой с обеих сторон.

А вчера у окна ввечеру
Долго-долго сидела она
И следила по тучам игру,
Что, скользя, затевала луна.

И чем ярче играла луна,
И чем громче свистал соловей,
Все бледней становилась она,
Сердце билось больней и больней.

Оттого-то на юной груди,
На ланитах так утро горит.
Не буди ж ты ее, не буди…
На заре она сладко так спит!

      Как минувшей ночью. А Ланиты — это щеки на старорусском. Только соловьёв мы слышать не могли. Стучали колёса вагонные. И думаю, что не бледнела она, и сердце учащённо не билось. С чего бы?

     Я встал тихонечко, чтобы не нарушить её сон, ушёл умываться, бриться. Заканчивались вторые сутки, как с Востоковым вышли за КПП полка.
     Привёл себя в порядок. Хотелось пить. Пошёл к проводникам. Те не спали. Попросил крепкого чая. Вернулся к окну напротив нашего купе. Минут через десять дверь купе открылась. Я был уверен, что это Востоков. Но я ошибся.
     Ах Сыров, то была Ирина. С полотенцем и туалетными принадлежностями. Поздоровалась. Направилась в тамбур.
     Я сходил к проводникам и попросил ещё стакан чая себе и для Ирины.

     Вскоре появилась она. Подошла ко мне и стала смотреть в окно. Я предложил чай. Она занесла полотенце в купе и вышла, приняла стакан. Подала мне несколько печенинок. Поезд, видимо, двигался в это время на север и эта сторона вагона, где мы стояли, была освещена восходящим солнцем.
     — Красиво, не каждое утро такое можно увидеть, — сказала Ирина.
     Мы опять стояли у окна и смотрели. Смотрели, как клубится туман над самой землёй. Как медленно Солнце продолжало свой путь по небосклону, всё выше и выше поднимаясь над горизонтом.  Ирина каждый раз вздрагивала, когда неожиданно проносился встречный поезд. Молчали.
     Я решил спросить, что это был за подполковник. Выяснилось, что Ирине и ему попало купе с двумя поддатыми солдатами. Форма их была немыслимо украшена всякой фигнёй, как павлины. И он решил найти более походящее купе, так как ехать ей было далеко. Оказывается, он ещё на подходе перехватил наших будущих попутчиков, и они поменялись местами. Так и попали в наше купе. Какое-то время купе у нас было открыто, и он, пробежавшись по проходу вагона, заприметил меня и Мишку.
     Так по воле п/полковника мы оказались в одном купе!

     Я незаметно поглядывал на неё. Иногда она перехватывала мой взгляд. Глянет и улыбнётся. Приятная девочка. Она и правда вела себя так, будто была под нашей защитой. Совсем не опасалась. Даже когда мы выпили с Мишкой. Я уже и не помню, о чём мы говорили. Мало говорили. Просто стояли рядом и смотрели на пробегающие мимо поля, перелески, мелкие речушки. Солнце испаряло туман. Его сметанная густота рассеивалась и через приземную пелену просвечивались кусты.
     Поезд повернул на восток, и солнце перестало светить нам в лица.

     Ирина рассказала, что в феврале бросила институт на первом курсе. Химия оказалась не интересной. Устроилась на военный завод в Перми, который для секретности выпускал мотопилы под названием «Дружба». Работала на заводе архивариусом. Послали в командировку в Ленинград с пакетом документов для завода. Чисто курьерская командировка. И вот сейчас едет домой.

     Утро разгуливалось. Проснулся Востоков. Ушёл приводить себя в порядок. Я забрал у Ирины стакан, спросив надо ли ещё. Она предложила ещё с печеньем выпить по стаканчику.
     Пока я ходил за чаем, на столе уже была порезана колбаска копчёная, сыр и что-то ещё, и, конечно, печенье.
     Тут и Востоков вернулся. Потянулся за новой бутылкой — это уже в ход пошла третья. Я отказался с утра пить. Мне вдруг стало неудобно и стыдно напиваться на глазах у молодой девочки - красавицы. Да, да… я уже считал её красивой.
     Востоков «намахнул» сразу грамм сто, закусил колбасой и ушёл курить..

     Позавтракали. Опять сидели и просто смотрели в окно. Периодически поглядывая друг на друга. Я не знал о чём говорить с совсем ещё юной особой.
     Пришёл из курилки Востоков. Опять потянулся к бутылке. Я опять отказался. Ирина достала ещё колбасы и сыра. Казалось, что авоська у ней безразмерная.
     Пришлось приструнить Востокова, что не останется водки на мой день рождения. Ирина оживилась. Доложил, что 26 мая, что «стукнет» мне двадцать три года. Она, вроде, даже как-то обрадовалась, что успеет меня поздравить, так как поезд в Пермь прибывает около шести утра 26 мая. Значит, она утром сможет поздравить меня.
     А разве обязательно меня поздравлять? И я вдруг осознал, что рано или поздно она уйдёт, и я больше её не увижу никогда. Стало грустно немного.
     Вспомнилась моя Таня. Наверно мои воспоминания о Тане были уже просто самоедством. Но никак не мог её забыть.
     Ну и уйдёт Ирина ранним утром 26 мая …. И что? Мы ничем не обязаны друг другу. А поезд непреклонно катил на восток, с каждой секундой сокращая расстояния до места расставания с Ириной. Странно, зачем я думаю об этом?

     Востоков, выпив уже полбутылки, изрядно окосел. Я ещё на службе заметил, что меры он не знает. Будет пить, пока не прикончит всё и не потратит всю солдатскую зарплату. У рядового она была тогда три рубля восемьдесят копеек. Целая бутылка водки. Я на свою сержантскую зарплату с учётом должности мог купить целых шесть бутылок.
     Забегая вперёд, скажу, что пьянство его закончится кодированием на год, а повторное на пятнадцать лет. Выдержит он только тринадцать и снова начнёт попивать.
     Всё время службы Востоков уже был женат. Уходя на службу в мае 1978 г. его сыну было 3 месяца. Востоков младше меня на один год. Он классно рисовал и в стихах писал через день письма жене. Творческая личность. Служил не совсем добросовестно — пил потому что.

     Мне пришла в голову идея: в обед посетить вагон-ресторан. Ирина отнекивалась, но потом согласилась. Я понял, что она боялась оставлять купе без надзора. Я сказал, что попрошу проводников, что бы его закрыли на время нашего отсутствия. Ирина согласилась.
     Востоков решил поспать. Похоже, Востоков оправдывал своё имя — Миша, как медведь. Он опять выпил. Залез на свою полку, в свою берлогу, и через пять минут задал нам такого храпа — уши вяли. После армейская спячка.
     Я предложил Ирине выйти из купе. Опять стояли и смотрели в окно. Уже приближался полдень. Скоро обед, а Востоков всё ещё заливисто храпел.

     Поезд останавливался на какой то невзрачной станции. Из нашего вагона сразу вышло пять или шесть человек в военной форме. На платформе было несколько солдат в парадках, похожие на дембелей. Они пошли в конец поезда, двое собрались заходить в наш вагон. У одного из них была гитара. Они зашли в освободившееся купе. Я запомнил, в какое именно.

ВЕТОЧКА ЧЕРЁМУХИ

     Пришло время ресторана. Ирина надела трикотажное платье, в котором она явилась моему взору, красиво уложила волосы и мы пошли.
     В ресторане - ничего особенного. Обед, как обед. Только немного забавная история.
     Мы заказали к скудному меню бутылочку шампанского.
     Спустя минут через десять после нас зашли два молодых лейтенанта с девушками. Похоже, с жёнами. Расселись позади. Мы не обращали на них внимания. Ели то, что подал официант, и пили шампанское. Ирина от него не отказалась.
     Вдруг слышу возмущённый голос одного из лейтенантов:
     — Это как же так? Сержант и рядовой пьют шампанское, а для нас, офицеров, у вас нет шампанского?
     — Так вы бы ещё позже пришли, — оправдывался шеф повар.

     Ирина на счёт еды оказалась «капризной» девочкой — она, видите ли, не ела куриное мясо. И всё, что ей попало в тарелку с супом, поделила между нами. Смешная девчонка!
     Вернулись в вагон. Уже разыгрался горячий солнечный день. Около двух часов дня поезд наш встал в поле. Ни кола, ни двора вокруг не видать. Проводник сказал, что стоять будем час, а то и полтора. Так всегда на этом участке — где-то ремонт путей. Проводник открыл вагон и предложил желающим погулять у вагона. Востоков допил водку. И завалился опять спать. Сколько же ещё сможет в себя закачать? И спал, как медведь в берлоге.

     Ирина предложила погулять. Вышли. Прогуливались вдоль вагона. Метрах в тридцати от железнодорожного полотна шла полоса кустов, и среди них буйно цвела черёмуха. Аромат черёмухи был настолько силён, что перебивал специфический запах креозота, которым пропитывают шпалы. Но подойти к кустам мешало болото.
     Я в сапогах. Решил сорвать для Ирины веточку черёмухи. Она сдерживала меня, но от затеи я не отступился. Отдал ей фуражку и пошёл через болотце.
     Когда я добрался до черёмухи, она крикнула мне, впервые за всё время пути, назвав меня по имени:
     — Виталь, только, пожалуйста, одну маленькую веточку. Ведь в вагоне завянет. Я подчинился.
     От соседнего вагона за мной наблюдали те два лейтенанта, держа своих девушек под ручку. Но офицеры были в туфлях. Нога у меня проваливалась не более чем по щиколотку, но в туфлях лезть бесполезно.
     Я сорвал веточку душистой черёмухи и подобрался к полотну дороги, где уже сухо. Осталось перепрыгнуть только глубокое место, не широкое, но не перешагнёшь. Ирина предложила мне руку.
     — Виталий, давай руку, я тебе помогу.
Смешно. Эта милая девочка решила мне помочь перепрыгнуть через ручей. Она надела мою фуражку, правда, великоватую для неё. И была неотразимой. В халатике и фураже.
     Я не отказался от помощи. Я выбрал, где поуже и она, встав на краю у воды, протянула мне руку. Я дотянулся до неё, пальцы наши сцепились, и я перепрыгнул через ручей. Затея была рискованной, наоборот только усложнила мне задачу. Ведь Ирина стояла на самом краю, и мне места не оставалось для «приземления». А потому после прыжка Ирина оказалась в моих объятьях. Да ещё меня качнуло чуток назад, и она вынуждена была обхватить меня, чтобы я не упал в воду. Она удержала меня.
     А вообще-то, могли бы оба рухнуть в ручей на радость лейтенантам — за шампанское. Они так и продолжали наблюдать за мной, а теперь и за Ириной.
     Мне стало не по себе. Меня уже два года никто не обнимал. Только совсем недавно, 9 мая, я впервые за два года был наедине с девушкой. Были к ней симпатии.   Но не смог я влюбиться в неё.
     Я вручил веточку черёмухи Ирине. Она улыбалась. Хотелось чмокнуть её в щёчку.

     Мы продолжили прогуливаться вдоль вагонов. Шли в направлении тех лейтенантов. Хотя понимал, что придётся отдавать им честь. Но ведь и им тоже. Так и получилось, иначе нельзя.
     Возвращаемся мимо них. Снова приветствовать я не стал. Прошли мимо.
     — Товарищ сержант, — услышал я голос сзади.
Ну, думаю, будут воспитывать за не отдание воинской чести старшему по званию. Хотя в данной ситуации — это глупо. Будут «выделываться» перед своими девками. Насмотрелся я на таких. А ведь они не старше меня, от силы по двадцать два -двадцать три года. Но я ошибся.
     — Что ж Вы черёмухи-то мало сорвали? — точно на «ВЫ» обратился один из них, и оба лейтенанта по доброму засмеялись.
Я понял, что ребята они нормальные. Потому тоже ответил с улыбкой и думаю уместно:
     — Так приказ был: много не рвать, кусты не ломать, — весело ответил я.
Они засмеялись и продолжили:
     — «Дембель»? Везучий вы, сержант! И шампанское вам и девушка у вас красавица. Невеста наверно?
     Такого я и не ожидал! Не знал, что ответить. Я глянул на Ирину. Она стояла, смотрела на меня, и по всему было видно, что мой ответ на этот вопрос ей тоже был интересен.
     — Дембель.... Будет невестой. — вот так дерзко я решил ответить. И покраснел. Загорели уши и щёки.
Я не мог знать, что подумала Ирина про мой ответ. Она улыбнулась и не стала меня смущать, отвела взгляд.

     В это время из их вагона высунулась проводница и пригласила всех вернуться в вагон. Локомотив подал гудок. Мы поспешили в свой вагон. Мне пришлось держать Ирину за руку, так как идти пришлось по шпалам и поторапливаться.
     Проходя по вагону, услышал нестройную игру на гитаре. Солдатики, что подсели в наш вагон на каком то полустанке, уже подвыпили. Пытались что-то изобразить на гитаре. Хреново у них получалось.
     Востоков спит. В купе стойкий запах перегара. Даже «кирза» сдалась. Я толкнул его. Нет ответа. Подозрительно. Ирина мне показывает: под столом одна пустая бутылка и на треть отпитая четвёртая. Козёл же этот Востоков. На день рождения мой уж теперь точно не останется. Хотя - это я так, про себя проворчал. Желание продолжать обмытие дембеля исчезло. Я уже выпил ту свою норму и больше продолжать вливать себя «огненную воду» вовсе не хотелось. Огненная вода - так на манер северных народов называл Востоков водку. А спички называл "быстрый огонь". И стыдно мне перед Ириной стало: «Что она подумает обо мне». Странно: почему я вдруг забеспокоился о своей репутацией в глазах этой девочки.
     Вышел из купе. Ирина, как ниточка за иголочкой — за мной. Я пошёл к солдатам с гитарой. Пригласил их к себе вместе с гитарой, правда попросил прихватить закуску. Парни обрадовались и через десять минут пришли.
     Я объявил, что хочу отметить день рождения. Выпить немного есть.
     Парни организовали стаканы. Ирина смотрела на меня, недоумевая, что я затеял. И была, похоже, не очень довольна тем, что пригласил посторонних в купе.
     А я реализовывал внезапно возникший план. У меня вертелась идея сыграть на гитаре романс, который всплыл в голове рано утром, когда Ирина ещё спала — «На заре ты её не буди». Слова вроде вспомнил. Ну а если и собьюсь…. Простят! Гитара сама в руки шла. Как только преподнести, что бы она поняла, что это для неё и про неё? Только зачем мне это!? Через пятнадцать часов она уйдёт…. Ну и пусть! Пусть в памяти её останется впечатление о первой в жизни командировке. Надо успокоить её. Выбрал время и шепнул ей, что это в обмен на гитару и Востокову меньше достанется. Она улыбнулась и согласилась:
    — А ты на гитаре умеешь?
    — Да, так, помаленьку, — ответил я.

    Но немного пошло не по задуманному, как хотел я.
    Ирина вышла из купе с полотенцем помыть руки. В этот момент поезд тряхнуло, аж Востоков проснулся. Увидел парней. Смотрел недоумённо. Ирина посмотрела на часы и сказала, что через пять-семь минут будет Киров. А стоянка один час пять минут. Решили, что соберёмся позже. Ребята ушли в своё купе.

    Востоков, этот «алкопитон», опять полез за бутылкой. Я пристыдил. Он состроил обиженную мину и полез за сапогами и стал надевать китель.
    — Ты куда это собрался? — спросил я. — В Кирове в ресторане водки куплю. А то и, правда, Виту день рождения нечем отметить. Я что всё, выпил?
    — Ты обо мне не беспокойся. Мне хватит уже, — ответил я.
Востоков покосился на меня лиловыми от чрезмерной пьянки глазами. Да, дорвался Мишка!
    Он достал наш «общаг», посчитал деньги, озвучил сумму:  32 рубля с копейками. Деньги были «пятёрками». Он выдал мне десять рублей, сказав, что это мне на такси в Свердловске, а ему не надо, он же дал телеграмму, и его встретят родители на машине. Он жил в закрытом городе, ныне Новоуральск.
    — А двадцать два рубля с копейками — на пропой. Мы ведь так решали, что ни копейки не должно остаться, — торжественно объявил Востоков..
    — Ты смотри, патрулю не попадись? А то будет тебе «шампанское и какао с чаем», — предупредил его я, озвучив классическую фразу.
Держать его было бесполезно. Разгладив морду, он ушёл.

    Мы с Ириной, закрыв купе (ключ мы проводникам не отдали, когда в ресторан ходили) вышли на перрон. Повезло — первая платформа. Предложил Ирине, что-нибудь купить покушать на вечер. Пошли по перронным ларькам. Я подал ей обе пятёрки. Она отказывалась, мотивируя, что это мне на такси. Я сказал, что дорога мне обойдётся не больше трёх рублей.
    — Ирина, мы и так у тебя всё съели. Бери. Давай выберем то, что тебе по душе.
    Купили, уж и не помню что. Увидели Востокова, рядом с ним мужичок на велосипеде. Понятно — Мишка купил водку с рук.
    Мы продолжили прогуливаться по перрону. Вдруг Ирина спросила:
    — А у тебя девушка есть, там, в твоём Свердловске?
    - И есть, и нет! Пишет одноклассница. Даже фото прислала.
Про Олю я ничего не сказал. А уж тем более и про мою пропавшую почти семь лет назад Таню.
    — А покажи фотку.
    — Вот, смотри, — я достал фотку из военного билета.
Как был я дурак, таким и остался. Кто меня про фото просил говорить? А теперь ещё и решил показать девушке, которая уже начала мне нравится.
    — А тебе она нравится? Красивая!
    — Мы школьные друзья. А пишет она мне так, для поддержки, по-дружески.
    — А может она тебя ждёт? Как её зовут? — продолжала допрос Ирина.
    — Нет, не думаю, что ждёт. Таня сразу написала, что это так для поддержки, — я соврал немного.
Всё же с Таней мы должны были встретится. Наша переписка за последнее время медленно, но верно подошла к теме наших душевных отношений друг к другу. Пока Ирина придумывала мне новый вопрос, я спросил:
    — А у тебя парень есть?
    — Нет! — почему-то задорно ответила она.
    Интересная она девочка. Приклеилась ко мне и ходит за мной, как на верёвочке. В туалет спокойно без «рекламы» не сходишь. Но если честно — то мне было очень приятно. Она, и правда, красавица. Почему же мне это сразу-то в глаза не бросилось? Знал я, конечно, почему. После истории с Таней я стал очень острожен. Уже рефлекс — не заглядываться на девочек.
    Ирина. Скромно, но как гармонично она была одета. Коричневое трикотажное платье так и подчеркивало её стройную девичью фигурку. Так симпатично смотрятся на её стройной ножке туфельки. Конечно, сейчас она в халатике. Он хорошо подогнан под её фигурку. Роскошные чёрные волосы, не длинные, но она как-то их оригинально собирает на голове. И по характеру, похоже, очень покладистая девочка. И доверчивая, и добрая. Ребёнок ещё по существу.
    — Пойдём в вагон, — прервала Ирина мои мысли.. Вернулись в купе. Востоков сидел на откидном сидении.
    — Где бродите? — заворчал Востоков.
    — Закуску тебе купили, не видишь, что ли? — ответил я грубовато, на манер Востокова.
    Объявили пятиминутную отправку.

    Нет смысла вспоминать подробности. Всё равно поминутно не вспомнить. Поезд покатился, всё чаще стуча колёсами на стыках. Стало опять грустно, а поезд нес нас всё ближе и ближе к Перми, где уйдёт Ирина с перрона и затеряется в толпе пассажиров.
    И вот опять накатило — захотелось выпить. Правда! Сильно захотелось!
А тут и парни с гитарой пришли. Сперва они музицировали. Ирина с укоризной смотрела, как я пил водку.
    Я взялся за гитару. Но прежде чем начать играть, сказал, что я спою романс про спящую красавицу. Я сказал, что видел её сегодня утром.
    — Во сне что ли? — с иронией «подцепил» меня Востоков, явно намекая на эротические сны, которые снятся парням в казарме по ночам. Не описался, а трусы мокрые (чаще случается с уже не «мальчиками»). Такова уж физиология мужчины. Ну о подробностях уж не буду.
    — Нет, не во сне. — ответил я, подстраивая гитару (как парни на ней играли — расстроенная до нельзя) и пробуя взять аккорды, и вспоминая перебор.
    Я заиграл и запел. Дослушали до конца. Похвалили меня. У Ирины, кажется, покраснели щёки. Она догадалась.
    — Это про тебя, Иринка! — сказал я. И у самого загорели щеки. Я выпил, потому стал поразвязнее.
    — Спасибо! Виталий, — ещё больше смутилась Ирина.

    Парни ходили курить, ещё выпили, я ещё играл. Не играл только битловскую «Девушку» — не смог. По жизни получилось, что нечаянно эта песня была спета другой красивой девушке.
    Парни ушли к себе. Гитару оставили мне до утра. Мы сидели втроём, Востоков нажимал на водку….

    Незаметно сумерки сдались,стемнело за окном. Да и поезд сам стремительно летел на восток, на встречу наступающей ночи, всё стучал и стучал колёсами.
    Востокову скучно стало. Он ушёл к парням. Мы остались вдвоем. Попеременно рассказывали о себе. Я тоже рассказал, что бросил институт, почти закончив уже второй курс. Причину — не совсем честно рассказал.
    Я опять взялся за гитару. Сыграл «Люди встречаются» — старый хит «Весёлых ребят», всё ещё популярный на тот момент. Для нашего дорожного состояния, под стук колёс, песня была очень уместна. А так как я выпил, то немного осмелел.

    Опыта «завоёвывания» дамских сердец у меня ведь так и не было. С Таней было просто — так получилось, что нас каждого тянуло друг к другу с первых минут, как увидели друг друга. И все наши действия были направлены навстречу друг другу. А тут чуть расслабился от водки:
    — Ирина, знаешь, пройдёт много лет, ты или я, услышим эту песню, и невольно будем вспоминать этот поезд. Это мимолётное знакомство. Может взгрустнётся, а может улыбка пробежит по губам. И обязательно вспомнится душистая веточка черёмухи стоящая между нами, в чайном стакане на маленьком вагонном столике.
    Ирина грустно смотрела то на меня, то на веточку черёмухи, осмотрелась вокруг, будто пытаясь навсегда запомнить то, что видит сейчас.
    Я ещё подлил «масла в огонь»:
    — А мне обязательно вспомнится девушка, с темными волосами, и её глазки — как неба бездонного синь, а в улыбке — весна. Стройная, милая, очень красивая, — частично процитировал я слова из только что спетой песни.…
    Ирина смутилась. И стала смотреть на веточку черёмухи. А глазки у Ирины оказались карие. Не синие, как в песне поётся.
    Потом проветрили купе. Опять, как и вчера стояли в проходе. Смотрели в окно. Стало темно.
    Востоков вернулся и завалился сразу спать. Мишка — как медведь. Всю дорогу в спячке.

    Я не решался сказать Ирине напрямик, что она мне нравится. Да собственно я сделал это, спев романс и песню…. Выбрал момент и поцеловал в лобик. Ирина повернулась ко мне и, глядя в глаза, спросила:
    — А зачем это?
    — Ирина, я не знаю, — с волнением в голосе ответил я.
Она молчала. Я тоже. Я взял её за руку.
    — Ирина, дай мне твой адрес, я тебя очень прошу. Очень! Мне трудно сейчас. Я даже домой не хочу. Она зашла в купе и вышла с блокнотом. Стала писать.
    — Это мой адрес в общежитии в Перми. А это адрес моих родителей. Вдруг я съеду с этого общежития. А к родителям я часто езжу.
Я в её блокноте написал свой адрес.
    — Ирина, я напишу тебе. Это, правда, твои адреса? Или ты так, отвязаться от меня?
Она с таким укором глянула на меня, что не стал сомневаться.
    — Не обижайся, Ирина, извини. Она, поняла мои опасения.

    А я влюбился! Влюбился в девочку. Я снова влюбился впервые за 8 лет. Впервые с лета 1972 года…. Как же я Ирину сразу не рассмотрел?
    — Виталь, расскажи мне что-нибудь. Ты так интересно рассказываешь!

    Нет смысла писать о том, что я рассказывал. Скажу только, что ни про любовь, ни про девушек я ничего не говорил.
    Вдруг Ирина спохватилась — она посмотрела на часы и сказала, что уже наступило 26 мая, понедельник и мой день рождения.
    Она зашла в купе, меня позвала. Достала из сумочки ручку и карманный календарик 1980 года. Написала на нём пожелание…. И вручила его мне. Улыбалась. Хотелось поцеловать её, но я воздержался. Я поблагодарил Ирину и взял её руки в свои, гладил ей пальчики.
    Мы улеглись спать. Пожелали спокойной ночи. Но так и не уснули....

    А между нами на столике в чайном стакане с ажурным подстаканником стояла небольшая, но пышная и душистая веточка черёмухи.

СТАНЦИЯ ПЕРМЬ II

     Заканчивалась наша дорога. Станция Верещагино. Уже осталось километров сто. Нашему поезду, с его частыми остановками — максимум два с половиной часа. Вот и станция Оверята. Сорок километров. Час, всего час….
     Ирина собирала вещи. Попросила отвернутся, но выйти мне не предложила. На полке спал Востоков. Видимо ей не хотелось его будить. Переоделась и опят стояла передо мной в своём коричневом платье. Надела туфельки. Приготовила плащик. Слегка кокетливо покрутилась у зеркала. Красивая. Нежная. Но видно было, что она немножко волнуется. Почему?
     А у меня сердце билось чаще стука колёс. Успокаивало одно. У меня есть адрес, даже два. Только бы не придуманные. Всё равно теплилось сомнение.
     Посидели. Вынули Иринину поклажу, сложили на её полку. Много, как девочка до дома добираться будет?
     — Ирина, тебя хоть встречают? Почему столько сумок?
     — А мне заказов на работе и подружки надавали. А встречать, не будут. Всем на работу.
     Глупышка-малышка. Ну неужели я бы наблюдал, как она таскает свой багаж.

     Вот и камский мост. Под нами река Кама. Проехали мост и вскоре встали. Но ещё не станция. Видимо, закрыт входной семафор.
     Мы стояли в проходе напротив купе. Решили, что будем выходить последними. Стоянка 30 минут. Успеем.
     — Ирина, Мишку будем будить?
     — Давай не будем, пожалуйста.
В это время она смотрела мне прямо в глаза. Я не выдержал, взял её за руки, поезд дёрнулся, она оказалась в моих объятиях. Немного задержалась, но высвободилась.
     Потянулся вдоль вагона перрон, последние метры пути. Проводники загремели, освобождая входные подножки в тамбуре.
     Остановились. Под вагонами ещё отвратительно скрипели тормозные колодки, будто железом по стеклу. И этот звук с болью отдавался в сердце. Этот сигнал оповестил о том моменте, о котором я неожиданно подумал ещё вчера днём. И вот он настал. Этот дёрганый поезд ещё раз подался чуть вперёд и встал. Тормозная система облегчённо выдохнула воздух. Зато на меня навались такая тоска… Вот и всё — приехали. Пора прощаться.

     Через пять минут мы стояли на платформе. Платформа хоть и первая, но тесная. В Свердловске солидно, а тут тесно. Народу в Перми сошло много. Узкая платформа — сплошной людской поток. Мы влились в этот поток, как лава, медленно текущая вдоль вагонов. Потом в тоннель.
     — Не провожай дальше. Спасибо за всё, Виталик.
Не обнимались и не целовались. Мы же никто друг другу. Мы просто попутчики.
     О том, что творилось у меня в душе, словами не описать. А потому и не буду этого делать.
     Помог Ирине взять её поклажу. Слава богу, всё было не тяжёлым. Как навьюченный ослик, она пошла дальше.
Всё! Ирина скрылась….

     Сердце щемило. От меня, похоже, только что ушёл нужный мне в жизни человек. Окончательно я осознаю чуть позже.
     Ходил вдоль вагона. Курил. Успокоился. В кармане есть адрес. Позвали в вагон. Вернулся на место. На столе в стакане веточка черёмухи. Опять защемило.
     Под столом недопитая водка. Аккуратно положил веточку черёмухи в книжку, которую забыла Ирина. Засушенная веточка хранилась у меня 25 лет.
     Выплеснул в окно воду и налил водки. В бутылке так и оставалась почти половина из последней ленинградской бутылки. Востоков с парнями выпил почти всё, что купил в Кирове. Мне чуть досталось. Я много не пил из-за Ирины. Стыдно мне при ней было пьянствовать.
     Выпил ещё. Потянуло спать. Пошёл курить. Поезд только тронулся. В Перми поезд, двигаясь на восток, проходит по высокой насыпи, с которой видно привокзальную площадь. Всматривался, вдруг Ирину увижу на площади. Но тщетно….
     Вспомнил: Ирина говорила, что поезд пройдёт мимо её общежития, метрах в трёхстах. Это были две спаренные девяти-этажки из красного кирпича, а рядом столб высокий металлический с проводами. Так Ирина назвала опору линии электропередачи. Я стоял в тамбуре и смотрел в окошко двери. Но так ничего подобного и не увидел.

     Поезд уже вырывался за город. Ещё покурил и пошёл спать.
     Востоков сидел на пустом уже Иринином месте и смотрел на остаток водки. Я бесцеремонно вылил всю водку в стакан и выпил. Востоков аж поморщился.
     — Вит, а мы Пермь проехали уже? — хорошо мой друг пропился за дорогу.
     — Проехали. Я спать.
     Востоков про Ирину не поинтересовался. Я заметил, что ещё вчера, до ресторана, Ирина стала сторониться его. И никогда не оставалась с ним больше один на один в купе. Даже смешно было: я в туалет, она за мной. Поймёт, куда я пошёл, и стоит в проходе у окошка или сидит на откидном сидении, ждёт меня.
      Снял брюки, аккуратно повесил и завалился спать. Часов через восемь должны быть в Свердловске.

      Спал я крепко. В Первоуральске Мишка разбудил меня. Привели себя в порядок. Ждали прибытия.

      ДОМ

     Вот родной вокзал. Первая платформа. Востоков из окна увидел своих, они его. Встречали отец и жена.

     Всё! Закончился очередной этап моей жизни. Теперь я полноценный мужчина. Я отдал свой долг Родине — отслужил в армии. Теперь я совершенно свободен. Без денег, без диплома и без работы, но это в те времена не проблем. Без любимой девушки.
     Поезд остановился.
     Меня никто не встречал. Никому не сообщал, что еду домой. Бабушку пощадил, а то бы стояла у окна три ночи, меня высматривала А предкам — не счёл нужным. Они на северах тогда были.
     Супруги Востоковы сливаются в объятьях. Папа Мишкин стоит в стороне.
     Жену Востокова зовут Лена. Востоков за службу виделся с ней дважды. Один раз она сама приезжала, второй раз — Мишка в отпуске был.
     Я её видел на КПП, когда она приезжала. Но не был знаком. Востоков не представил.

     Мишкин отец сфотографировал нас.
     Стали прощаться. Востоковы предложил увезти меня на Химмаш. Поехали и быстро приехали – тогда пробок не было. Заходить они отказались. Вот теперь и распрощались.

     Лето в тот год на Урал не торопилось. 26 мая на дворе, а тополя только выпустили листья. Солнечно, но холодно для конца мая. Внешне — никаких изменений. Я был дома полгода назад — на 7 ноября 1979 г в отпуске. Снега только нет.
     Смотрел вслед уезжающей машины Востоковых. Заморгал правый красный огонёк, и машина скрылась за поворотом. Я остался стоять на улице. Закурил. Осматривался. Охватило какое-то непонятое беспокойство. Как бы я не хотел возвращаться домой, но вот теперь я стоял в ста пятидесяти метрах от родного дома. 
     Рабочий день ещё не закончился, потому на улице ещё пустынно. Даже ребятишек не видно. Медленно двинулся сторону дома.  Шёл по противоположной стороне. Вижу в окне силуэт бабушки. Телепатия. Она чувствует, что я где то рядом ….
     Зашёл во двор, там никого. Вдруг захотелось выпить. Развернулся и пошёл в магазин, он метрах в четырёхстах. Народное название этого винного магазина — «Бабьи слёзы». Чётко подмечено. Деньги остались. В Кирове не всё с Ириной издержали — осталось четыре с копейками. Водка «Экстра» — 4—12. У меня хватило.

     Я у порога квартиры. Стучусь в дверь. А в голове: «Вдруг Таня откроет». Но отогнал эту мысль. Шесть с половиной лет прошло. Бред.
     Наконец-то открывают — бабушка. Встреча. Заходим в комнату. На столе пирог. И даже водка в холодильнике. Вообще-то, бабуся никогда не одобряла пьянство. Сама не пила, разве грамм семьдесят водочки и всё. Вдруг бабушка качнулась, я успел подхватить. Голова у ней от радости закружилась.

     Дальше не интересно. Душ, бритьё. Маленькое застолье. Бабушка новости дворовые «сливает». Меня мало интересует. Столбняк какой то в голове.
     — Ольга-то разошлась уже, — выпалила бабуся.
Я вздрогнул. За время дороги ни разу не вспомнил о ней. Хотя в последние армейские дни поводил итоги по последним двум годам жизни. Вспомнил и про свои неудачи с девушками. Таня - первая любовь, преданная мной Оля, Таня-одноклассница, с которой должны встретиться по возвращении. И Лена - девушка, которая служила в полку. Она была лейтенант. Служила в штабе. И за последние шесть месяцев завязалась дружба. Но не судьба! Об этом я написал в рассказе "Пять нарядов вне очереди". Повторятся не буду.

А бабушка продолжила про Олю. Хотел было уточнить, да, думаю, и так выложит всё, что сарафанное радио знает. Так и вышло.
     — Ладно хоть детей-то не народили, — вот и ответила на мой не озвученный вопрос бабуся.
     Ольга. Не её бы прощальное письмо и её скорое замужество. Всё могло быть не так. Будь я занят Олей, знал бы, что она ждёт меня. Я бы не увлёкся Ириной. Не посмел бы я на вторичную измену. Оля доверилась мне два года назад. В те две ночи она мне шептала, что я её первый мужчина.

   А бабуся новости сливает. Опять не моя тема….
    — Толька должен вернуться, — теперь попала бабуся в мои интересы.
Толян сидел на «химии».
    — Когда ждут его? — Мать вчера его сказала, толи в пятницу или в субботу на этой неделе.
    Я опьянел, захотел спать. Время начало пятого вечера. Я прилёг на диван, мой диван — он снова стоял в моей комнате. Диван, на котором иногда спали вместе с Таней. Но лёг. Куда деваться-то.

    Бабушка говорила и говорила.
    — Планида то у тебя какая?
    — Завтра в военкомат. Встану на учёт и за билетам до Приобья. Предков навещу — на недельку сгоняю. Пока напряга с билетами нет.
    — Поезжай.
    — Достань мне мою гражданку, «задолбала» эта форма уже. Правда, я так устал от неё. Хотя потом долго будет не хватать ремня на поясе и головного убора — фуражки.
    Переодеваюсь. Брюки просто сползают на пол. Рубаха — как мешок. Разве только в рукавах тесновато, когда локоть сгибаешь — накачался. Я в армии похудел. Спокойно вмещался в 48 размер. Форма — х/б повседневка на мне не требовала подгонки ни по росту, ни по размеру. А потому сидела как по спец заказу. Да — гардероб надо менять. Всё велико. На два размера точно.

     Я дома. Всё не привычно. Я привык находиться в большом коллективе. Даже на диване не лежится — в роте негде полежать.
     Ирина встала перед глазами. Где она сейчас, девочка? Она говорила, что после обеда на работу пойдёт. Отчитаться и документы сдать. Как я так сразу-то её не рассмотрел? Хорошая девочка. Красавица.
     Я кинулся проверять карманы кителя. Листочек с адресом на месте. Хотя я и так его запомнил, и до сих пор — разбуди ночью и спроси — отвечу.
     Достал бумагу, конверт. Сел писать письмо. А что писать? Точно не помню, что написал. Но даже сейчас, я могу посмотреть то письмо. Оно до сих пор целое.
     Главная цель письма — проверить адрес. Написал, пришлось переодеться снова в форму — гражданка как мешок. Пошёл отправить письмо. Почтовый ящик висел на доме, что напротив.

     Пробежался в голове по предстоящим делам. Докладывая бабушке, я не озвучил ещё одно дело. Таня — одноклассница. Договаривались встретиться. Когда это сделать? Или не откладывать или после поездки к предкам?
     Зашёл обратно домой. Достал фотографию из военного билета. Долго вглядывался в Танино холодное, без эмоциональное, но красивое личико. Она писала мне почти полтора года. А теперь я приеду и столкнусь лицом к лицу с таким же, кому она так же «помогала» служить. От этой мысли стало противно. Смотрел, как будто пытаясь запомнить, и разорвал фотографию на мелкие кусочки. Я к ней не поеду! Всё — с Таней-одноклассницей закончено. Увидимся с ней только через тринадцать лет, в 1993 году на вечере встречи выпускников школы.

ОЛЯ

     Вот так заканчивался мой очередной день рождения. Вышел курить на улицу. Не давала покоя информация про Олю. Сел на скамейку напротив Ольгиного балкона. Наверно, она увидела меня. Дверь балкона открылась, и появилась Оля. Поздоровались. Я курил, и смотрел на неё. Она на меня. Она ушла в комнату и уже через пять минут сидела рядом со мной.
     Я знал, что она выйдет, чувствовал это. Но я волновался. Решиться заговорить с Олей после того письма было не легко. А Оля летом 1978 года уже в третьем письме, решилась послать мне на службу письмо и сообщить об измене. Измена — наверно это громко сказано.
     Тогда, в те две ночи перед армией, когда для Оли я стал её первым мужчиной, считал, что мы наладили и восстановили наши отношения. И я поверил, что теперь мы уже не расстанемся, но надо подождать два года. А она могла приехать ко мне в армию и мы могли бы поженится. Такое, кстати, не раз случалось в нашем полку. Но даже тогда она не договорила мне того, что знала про меня и Таню. Только в письме она решила написать, что видела, как мы объяснялись в любви и стояли в обнимку у окна. Это Оля в отчаянии кидала снежки в окно…. Оля не решилась тогда сказать мне о том что она всё знает. Она стала избегать меня. Скрепя сердце ещё продолжала скупо отвечать на мои приветствия при случайных встречах.
     А что же я? Я и тогда понимал, что поступил подло по отношении к этой девочке. Любил ли я её? Сравнивая тогда те чувства к ней и к Тане, я понимал, что к Оле с моей стороны была сильная детская привязанность. Она, собственно говоря, стала мне как сестрёнка. Хоть и обнимались и целовались. Сказалась долгая тёплая дружба с первого класса. Она и правда прекрасная девчонка. Но трусость я так ничем и сейчас не могу объяснить.

     Ольга вышла в домашнем сарафанчике, в ветровочке на плечиках, с оголёнными ножками. Её ножки, такие же стройненькие, как в юности, короткий сарафанчик, чуть по-длиннее. За минувшие годы она стала женственной, хотя и оставалась такой же хрупкой, как хрустальная изящная вазочка. Оля очень красивая и грациозная девушка.
     — Я видела, как ты приехал. С возвращением! Увидела в кухонное окно, солдат красивый идёт по двору. А это Виталик! Ты отслужил?
Я поблагодарил, но разговор не клеился. Молчали. Я взял её левую руку. Оля вздрогнула. Два года я не прикасался к её руке. Рука её горела.  Ощупал кончики пальчиков. Их когда-то в юности целовал и хвалил за то, что они так виртуозно, будто порхали над грифом скрипки, и при этом лилась прекрасная музыка. Завораживала Оля игрой Полонеза Огиньского. На этих длинных гибких пальчиках раньше были такие же твёрдые подушечки, как у меня.
     — Оля, А ты давно не играешь на скрипке, — не спросил, а утвердительно сказал я.
     — Бросила зимой, когда в девятом классе училась. Наверно напрасно, — а ты так и не расстаёшься с гитарой?
    В голове моей мелькнуло:"А ведь я повинен в том, что Оля бросила занятия на скрипке"
     — Я не изменяю своим увлечениям, — захотелось сказать что-то колкое, хотя прекрасно понимал, что Оля совершенно ни в чём не виновата.
     — Это хорошо, — она, видимо, не поняла меня.
А может я совсем не «колюче» сказал про измену увлечениями, хотя подразумевал другое. Глупо! Я виноват перед Олей.
     — Виталька, а у тебя сегодня День рождения! Я тебя поздравляю. Осенью я тебя не видела, мне говорили, что ты был в отпуске. В форме не удалось тебя повидать. Возмужал. Идёт тебе! А это что за три полосочки на погонах? И на рукаве две?
И опять будто как в детстве, как в юности далёкой, Оля назвала меня Виталькой, с той нежной интонацией, с любовью.
Я так и продолжал держать Олю за руку.
     — Да, Оля, сегодня очередной день рождения
Объяснил и про полосочки на рукаве и на погонах.
     — А у меня гитара есть, правда «семиструнка», но можно одну струну убрать.
     — Оля, ты не изменилась, всегда начинаешь издалека. Ты меня к себе приглашаешь? Я согласен. Время ещё есть, я дома денег возьму, за шампанским схожу.
Она взяла меня за вторую руку. Стала смотреть мне в глаза, будто пытаясь что уяснить для себя.
     — Виталик, у меня всё есть. Ничего не надо. Не ходи. Давай сразу ко мне, а то уже холодно. Дома никого нет, и не будет.
Мы зашли в подъезд, я заглянул домой, предупредил бабушку, чтобы не теряла меня. Сказал, что ушёл к друзьям.
     — Опять по сараям, — съязвила бабуся.
     — Нет. Ба, я вырос из этого возраста, — отшутился я и ушёл.
Не знаю почему, но бабушкины слова на мгновение отбросили меня куда-то далеко, в ту раннюю юность. И сейчас Оля также стояла у своей двери и дожидалась меня. Так было всегда, когда мы шли к ней поиграть дуэтом, а я забегал домой, чтобы прихватить гитару и предупредить бабушку.
      Оля пропустила меня вперёд, дверь за мной захлопнулась. Всё началось сразу с порога.

      Она нисколько не изменилась с тех последних майских ночей 1978 года, за три дня до моего ухода в армию. Такая же гибкая и горячая. Только никакого стеснения и девичьей робости сейчас.
      Я проваливался в сон, в мыслях мелькнуло, что странно всё: с чего началась моя служба в армии, тем и заканчивается. Оля проводила, а теперь встретила. Только встреча эта горька, и на душе не спокойно.

     Кружилась голова от букета шампанского, водки. Так и должно было быть. Должны были встретиться любящие друг друга, прошедшие испытание разлукой. Также должны были встретиться, как Востоковы. Зачем она написала то письмо? Если бы я знал, что она ждёт меня, я бы смог отпустить из своего сердца Таню. Но, что сделано, то сделано.
     Видимо, на какое-то время я всё же заснул. Очнулся от того, что будто какая-то девушка смотрит на меня с укоризной, но не Оля - это точно. Когда открыл глаза, в комнате было светло на столько, сколько мог дать свет, пробивающийся из лабиринта коридоров от не выключенного светильника в прихожей. Лица не различишь, только силуэты. Оля сидела закутанная в простынку, согнув ножки в коленках, навалившись на стенку. Она всхлипывала.
     — Оля, девочка, что с тобой?
Она молчала и только сильнее стала всхлипывать. Я подсел рядом, прижал её к себе. Она вся дрожала. Уткнулась мне в грудь.
     — Я всегда чувствовала, что Танька отобьёт тебя у меня. А мне так было хорошо с тобой, и то не забываемое лето и наш дуэт. А ты охладел. А я терпела и ждала. Только я не верила, что взрослая женщина решится на это. Конечно, она такая красивая и грациозная и в тоже время очень простая и добрая привлекла тебя. Я это всегда видела. Я сразу увидела, ещё, когда она первый раз остановилась и смотрела, как ты играл. Ты же как заведённый играл, не отрывая от неё глаз. Я тогда ещё беду почувствовала. Я спрашивала тебя про твоё отношение к ней. Почему ты правду не сказал? Сказал бы, что влюбился. Я бы поняла тебя.
Подумав, продолжила:
      — А ведь мне тоже было понятно, что она влюбилась в тебя. И поэтому мне было страшно. Она так смотрела на тебя, помнишь, когда мы для неё играли у тебя дома, а потом пироженки ели с чаем. Ты как оцепенел тогда. Потому и понимала…. Потому ревновала…. Потому придумала наш дуэт со скрипкой и гитарой. А сам то ты не догадывался, что сохла она по тебе?
Вдруг Оля ехидненько ухмыльнулась:
     — Интересно, кто первый-то из вас о любви заговорил? Она первая, поди, повесилась на тебя у окна?
     — Я первый сказал. Только зачем тебе это надо?
Встал пред глазами тот самый счастливый вечер в моей жизни. И тут же я представил, что испытывала совсем ещё юная девочка Оля, увидев нас в окне. Такую же боль я испытал ровно через год. Тогда, когда узнал, что Таня уехала, даже не оставив адрес.
     — Тебе я соврала сегодня, первый раз в жизни — гитары у меня нет. Я их теперь терпеть не могу….
Она замолчала и опять начала всхлипывать и утирать слёзы краем простыни.
     — Не молчи, Виталик, скажи хоть что-нибудь. Вот ты сейчас на улице упрекнул меня в измене. А я тебе не изменяла. Изменил мне ты. Изменил нашей юной любви. А письмо это дурацкое из мести решила написать. Никого у меня не было. Просто парень настойчиво ухаживал. И не допускала я его до себя. Мама с дуру растрепала, что жених нашёлся.
     Что я мог сказать? Вот и сейчас, Ольга всё же поняла мой намёк на измену, хотя речь шла о гитаре. Она была всегда такой: тонко всё чувствовала. Но за всё содеянное надо отвечать и видимо пришёл мой час дать отчёт поступкам, пусть это и была ранняя юность.
     — Оля, милая моя девочка, ты прости меня. Ты ни в чём не виновата. И Таня не виновата. Виноват только я. Почему я ничего не сказал тебе — я до сих пор не могу это объяснить себе. Я признаю, что сподличал. Я тихо предал тебя. Прости меня, если сможешь. Не могу я сказать, не знаю какими словами.
     Она молчала какое-то время, вздыхала.
     — Виталь, расскажи, как у вас всё произошло, — достаточно настойчиво попросила Оля.
     — Оля, милая! Зачем тебе это надо. Всё давно в прошлом и никогда не вернётся.
     — Тем более, расскажи.
     Рассказал Оле про первые дни знакомства с Таней. Про первое «столкновение», когда чуть дверью в лоб не получил. Про солнечный удар. Сказал, что скорая тогда ко мне приезжала, а не в соседнюю квартиру. А Оля оказывается помнила этот момент. Про то, как всю ночь Таня сидела около меня. Как чмокнула меня тогда в щёку. И не только потому только, что она красивая, ещё вот всё остальное повлияло на меня. Как я мог отнестись? Конечно, я влюбился.
     — Ты прости меня, Оля! Теперь я всё честно тебе рассказал. Но что это изменит?

     Наступила достаточно длинная пауза. Мы молчали.
     — Да, Виталик не разобраться нам, видимо, никогда. А как долго ты продолжал встречаться с Таней, когда они уехали? Почему вы не вместе? Она же любила тебя без ума! Я тебя понять могу — красивая, обаятельная такая и совсем не зазнайка. Как не влюбится было в такую.
     Я решился рассказать Оле. Ей, которая была тогда единственным человеком, которому, не кривя, душой рассказал всё подробно о том, что произошло пред новым 1974 годом.
     Оля внимательно, не перебивая, выслушала. Взяла меня за руку.
     — Таня твоя испугалась, что бросишь ты её в скором будущем. Виталь, ты подумай только — разница двенадцать лет! Ей сейчас значит тридцать пять. А тебе сегодня исполнилось двадцать три. И не ищи глубокого смысла в её поступке. Может и ещё что то, но это главное. Потому она исчезла в неизвестном направлении, и за семь лет ни слуху, ни духу. А то, что любила она тебя, и, уверена, сейчас любит — не сомневайся даже — любит она тебя страстно. Я это видела. Поверь мне — женщине. Она не умела скрывать это. Это только ты не видел да сомневался. Но вы не были рождены друг для друга. Вас специально время развело по возрасту.
     Про себя подумал: «Тане завтра исполнится тридцать пять.» Грустно стало.
     Зачем Оля опять всколыхнула мне память? Не может она простить мне Таню. Где и с кем теперь Таня? Семь лет назад, день в день, час в час я также был близок с Таней, как сейчас с Олей.
     — Оля, зачем ты взвинчиваешь себя этими воспоминаниями?
Но Оля, будто, не услышала меня.
     — Я тоже дура. Знала бы я, извини, конечно, что она старуха для тебя. Я бы себя по другому повела. Но она ведь смотрелась от силы на двадцать три, не старше. А у ней сынишка уж большой был, а я никак не сообразила, что она старше должна была быть. Нам вот по двадцать три. Я ведь хотела тебя ждать. Решилась тогда стать твоей, я хотела забеременеть от тебя. Этим я хотела хоть как-то задержать тебя около себя. Но не получилось. И я сходила с ума. Я понимаю, что не честно поступала, имея такие мысли. Наверно из-за это ничего не получилось. Да и опоздала я. Всё тянула, от ребят знала, что ты в армию уходишь. Но тебя так неожиданно призвали. Не думала, что на девятое мая у тебя будет повестка. Праздник всё же в этот день. А теперь вот сошлись два одиночества.
     Опять за всхлипывала, заплакала.
      — Ты, Виталик, если можешь, прости за то письмо. Я всё, наверно, испортила.
Я молча прижал Олю к себе. Попытался поцеловать её, но она освободилась от объятий и продолжила:
      — Вот ты только что сказал: "Но что это изменит?" Я готова многое изменить. Но чувствую, что и сейчас ты не принадлежишь мне. У тебя кто-то есть? Я тебя всегда по лицу читала.
      Я только удивился её проницательности! Я кривить душой больше не мог — не заслуживала Оля этого. Пусть Оля знает всё! Если мы поймём друг друга, то мы сможем начать всё с начала. И скрывать от Оли я больше ничего не намерен.
      — Только в голове.
Я рассказал о том, что произошло со мной за последние два дня.
Она спрыгнула с постели и прикрывая наготу простынёю, убежала на кухню. Вернулась с бутылкой портвейна и шампанского и коробкой конфет.
     — Выбирай!
Разлила и подала мне портвейн себе шампанское….
     — Значит, теперь у тебя Ирина! Ирина, она точно будет твоей навсегда. Выпьем за это!
Я подумал: "Оля, глупенькая моя девочка. Что же она делает? Зачем?"
Оля поставила пустой фужер на столик.
     — А пока ты мой…. Мой…. На три дня и три ночи ты мой. Пока родители не вернутся — никому тебя не отдам. Хватит разборок!

     Оставшись у Оли в плену, она мне давала шанс вернутся к ней, найти те слова, которые бы вернули ей доверие ко мне.
     Утром она уходила на работу, а я оставался в её доме. Двери в квартиру оставались открытыми и у меня был ключ, и я мог уйти в любую минуту.
Я не нашёл тех слов…. После её фразы: "Ирина, она точно будет твоей навсегда. Выпьем за это!", мой мозг просто заклинило.

     Оля сдержала своё слово. Днём в четверг она сказала:
     — Всё уходи. Не прощаюсь, будем видеться, в одном подъезде живём, останемся друзьями. Я не Таня — переезжать не буду, чтобы избавится от тебя.
     Оля — не простила она мне Таню! А точнее — моего тихого предательства. Она просто отпустила меня. Но легче мне не стало.
     Можно считать, что Оля бросила меня. Я понял, что я ей больше не нужен. И всё же — я ошибался.
     Оля- это девочка, которая часто принимала скоропалительные решения. Это её характер. При этом она могла так незаметно всё повернуть назад. Правда — она никогда не врала. Она просто преувеличивала. Но не всегда есть возможность повернуть назад....
     Оле очень хотелось причинить мне боль. И решилась сделать, когда я был далеко от неё. Теперь она избрала какой-то другой путь, мне ещё не понятный.
     Не хотел про встречу с Ольгой писать. Но Она часть моей жизни.

     За семь лет меня бросили две красивых девушки. В армии Лена не захотела рисковать, зная мою историю первой любви. С Таней-одноклассницей я сам не захотел встречаться. Осталась Ирина.

     В пятницу встал на учёт в военкомате.
Всё — Дембель! Нет — уже гражданский человек.

     Дальше будет и смешно, и чуть ли не трагично. И опять я буду совершать те же ошибки, что и раньше. Опят буду неоднократно наступать на те же грабли.
     Когда-то я предал Олю, пережил любовную трагедию с Таней, и видимо мало чему научился. Только с моей стороны предательства больше не будет.
     Вечером в пятницу 30 мая 1980 года я уехал повидаться с родителями.

РОДИТЕЛИ

    Вот и дождались меня родители из армии. Буду краток. Только самое главное.
Устроили "Семейный совет". Слушали меня. Видимо пытались уяснить, чему меня научила армия. Ведь для родителей было однозначно ясно, что в армию я ушёл, бросив институт, будучи полным разгильдяем, лодырем и повёлся не с теми друзьями. Им и в голову не приходило, что я с помощью армии надеялся "поменять гардероб", а если проще, то вернуться в "цинковом костюме". Не скажу, что склонен был к суициду, просто к жизни был потерян интерес с того момента, как меня оставила Таня. И не было никаких надежд связать свою жизнь с ней. Так уж сложилось....      

    Я предлагал: восстанавливаюсь на заочный. Еду к ним на север, работаю электриком или электромонтажником. Жить есть где — квартира у них там была уже «двушка», точнее — это коттедж.
    «Голосовали».
     Предки большинством голосов отклонили моё предложение. Решили (предки за меня): Я должен восстановиться и продолжить учёбу на дневном.
    Странное, на первый взгляд, решение. Я, здоровый лоб, после армии опять сажусь на шею родителям. А ведь уже давалась такая возможность. «Глухим обедню два раза не звонят», — гласит народная поговорка. Но вопреки этому — мне «прозвонили».
     Мать не стала объяснять, почему ими было принято такое решение. Мать я свою знал хорошо, особенно в плане её «дипломатии», которая всегда была шита белыми и вдобавок гнилыми нитками. Всегда считала себя умнее всех. А отчиму - так ему было всё "по барабану".

    Уже вечером, лёжа в кровати, я понял причину.
Бабушка была уже в возрасте. Диабет и на его фоне свой букет невзгод. Нужен уже присмотр.
    То, что должны делать дети, переложили на внука. Учись сынок на дневном, мы будем помогать. А ты за это будь нянькой. Да в принципе — ничего плохого в этом нет. Так сложились обстоятельства, а мы одна семья. Тут всё только в том, как это преподнесла мама. Скажи прямо о проблеме, а то обязательно надо «схитрожопить».
    Да ещё если бы не некоторые особенности бабушкиного характера. Это вечное переживание за других. Я ещё до армии помню, как-то остался я в институтской общаге на вечеринке с ночёвкой. Она была предупреждена, что ночевать дома не буду. Но что-то екнуло у меня тогда среди ночи. Добрался домой около четырёх утра. Подхожу к дому и вижу её силуэт в окне. Она и спать не ложилась. Стоит, меня у окна всю ночь ждёт. Меня это раздражало. Я молодой парень и не могу вести свободный образ жизни. И ладно бы пусть так. Но ведь это сказывалось на её здоровье.
    Умела мама скидывать свои проблемы на других, вмешиваться в чужую жизнь. Я сильно подозревал, что не без её грубого вмешательства в наши отношения с Таней был окончательно потерян контакт с ней. Предполагаю даже, что могла наговорить моя мать Тане. И явно унизила молодую девушку донельзя. Да ещё Таня красавица — мать видела её и не раз. И мне известен факт-бабушка рассказывала, что мама моя увидев Таню первый раз, очень восхитилась красотой этой девушки. И уже в следующий приезд привезла ткань на сарафан. Тани не было дома, а мама торопилась уехать, и велела бабусе подарить эту ткань Тане и, не затягивая, незамедлительно сшить Тане сарафанчик. Бабушка сшила. Танюшка была очаровательна в этом сарафанчике.
     Но мать заедало, при виде красивых женщин. Мать у меня была красивая женщина, никто и не отрицал. Но ей всегда хотелось быть самой-самой. И если ей не пели дифирамбы — она их начинала петь сама себе, принижая всех остальных. А если их в присутствии мамы пели кому то другому — то и поющий и одариваемый эпитетами могли впасть в немилость.
     А слила всё про нас с Таней, с большой долей вероятности, бабушка. Не во вред, даже более того, из благих побуждений. Уж больно ей Таня по душе была. Желала мне «забрать» Таню, а самому подрасти. Так я считал тогда. С учётом некоторых ныне текущих уточнений из времён моей юности — это всё же не так. Но тогда я ничего не знал.

     Утром я принял решение родителей. Хотя понимал, что придётся терпеть мамины упрёки. Откажись я — бабушка бы осталась одна, беспомощной. Я, зная о её привязанности ко мне, очень бы мучился душевно. Годы моей службы в армии ей стоили седых волос и нервов.

     Я уехал домой.

НОВОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

     Пока я был в «заточении» у Оли, бабушка ушила мою старую одежду, как смогла. Всё же на два размера меньше стал. А это сложно. Вообще то распарывать и перекраивать надо и потом снова сшивать. Но это уже не то. Отчим ещё купил мне костюм.

     Дома, наконец-то, увидел кота Яцека. Матёрый стал. Постарел, весил около семи кг. Узнал меня. Первые дни с коленей не слазил.
     В институте восстановился за один день. Заявление удовлетворили уже на следующий день. Устроился на время грузчиком на местной базе — овощной базе.

     Заканчивалась уже вторая декада июня.
Каждый день проверяю почтовый ящик — пусто. Работал по десять часов. Выматывался больше чем в армии. Приходил домой — душ, ужин и сон. Утром зарядка, два км пробежка, холодный душ, завтрак, работа.
     От родительских наличных денег решил отказываться. А деньги нужны были не только чтобы поменять гардероб. С бабушкой перешили, что могли. Бабушка порола старые швы и смётывала под другой размер. Шил на машинке я - у бабушки проблемы с прямой строчкой из-за ослабевшего зрения.
     Мать, работая в торговле, обещала что-нибудь прикупить. Брать было неприятно. Но решил — пусть покупает — заработаю, отдам деньги.
     Опять же нужны деньги: вдруг Ирина ответит. На билеты надо, на букетик цветов и коробочку конфет…..
     Ирина. Где она? Заканчивался июнь, а ответа так и нет. Письмо может не дошло?
     И закадычный и верный друг Толян ещё не вернулся с «химии». Бабушка всё спутала.

     «Гражданка» на деле оказывалась сложнее армии. Слишком много ненужных проблем и условностей. Там было всё просто.
     Получил первые деньги. А дома на столе письмо. Но из УПИ — пригласили в деканат. Съездил. Там предложили начать снова со второго курса. Мотивировали, что будет легче втягиваться. Всё же третий семестр (он же первый на втором курсе) у меня полностью сдан, без хвостов. Три четвёрки можно перезачесть и не ходить на эти предметы. Тройки, а их было две — исправить при сдаче текущёй сессии. При этом предложили на этот семестр работу на кафедре ЭСС лаборантом. Это лучше чем грузчик. И удобно совмещать. Работа и учёба в одном здании.
     Я согласился. Правда, с 1 сентября в колхоз. Такова уж традиция в УПИ была — «абитура» — это те, кого зачислили на первый курс, восстановленцы и пятикурсники — в колхоз. Для меня — просто фигня. После армии — это курорт.

     От Ирины ни слуху, ни духу. Пишу ещё раз. Просто спросил, где она. И опять в ожидание.
     Август пролетел как пуля. 1 сентября — в колхоз. Я снова студент.

     В конце сентября вернулся из колхоза. Дома письмо от Ирины. Коротенькое, извинилась, что сразу на первое письмо не ответила, хотя получила его. Веяло от письма холодком. Может и показалось. Ответ просто из вежливости. Грустно мне стало.
     До нового года обменялись парой писем и поздравлением с Новым годом. Да ещё с днём рождения поздравил в октябре. Девочке Ирине исполнилось девятнадцать лет.
А письма опять ни о чём.

     На этом можно закончить эту повесть. Всё остальное — это уже другая жизнь. Жизнь в новом измерении.

    ПОСЛЕСЛОВИЕ

     Эпиграфом к повести я взял строчки из стихотворения Александра Башлачёва. Мне по жизни довелось немного общаться с ним. Ещё малоизвестный музыкант и поэт. В то время он учился в Свердловске в Уральском университете. Не скажу что дружили,  но довелось пообщаться. В 1988 году он трагически погиб в Ленинграде в возрасте двадцать восемь лет. Саша не однократно ездил этим поездом №193/194 Свердловск -Ленинград и назад.
     Строчки из его стихотворения "Поезд №193 Свердловск -Ленинград" и стали эпиграфом к этой повести. Почему? Всё очень просто. Когда Саша читал мне это стихотворение, в голове возникли ассоциации:
     "Любовь - это снег и глухая стена" - эти строчки будто про Таню. Исчезла зимой и отгородилась от меня глухой стеной, не оставив никаких надежд.
     "Любовь — это несколько капель вина" - эти строчки об Оле. Она, налив вина, провозгласила тост о том, что Ирина будет моей навсегда.
     "Любовь — это поезд Свердловск-Ленинград" - не трудно догадаться - это Ирина.

     Добавлю, что Саша был вторым человеком, кому я достаточно подробно в 1983 году поведал о Тане, Оле и Ирине. Он был очень отзывчивым парнем.

     Пожалуй, на этом и закончу своё повествование.

     P.S.

     О том, как складывались отношения с Ириной, можно узнать из рассказов. Они опубликованы на этом сайтё. Это четыре ярких момента в наших отношениях. У рассказов - общее название "Ирина". Есть желание, можете почитать.
    Внизу моей авторской странички  "Ссылки на внешние ресурсы"  размещены прикольные стихи моего друга Востокова о нашем возвращении домой из армии : "Ода счастью"

Продолжение: https://dzen.ru/a/ZkjoOHOCtiGnXMPY

Авиационные рассказы:

ВМФ рассказы:

Юмор на канале:

Другие рассказы автора на канале: