Вечный капитан
Капитану было тридцать шесть лет, а на вид – далеко за пятьдесят: щеки обвислые, под глазами «карманы», небритость, чуть ли не сантиметровыми копьями торчит из-под носа, на подбородке и нижней части лица.
Кто-то в строю брякнул: «Полковник в отставке». Но этого шутника рядом стоящие офицеры сразу же одернули.
Слышал ли Иван Иванович эту новую кличку о себе? Если да, то виду, как всегда, не подавал. Сутулясь и похрамывая, набирая шаг, пошел к командиру дивизии, стоявшему на середине плаца. Некоторые из молодых офицеров, прапорщиков, кто не знал этого человека, смотрели на Иванова с ухмылкой, мол, какой из этого старика десантник? Даже развернуться толком перед командиром дивизии не может: стал в полуоборота и докладывает. Ну, смехотура, а еще и орден или медаль получит. За что спрашивается?
- Капитан Иванов, заместитель командира…, - голос начальника штаба дивизии был громким, но из-за сильного ветра и постоянного шепота в строю не все его слова можно было хорошо расслышать. Но последние, - награждается орденом «Красного знамени»! - услышали все.
Молодежь, толком еще не нюхавшая пороха и не слышавшая легенд об этом человеке, была в замешательстве. Орден «Красного знамени» просто так не дается…
И новая волна шепота пошла по колоннам и шеренгам офицеров. И «старикам» было, о чем рассказать молодым.
В Афганистан Иванов пришел уже кавалером двух орденов «Красной звезды» и медалей «За отвагу» и «За боевые заслуги», не считая юбилейных. Его руками были обезврежены тысячи мин, снарядов, авиационных бомб, оставшихся в землях Белоруссии и Смоленщины после Великой Отечественной войны. Человек привык ходить по лезвию бритвы.
- Мне бы так! – шепнул мой сосед, сопливый лейтенант.
- Да уж лучше как-нибудь без этого, - повернулся к нему майор Назин. – Еще все у тебя впереди, лейтенант, нагероишься. Только бы живым остался.
Поздним вечером, когда в дивизии прозвучала команда отбой, в модулях горел свет только в окнах офицерских «кубриков». Кто-то занимался служебными делами, кто-то писал письма, а кто-то просто чаевничал, отдыхал, слушая музыку. Только вчера закончилась операция на Дехсабзе, было о чем поговорить, что вспомнить.
- А Иванова-то привезли из госпиталя на награждение, - сказал капитан Черниогло. – Три контузии подряд. Он, что, из стали? – вздохнул командир.
- А этот орден за что получил? – поинтересовался я.
- Да, кто ж знает. На Пагмане на прошлой операции взяли огромный склад с минами и ракетами. Слышал?
- Да, их группа еще была обстреляна.
- Так сколько прошло после этого? Месяц – полтора? Не-ет еще рано, так быстро представление к награде там не подписывают. Значит за операцию на Пули-Хумри, он там вроде тоже отличился, семь мин под обстрелом снял с дороги.
- Да, да, слышал, - забасил старшина, - но его тогда вместо награды в капитанах восстановили.
- А за что разжаловали? – поинтересовался я.
- А за то, что выпивает не вовремя. Вечно попадается на глаза кому-то из верхов. Хотя мужик тихий, говорят, и жучка не раздавит.
- Да, меньше пить нужно, и тут же, закашлявшись, опустил глаза. – Хотя после такой «работы» ни у каждого нервы выдержат.
- Вот и у него так…, - согласился со мной Черниогло.
В комнате воцарилась тишина. Никому сейчас не хотелось обсуждать вечного капитана, так и не смогшего в свои тридцать шесть лет подняться даже до командира роты. А то, что он герой, и достоин не только наград, а всеобщего уважения, понимали все… Но вот нервы сдают у человека, что тогда говорить…
Взрыва мы не услышали, а вот его волну, вырвавшую не только окна, но и столы, за которым мы чаевничали, вместе с посудой. В ушах звон, солдаты бегут из казарм на улицу, а за ними и мы. Позже, как выяснилось, на расположение нашей части упало несколько мин, разорвавшихся около двух модулей. Они горели как спичечные коробки, вокруг была кутерьма, из модулей вытаскивали оружие, боеприпасы, одежду, хотя первым делом нужно было спасать личный состав, отводя его подальше от казарм….
Через несколько часов все улеглось, рядом с плацем установили палаточные городки, в которых расположились погорельцы. Никто не пострадал, только несколько человек получили травмы, но не опасные для здоровья. Оружие и боеприпасы спасены. Все к утру начинало успокаиваться.
Вышел покурить. Смотрел на звездное небо, правда, ни о чем думать не хотелось, а только глазеть на звезды, метеоры или спутники, летающие в космосе…
Топот группы солдат заинтриговал. Из любопытства направился за ними.
У дальнего модуля (щитовой казармы), меня остановил патруль. Нельзя. Одна из мин, которыми обстреляли нас ночью, попала в казарму, пробила крышу и воткнулась в половые доски, не взорвалась. Солдат удалось эвакуировать через окна. Сейчас с ней разбирается вечный капитан.
- И долго, - поинтересовался я у помощника оперативного дежурного.
- Не знаю, - пожал плечами лейтенант, - может, час, а может, и больше. Через стенку оружейная, капитан запретил из нее выносить оружие, гранаты. А то вдруг.
Рядом стояло еще несколько любопытных офицеров, чуть вдали комдив с начальником штаба и разведки, несколько пожарных машин, командирский БТР и… тишина. Как не удивительно, но, несмотря на такое скопление людей и техники – тишина. Только песня сверчка или цикады хорошо слышна.
Разговор по рации командира дивизии с кем-то мы расслышали хорошо. После несколько солдат с носилками прошли к окну модуля, и из него выглянули человеческие руки, держащие небольшую мину, напоминавшую бомбу.
Вечный капитан медленно положил ее на носилки, и, сползая с оконной рамы вниз на песок (по-другому его движения и не сравнишь), направился впереди солдат, уводя их за пределы воинской части.
…Взрыв был тихим. Он произошел в заранее вырытой траншее.
Во рту стало сухо. Я взял у кого-то из офицеров пластмассовую фляжку и сделал глубокий глоток.
- Ты че, совсем того, - выхватил у меня ее из рук, неожиданно откуда-то появившийся вечный капитан. – Он же не разведен.
А я так и стоял открыв нараспашку рот, пытаясь хоть немножко вздохнуть и хоть как-то восстановить дыхание.
- Ну, летеха, смотрю еще совсем молод, - похлопал меня по плечу капитан Иванов, после того как я погасил пожар внутри себя из другой фляжки с водой.
- А вы как, товарищ капитан, она же мина, на боевом взводе? – сильно кашляя, пытался я спросить у вечного капитана.
- Да и хер с ней. Я ж, видишь, живой, и модуль тоже, - захмелевшим голосом сказал Иванов. Скоро у меня грудь будет, как у самого, - и, подняв руку с флягой, крикнул. – И все…
Право на награду
(Из рассказа офицера)
Я следил за грязной, испачканной, то ли в золе, то ли в копоти, ладонью лейтенанта. Он с дрожащим, зажатым в пальцах карандашом, выводил на бумаге буковки.
- Дальше рассказывайте, - посмотрев на меня, прошептал тот. – У меня времени мало, не тяните, пож-жалуйста.
- А, что еще говорить? Нужно все вспомнить, - вздохнул я.
- Создается такое впечатление, что вы мне сочиняете, а не я, - сморщившись, повысил голос он.
- Я, сочиняю? Я? – достав из кармана пачку с сигаретами, и вытащив из нее недокуренный бычок, чиркнул спичкой и, глубоко затянувшись, сказал. – Вам бы это все увидеть, лейтенант. Сидите здесь, - и, сплюнул на землю табачные крошки.
- Из-звините, - приложив под каску ладонь, он опустил голову и некоторое время молчал.
- Так каску сними, не на войне же! - не зная, как больнее сделать писаке, сидевшему напротив и допрашивающему меня, сказал я.
- Не-не-не, - помотал он головой и, опустив руку на ящик из-под снарядов, взял ручку и поднес ее к бумаге. – Продолжайте, пож-жалуйста.
«Легко сказать, - задумался я. - Бой неожиданно начался. Душманы открыли огонь, как мы спустились со скалы и поравнялись с кустарником. Я только и успел крикнуть - ложись, еще не поняв, правильный я отдал приказ своим солдатам, или нет. Если душманы находились на скале, так мы, лежащие на камнях, были для них прекрасными не движущимися мишенями, как в тире. А если они вели по нам огонь из «зеленки», то, значит, все сделал правильно».
- Не молчите, - посмотрел на меня лейтенант. – Дорогой мой, вы меня слышите?
- Слышу, - отмахнулся я. – Я крикнул всем, ложись! Ну, и все. Ефрейтор Серегин упал, услышал это, когда его пулемет ударился о камни, подумал, что он убит. В смысле, пулеметчик ефрейтор Серегин. Ну, и приказал Ивакову, ну, этому, как его, младшему сержанту, забрать у него, в смысле у Серегина, пулемет.
- И ч-что?
- «Что-что». Нужно было понять, откуда по нам душманы ведут огонь. А смотрю, младший сержант около Серегина лежит. Вся голова у него в крови. И все. А когда я поднялся и перекатился к ним, ухватился за приклад пулемета и потянул его к себе. Но быстро сделать этого не удалось, рука ефрейтора держала ремень пулемета. Ну, ремень стащил с его локтя, а он застонал, и младший сержант был жив, тоже застонал, - глубоко затянувшись сигаретой, я отвернулся и выпустил дым в сторону БТРа. – Что делать? Вытаскивать их из поля обстрела, лейтенант, или определить, откуда душманами ведется огонь, и стрелять по ним? Что скажете? – не отрывая от худосочного грязного лица лейтенанта, стараюсь поймать взгляд этого штабного офицерика.
- Я там не был, - сдавив губы, прошептал тот.
- А куда их тащить, спрашивается? А? Лейтенант?
- Я записываю, - поморщившись, поднял глаза тот на меня. – Я т-там не был. Вы командир, рассказывайте, ч-что было-о дальше! – в его голосе появились жесткие нотки.
- Что, зуб болит, лейтенант?
- Да, - кивнул тот в ответ. – Они живы, остались, ваши солдаты? - утвердительно сказал или спросил лейтенант.
- Н-наверное, т-тоесть, да, - заикаясь, прошептал я. - Огонь был плотный. Духовского пулеметчика приметил Сидор. То есть, Сидорцев. Ну, мы кинули в него по гранате. Он был в метрах двадцати от нас, за деревом. Он замолчал. Духи нас окружили. Сидорцов и Степахин стреляли справа от меня, а Музыкант, то есть эт-тот, как его, м-м, С-с-скрипкин с Ежовым, слева от меня были. Они по ущелью стреляли. А я, что я, пацанов раненых под камень затащил и стал их перевязывать. У Серегина пуля кожу с головы содрала, трудно понять, сломала она ему кости черепа, или н-нет. Короче, контужен был сержант, то есть младший сержант, это точно. Без сознания лежал. А ефрейтору в плечо пуля попала.
А потом…, - чтобы сесть на лежавшее колесо, я переступил ногой вправо, и, еле удержав свое равновесие, при помощи того лейтенанта, наконец уселся.
- Спасибо, - сплюнув, сказал ему. – Так, что вам нужно от меня, лейтенант? В штраф батальон меня хотите отправить? Вы, особист?
- Глупости в-выдумываете, - прижимая ладонь к виску, - прошептал тот. – Ваш комбат вас отметил в представлении к награде. А начальник политотдела разрешил мне об этом бое написать, как у вас все произошло. Вы своим солдатам оказали помощь и вытащили их из-под обстрела, спасли им жизни. Это они рассказали сами мне.
- Тю ты! – вскрикнул я. – А я уж думал… - и, прикусив губу, отвернулся от лейтенанта. – Так они герои. Полтора дня. Полтора дня! Понимаешь, лейтенант! Полтора дня, до последнего патрона отбивались от духов. А потом, мы у духов убитых собрали патроны и продолжали держаться, до тех пор, пока не зашли им в тыл, - и, глотнув слюну, смочив пересохшее горло, смотрю на лейтенанта, что-то записывающего на пожелтевшем листке.
Он торопится, в его каракулях ничего не понять. Да и уже не обязательно. Это, оказывается, ребят к награде будут представлять, а не меня к трибуналу.
- Да и за что, солдат то наказывать? – не заметив, начал я рассуждать вслух. – Когда попали в засаду наверху, то я сразу понял, что нас там ждали, видно, мы шли в сторону какого-то важного их объекта.
- Склада с оружием, - тихо сказал лейтенант. – Там склад был. Десять вертолетов все оттуда не смогли вывезти.
- О-о. Так вы это, всех моих ребят похвалите. Я их к наградам обязательно представлю.
- А вас? – поднял голову лейтенант.
- В смысле?
- К награде представят? – сверлит меня своими глазами.
- За что? Если по-честному, там так глупо все получилось, - уже шепчу этому лейтенанту. – Чувствовал же, а н-нет вылез на открытую местность. Нас зажали и всё, а рация разбита была. А мы там и остались, нет чтобы назад отползти. Это пахнет трибуналом? Блин. Так ты особист, да?
Лейтенант пожал плечами:
- Я уже вам все сказал: мне дали разрешение с вами поговорить об этом бое, и все. Так будете своих солдат представлять к награде? – он вопросительно посмотрел на меня.
- Конечно. Записывайте, пулеметчик ефрейтор Серегин, вел меткий огонь по противнику. Записали? Он не давал ему наступать, давая возможность нашим солдатам выбрать удобные позиции для ведения огня по душманам. В результате боя, он был ранен.
Лейтенант резко приподнялся, пытаясь отдать честь.
- Спокойно, спокойно, - услышал я голос, зашедшего к нам под навес начальника политотдела, и сразу же вскочил. Но тот, ухватив меня за локоть, шепотом спросил. - Вы все рассказали?
- Так точно!
- Молодец. Присаживайтесь. Сейчас вертолет будет, - и повернулся к лейтенанту, - вы с ранеными в Кабул полетите.
- Н-нет, товарищ подполковник, разрешите остаться здесь. Завтра бой, а мне нужно… - лейтенанта начало трясти.
- Нет! – повысил голос подполковник. – Вы, лейтенант, контуженый, вы мне нужны здоровый. Понятно? Капитан? Капитан, - обернувшись, позвал кого-то подполковник. – Посмотрите его.
Это был хирург из медсанбата, с накинутым на плечи белымхалатом. Аккуратно сняв с головы лейтенанта каску, осмотрел окровавленные бинты.
- Пусть лучше в медсанчасти дивизии снимут их, товарищ подполковник. Свежих потеков вроде бы, нет. Как слух? - шепотом спросил он у лейтенанта. – Хорошо слышите?
- С-слышу, н-нормально, слышу! М-можно я ос-станусь на б-боевых? – он умолительно смотрит на медика.
Я, присвистнув про себя, поднявшись, начал пятиться назад, чтобы не мешать врачу осматривать раненого лейтенанта и вышел из навеса, маскировочной сетки прикрепленной с обоих сторон к бронетранспортерам.
«Вот так история! Думал, что это штабной офицер, не нюхавший пороха, допрашивает меня, а оказывается...»
Дождавшись, когда он выйдет из-под навеса, приложив руку к сердцу, извинился перед лейтенантом. Тот, в ответ, растянув в улыбке свои синюшные губы, прошептал:
- Может, вы меня возьмете с собой, а, старший лейтенант? Я за еф-фрейтора того раненого, пулеметчиком быду. У меня пятерка по стрельбе была, т-товарищ с-старший л-лейтенант?
- Нет, нет, нет, - громко сказал подполковник, вставший между нами, и, взяв лейтенанта под локоть, повел его от меня подальше, в сторону садившегося вертолета.
- Дурак, а! - вышел из-под навеса хирург. – Прямо фанат! Контузило его, а ему все мало, снова лезет и лезет в бой. Он же был, как раз в той группе, которая вас вызволила.
- А кто он? – невольно спросил я.
- Корреспондент это.
- Медаль хочет получить? – невольно усмехнулся я.
- Дур-рак, …! – огрел меня, чуть ли не матом, капитан. – Это же фанат(!), понимаете? Ему нужно насытиться информацией, чтобы про таких, как вы, писать. Писателем хочет стать, лезет в самый огонь. А завтра в гробы их заколачивай!
- Тю ты! – сплюнул я. – А я-то думал вначале, что он особист, и меня допрашивает.
- Я ж говорю, дурак вы, комвзвода… Дурак! – и, раздавив в руке пачку сигарет, с силой ее кинул себе под ноги и пошел в сторону палаток медсанбата.
Предчувствие
Наконец натянута маскировочная сетка от бронетранспортера до БРДМ и можно спрятаться под ней от жаркого афганского солнца.
Иван нырнул под сетку и лег на брезентовую подстилку.
«И это всего лишь тень», - почувствовав долгожданное дуновение прохладного сквознячка, подумал офицер и на секунду-две прикрыл глаза, наслаждаясь легкой свежестью.
- Товарищ, лейтенант, - окликнул его звонким голосом механик-водитель Александр Лукашов, - а кашу будете?
- Потом, пусть остынет, - отмахнулся лейтенант. Зачем, зачем водитель отвлекает его, когда он сейчас на секунду встретился на броне со своим старым товарищем.
Генка прикуривает с его рук сигарету без фильтра, и во все лицо улыбаясь, прижмуриваясь от большого афганского солнца, сует Ивану под нос большой палец правой руки, мол, все здорово.
Глядя на его безмятежное радостное, спокойное лицо, Иван тоже расслабляется, напряжение спадает, нервная система успокаивается, и он уже не боится той пропасти, в которую может свалиться его БТР, ползущий по узкой дорожке, заваленной осколками камней. Нет, нет, они не подорвутся на мине, и если что - механик-водитель удержит колеса на дороге и они не слетят со скалы в ту пропасть, в которой видны величиною со спичечную коробку разбитые танки, БТРы, БМП, сожженные душманами.
Вот он, его герой Геннадий Федоров, прошедший в течение полутора лет Афган, с Кундуза до Кандагара, сидит сейчас перед ним, без одной царапинки, значит, и Иван может пройти сквозь это сито войны без ранений.
Горячий воздух, наполненный выхлопными газам спереди идущей техники, забивает дыхание.
«А помнишь, - кричит Иван Генке, - когда мы с тобою бегали в миндалевый сад рядом с конюшней, и сторож дед Евсей просил нас сбросить ему под закуску несколько орехов».
«А помнишь», - вторил ему Генка, скинув со своих лейтенантских погон осевшую пыль Панджшера…
Но Иван, не прислушиваясь к голосу своего друга, с удивлением смотрит на его погоны. Как он так мог ослушаться командира дивизии и напялить их на себя, выезжая на боевую операцию? Знает же, что духи за убитого офицера получают огромное вознаграждение, а значит и сейчас, увидев в бинокль Генкины погоны, откроют на него охоту.
«Зачем? Зачем ты одел погоны. Снимай их, быстрее!» - кричит он, не слушая Генкин рассказ.
Но Генка не обращает на него внимания и продолжает:
«А помнишь, как пастух уснул под акацией, и мы отару его баранов увели в о двор к бабке Марфе, которая никогда и ничего не держала у себя, кроме своей коровы Зорьки»?
Но Иван отмахивался от слов Гены и продолжает кричать ему: «Сними погоны!»
Но Генка, так не обращая внимание на крик Ивана, продолжал вспоминать веселые истории, которые у них с Иваном проходили в детстве. И вдруг его голову сильно мотнуло в сторону, и она уперлась в грудь Ивана. Иван прижал к себе Генкино тело, и в эту же секунду, чуть не оттолкнул его от себя, увидев на своих ладонях его кровь. И… прижал.
Прыгая с брони БТР, Иван потянул за собою Геннадия, пряча его за машину, по которой цокали осколки от снарядов и пуль. Но Генка, свалившийся кулем на землю, распластался, без признаков жизни, и Иван никак не мог затащить его под машину.
«Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант», - голос пулеметчика Константина Каплина разбуркал заснувшего Ивана.
Он приподнялся, по инерции хотел глянуть на часы, но увидев перед собою испуганные глаза солдата, спросил:
- Что произошло, Костя?
- Да, вон, смотрите, - и солдат махнул рукою в сторону, где стоял дымящийся ГАЗ-66. – Подорвался только что.
Еще не осознавая, что произошло, Иван привстал с земли и наблюдал за бегущими к машине с кунгом медиками из расположившегося рядом полевого госпиталя.
Что-то начало саднить внутри груди, запершило в горле. Он встал и тоже побежал к горящей машине, из кабины которой вытащили почерневшее от копоти тело человека и положили его на носилки. Но раненный не хотел лежать на них и постоянно пытался соскочить, не осознавая, что одной ноги у него уже практически нет, а вторая, переломанная в нескольких местах, свисала с носилок как канат.
- Товарищ, - хрипло и громко спрашивал он у медика, показывая на свой окровавленный живот, - а дети будут?
Но Мишка Сидоров, знакомый полевой хирург, что-то успокаивающе говоря в ответ, укладывал это полуживое тело на носилки. Не человека а тело, с изуродованной головой, без ног...
- Как его голова осталась цела? - с удивлением сказал кто-то из сзади стоящих людей. - Услышав это, Иван невольно посмотрел в сторону автомобиля, осевшего на правый бок. От колеса ничего не осталось, а только огромная дыра внизу кабины, болтающаяся на чем-то дверь и полуовальная вмятина сверху кабины, которую могла оставить только голова этого израненного парня.
Парусиновая дверца госпитальной палатки закрылась и воцарилась тишина. Солдата, водителя этого ГАЗона, пронесли в другую палатку, но тот таких травм не имел, как его сосед по машине. Хотя кто его знает.
Иван посмотрел на часы: вот-вот появится вертолет, который должен забрать двух раненных солдат и двух бачат, афганских пацанят, пострадавших от взрыва мины у арыка, в котором купались.
«Блин, вот сволочи эти духи, всех готовы за баксы взорвать, не понимая, что идут против своих детей, отцов, - думал Иван. - Нет - это не афганцы, они такое сделать не смогли бы, установить в кишлаке мины, где живут их братья и сестры, отцы и жены. Или до такой степени у них крыша поехала. Фанатики!»
Послышался свист вертолетных винтов зависшего вертолета. Из госпитального кунга открылась дверь и вышел, понурив голову, капитан Сидоров. Заметив Ивана, подошел к нему.
- Не смог его спасти, дорогой, - развел он руками, - ничего не смог сделать. Нет больше твоего Генки! Нет!
- Это был Генка? – не осознавая что кричит во все горло, Иван схватил хирурга за плечи и начал что есть силы трясти его. – Генка?! Генка! Да я же только что с ним говорил. Генка! Генка?!
И никто не хотел остановить вышедшего из себя лейтенанта.
- Генка, ты что наделал? Генка, - Иван бросился к солдатам, вынесшим на насилках из госпитальной палатки тело его товарища. Остановил их, и присел на колени перед укутанным в окровавленную простынь телом Генки. Но снять постынь с головы убитого так и не смог, а только взял его с поставленных на землю носилок и поднялся с ним по трапу в вертолет.
...Винтокрылая машина начала подниматься в воздух, закручивая вокруг себя пылевую бурю. Но Иван не прикрывал свое лицо от летящего песка, больно бьющего по лбу, щекам, а вздымал руки вверх и кричал:
- Генка! Генка, прощай!
Прости, лейтенант...
Дым светло-серыми красками закрывает рубиновые листья рябины, и отяжелевшие от седого мха темно-зеленые ветви исполина ели. Даже черный рюкзак с упертым в него карабином окрашивается в молочно-серые тона.
Валентин палкой рыхлит искрящуюся золу, Николай, присевший рядом, закрывает ее пучком сухой травы, тонкими ветками берез, сосновыми иголками.
Костер проснулся, охватывая всполохами огня ветки, траву, выталкивая из себя дым, который, поднимаясь, режет глаза. Валентин щурится, вытирает рукавом набежавшую слезу и отворачивается от костра:
- А я тебя и не помню, - обратился он к соседу. – Даже не ожидал, что судьба сведет.
- А я запомнил тебя, дорогой, навсегда, - глубоко вздохнул Николай. - Тогда ты орал при всех, что меня хочешь грохнуть, растерзать, раздавить! Как же ты меня тогда достал!
- Достал?
- Лучше б я тебя тогда в кишлаке пристрелил сразу…
- У меня первого была такая возможность, - перебил его Валентин.
Память, как кинопленка: встретился с кем-то из прошлого, и перед тобою начинают открываться картинки давнего времени. Сначала, в черно-белом исполнении - приблизительные черты лиц, поступки, потом почетче-почетче, с осмыслением, с различной цветовой гаммой.
Группа Валентина тогда первая спустилась с гор. В кишлак не пошли, остановились перед ним на возвышенности, у дороги в ущелье. Операция прошла спокойно, без потерь, уничтожили склад с минами и оружием.
Название того кишлака Валентин запамятовал. Армейские операции на Газни шли не один день. Да и времени с того периода прошло много - больше двадцати лет. А вот вытаращенные от испуга глазенки того бачатки - малыша афганца, с обожженными руками, сейчас отчетливо всплыли в памяти.
Как все начиналось?
***
- Лейтенант! Просыпайся!
От громкого шепота командира Валентин по курсантской привычке чуть не вскочил на ноги, но капитан, вовремя придавив его затылок ладонью к земле, зашептал:
- Успокойся! С кишлака к нам идут люди. Слышишь? Зачем не знаю, готовься!»
Валентин посмотрел в бинокль в сторону, куда показывал капитан. Метрах в трехстах к ним двигалась группа людей - восемь человек. Идущий впереди держал в руках длинную, поднятую вверх тонкую палку, на конце которой развевался кусок зеленой ткани.
- Зураб, - окрикнул он сидящего рядом солдата, - дари, хорошо знаешь, а пушту?
- Товарищ лейтенант, да здесь в основном таджики живут, общий язык всегда найдем.
- Постарайся.
Афганцы остановились неподалеку. Исхудалые старики, в изношенных, не раз штопаных халатах. Валентин поднялся во весь рост, и вместе с Зурабом пошли к ним навстречу.
«Салам алейкум!»
Услышав приветствие от Валентина, старик заулыбался во весь свой беззубый рот и с громкими восклицаниями: «Шурави!», - упал на колени и начал что-то причитать: «…Аллах Акбар! Аллах Акбар!»
- Зураб, скажи ему, что мы зла никому не желаем. Наверное, у них какое-то горе?
- Да, командир, - после нескольких минут разговора со стариком ответил Зураб. – Душманы были у них. Забрали овец, еду, даже тутовый изюм. Все забрали. А двух молодых женщин затащили в дом, короче, издевались. Отца девушек, когда тот бросился на их защиту - убили, и подожгли дом вместе с ними и ребенком. Спасать их люди начали тогда, когда душманы ушли. Раненым людям нужна помощь.
- Вот дела. А духи где? В кишлаке?
- Нет, ушли туда, - и Зураб махнул в сторону «зеленки», сада или рощицы, расстелившейся зеленым ковром в предгорье.
- А как давно?
- Еще вчера, вечером.
- Да уж! – послышался голос подошедшего сзади капитана. – Так что они от нас хотят – защиты, еды, помощи? Уточни, боец.
Разговор был недолгим и горестным. Вчера вечером в кишлак нагрянули душманы, повесили несколько стариков и женщин, сыновья и мужья которых служили в Царандое (афганской милиции) и армии. А двух молодых женщин, ну, я, товарищ капитан, уже рассказывал, - смутился солдат. - Забрали оставшийся в кишлаке скот, муку... Вот и пришли старики с миром, просить русских оказать им посильную помощь, хотя бы медицинскую…
- Ну что ж, назвался груздем, Валя… как там дальше, в поговорке... - капитан щурится от солнца и смотрит в глаза лейтенанту. – Только не торопись, вот-вот должно к нам подойти подкрепление, по рации передали. Если правильно понял комбата – рота Федорова.
- Может, не будем их ждать, товарищ капитан? Людям нужна помощь, – вздохнул Валентин.
- Дорогой, здесь ты да я, и пять солдат. Кто знает за кем правда.
- Не верите?
- А ты уши развесил. Хлопнут, даже и вякнуть не успеете…
- Понял, товарищ капитан.
- Вот и молодец. Зураб, объясни старикам, пусть подождут.
Подкрепление долго ждать не пришлось. Минут через десять в низине, заросшей фруктовыми деревьями, послышался гул приближающейся боевой техники. Вскоре она вышла на открытую площадку. По поднятой пыли, поднимающейся стеною от ее колес и гусениц, невозможно определить количество идущей техники, ее модификацию. И только когда она вплотную подошла к месту стоянки группы капитана Аверьянова, стало возможным определить ее состав. Танк с саперами, три бронетранспортера, за ним шесть боевых машин пехоты десантной роты. Сводная полурота.
Капитан Федоров, невысокий, крепкого сложения мужик, лет тридцати, спрыгнув с бронетранспортера, обнялся с капитаном Аверьяновым, крепко пожал руку лейтенанту. Выслушал, какая ситуация сложилась в кишлаке, поговорил с афганцами. А потом, посмотрев на лейтенанта в упор, спросил:
- Не боишься? Слышал, ты только недавно сюда приехал и уже побывал на нескольких операциях. В таком случае тебе нужно было не в политработники идти, а в командное училище. Так справишься? – не сводит глаз с лейтенанта.
- Конечно! – не сдерживая улыбки, ответил Валентин. – Не всем же ротами и батальонами командовать.
- Тогда сработаемся, - похлопал по плечу лейтенанта капитан. – Совет один, много людей с собою не бери. Не дам! Пойдешь с переводчиком, медбратом и тремя моими солдатами.
У того первого дувала, - показывает он в сторону кишлака на первый дом с полуразрушенным дувалом (забором), - остановишься, чтобы был у нас на виду. Пусть они сами принесут тебе раненных, окажете им помощь и назад. Только смотри, не долго. Кто его знает, чем пахнет здесь. Может, старики под прицелом душман, те пригрозили им смертью детей и послали. Так что, лейтенант, будь ко всему готов.
…Колонна рассредоточилась на высотке. Солдаты начали рыть окопы, выкладывать из камней и мешков с песком укрытия перед бронетехникой. Но Валентин всего этого уже не видел. Он, с небольшой группой охраны, с Зурабом и сержантом, за плечами которого рюкзак с красным крестом, шли за афганцами в сторону кишлака.
У первого разрушенного дувала - забора, сделанного из глины и соломы, хорошо просматривалась часть двора. Старики остановились, что-то обсудили между собой, и обратились к Валентину.
- Товарищ лейтенант, - переводил их слова Зураб, - мужчин в кишлаке нет, а старикам не под силу принести сюда раненных. Они находятся рядом, за теми домами.
- Ясно, - Валентин посмотрел в сторону высотки, где рассредоточилась колонна. Рации с собой нет. – Ладно, Зураб и сержант, пойдете со мною, остальные будут ждать здесь. Чуть что, ребята, назад. Вы будете старшим, - обратился он к одному из солдат капитана Федорова. – Чуть что принимайте решение самостоятельно.
Кишлаки Газни ни чем не отличались от кишлаков, расположенных в районах Баграми или Панджшера, Пули-Хумри или Пагмана. Независимо, какие улицы, широкие или узкие, с обеих сторон они зажаты стенами высоких заборов – дувалов. И когда идешь по ним, сердце сжимается, в ожидании чего-то – пули или камня.
Афганский дом и забор – это, в первую очередь, крепость. Несмотря, на то, что это не воинствующая страна, многие государства пытались сделать их земли своими колониями. Македонский, Чингиз-хан, в последнем столетии - Англия. И что самое важное, - никому так и не удалось покорить этот народ.
Русские («шурави») пришли сюда не врагами. Но как это объяснить населению, живущему в отдаленных местах, где нет ни радио, ни газет, ни телевидения, где люди живут безграмотные и бедные… Как объяснить им, что русские - это друзья, которые оказались здесь по просьбе правительства, чтобы помочь афганскому народу встать на ноги. Как? Только делами, оказывая помощь населению питанием и одеждой, открытием учебных школ и медицинских пунктов, строительством заводов и электростанций.
Вышли на широкую улицу. У арыка дети плещутся в воде. Увидели русских и сразу бросились к ним со всех ног, вытянув руки, просят:
- Шурави, бакшиш! Бакшиш!
Валентин достал из кармана пару брикетов сахара с прихваченным из сухпая шоколадом и отдал их детям. Старик, шедший впереди, что-то громко сказал бачатам (малышам), и те отстали. Подошли к дому. Это и был, по словам Зураба, тот самый, в котором душманы изнасиловали женщин. В его проходе стоял старик и никого не пускал: избитую ханум (женщину) уже забрал Аллах. Пострадавшего мальчика он вывел через минуту. Сухонького по телосложению малыша, лет пяти-семи.
Его большие карие глаза, не моргая, смотрели на Валентина - от испуга, или любопытства. Лейтенант подошел поближе, и, взглянув на руки мальчишки, замотанные в мешковину, присел перед ним и, улыбнувшись, сказал:
- Руз бахайр! Чет урасти? Или погоди, - с извинением он посмотрел на Зураба, - хубасти или джурасти?»
- Вы все правильно говорите, товарищ лейтенант, - успокоил его Зураб. - Только надо говорить помягче, и ударение ставить на последний слог. А так малышу даже нравится, что вы с ним говорите, как со взрослым: "Как жизнь? Как дела?"
Валентин достал из кармана последний брикет сахара, раскрыл его и, похлопав себя по груди, сказал:
- Русия – Афганистан – дусти!
Малыш еще больше заулыбался и спрятал кусок сахара за щеку.
- Кушай, дорогой, бухор, бухор.
- Его зовут Ахмад, - представил малыша русскому лейтенанту старик.
На предложение стариков попить чаю, Валентин в ответ показал на часы, времени нет. И они пошли с мальчиком назад, к оставшимся у входа в кишлак солдатам...
Июльское солнце быстро нагревает воздух, броню боевой техники, все, что под его лучами. Спрятаться от солнца не проблема, а вот от жары, духоты – невозможно, даже в окопе, прикрытом маскировочной сеткой. Но вообще-то спастись от нестерпимой жары можно, и очень просто, если не будешь о ней думать и займешься делом. А у хорошего командира бездельников нет: высотка обрастает небольшими укрытиями для боевой техники, куполами палаток… А запах готовящегося обеда дурманит голову.
Валентин тоже не сидит без дела, не отходит от радиста в ожидании решения командования об оказании продовольственной помощи кишлаку.
Через два часа из штаба дивизии, находившегося, где-то в двадцати километрах от этого места, пришло «добро»: боевой отряд пропаганды и агитации с четырьмя бронетранспортерами и боевыми разведывательно-десантными машинами и грузовиком с мукой, крупой и несколькими бочками с топливом, направилисб к ним. Сопровождал их взвод десантной роты и отделение саперного батальона.
Валентин встречал свой отряд с радостью. Прапорщик Дмитрий Иванов, рыжий, как утреннее солнце, спрыгнул с бронетранспортера и сжал Валентина в своих объятиях с такой силой, что у того от непривычки дух захватило. Да, Димка силен не только физически, но и как фельдшер. Умеет лечить ангину, расстройство желудка, хороший костоправ, массажист. Что и говорить, бывший деревенский фельдшер-универсал.
- Мы уж думали вы с Зурабом в разведку перешли служить, три недели на боевых, - смеется Дмитрий.
- Да так все сложилось, Дим. У вас все нормально?
- Все без проблем.
- В кишлаке духи «погуляли», женщин и старика повесили, дувал подожгли, пацаненок мать пытался спасти, вытащить ее из огня и пострадал: руки обожжены, немного плечо. Медбрат говорит, ожоги не очень сильные. Посмотришь?
- А как в кишлак будем выдвигаться?
- На нашей технике…
Но, командир роты Федоров, выслушав лейтенанта, внес свои коррективы:
- Обнаружены две банды душманов. Их численность не установлена. Со стороны «зеленки» сюда идет караван, скорей всего с оружием для них. Так что лезть в кишлак смерти подобно. Двум группам дан приказ спустится к кишлаку и наблюдать за происходящим. У нас та же задача - занять оборону. Со своим отрядом, Валентин, расположишься здесь, с нашей ротой, технику обложить камнями, двух солдат передашь их мне в охрану.
- Только не переводчика.
- Правильно думаешь. А теперь о кишлаке. Ты хорошо запомнил расположение домов, кяризов?
- В том первом доме разрушена стена, во дворе был колодец.
- Почему так решил? Может кяриз?
- На нем стояло ведро с привязанным к нему канатом.
- Кто знает, подземный переход можно как угодно завуалировать? Хорошо, лейтенант, если все обойдется без проблем.
- Товарищ капитан, - заскочил в палатку солдат, - мальчик, то есть, бачатка пришел из кишлака, с перебинтованными руками.
- Веди его сюда. Хотя стой, не стоит, кто его знает, зачем пришел. Валя, зови переводчика, у БТРа охраны с ним и поговорим».
Не виделись с Ахмадом часов пять, а встретил малыш лейтенанта как брата, по которому очень соскучился. Радостные глаза и улыбка на все лицо. Валентин тоже не смог удержаться, обнял его и поднял на руки:
- Мой бахайр, Ахмад! - представил пацаненка капитану.
- Принесите чаю и сахару, шоколаду не забудьте, - капитан дал распоряжение солдату и обратился к переводчику. - Спроси у малыша, руки болят? А уколов не боится?
- Он не знает, что такое укол.
- Товарищ капитан, может, я осмотрю его руки? – вставил слово прапорщик.
- Не торопись, - остановил его Федоров. - Зураб, спроси малыша, конфеты он любит?
- Говорит, что их семья очень бедная. Один раз его дуканщик угостил печеньем и конфетами. Они очень вкусные, но больше не угощал.
- Он, наверное, живет в том первом доме?
- Нет, в том доме никто не живет. Их семья ушла в Панджшер.
- А вода в том доме вкусная?
- Ахмад говорит, что там кяриз, который ведет в горы.
Мальчик с радостью смотрит на шоколад, принесенный солдатом, котелок с кашей. Валентин берет ложку, зачерпывает рис и предлагает Ахмаду, открывшему рот. Рис, оставшийся на губах, Ахмад слизывает его языком и снова открывает наполовину набитый кашей рот, прося добавки. Валентин в ответ скорчил рожу и смеется. Ахмад - тоже. Каша ему понравилась, но, к сожалению, в котелке она быстро закончилась, как и сгущенное молоко в небольшой консервной банке.
- А душманов было много? – спрашивает его капитан.
Мальчик задумался и потом пожал плечами, мол, не знает.
- А какие они, душманы?
Малыш опять жмет плечами и вдруг что-то быстро затараторил Зурабу, показывая забинтованной рукой на свое лицо.
- Товарищ капитан, он говорит, что это не афганцы, они говорят на непонятном ему языке.
- Обещали еще придти?
Мальчик опять жмет плечами.
- А его друзья, почему с ним не пришли сюда?
- Он им не говорил, что пойдет к шурави.
- Правильно и сделал.
Солнце прячется за горами. Ночь в Афганистане черная, звездная, душная. Валентин уснул поздно, у своего ьронетранспортера. Под утро прохладный воздух начал пробираться под одежду, и ничего не оставалось, как спрятаться от холода в спальный мешок. Но застегнуть его молнию так и не успел: земля содрогнулась и мощный взрыв ухнул с такою силой, что заложило уши.
Потом прозвучал новый взрыв, третий, четвертый. Засвистело колесо соседнего БТРа. Валентин сжался, пытаясь спрятаться под колесом своего бронетранспортера, и в то же время, осознавая, что это его не спасет, пополз к командирской боевой машине пехоте (БМП).
Несколько взрывов раздалось вдали, очереди трассирующихся пуль летели в их сторону из кишлака, разрезая ночь на части.
- Лейтенант, - окликнул его Федоров. – Сюда! Бегом! Ну!
До Валентина теперь дошло, откуда доносился голос капитана. Окоп, в котором он находился, был рядом.
- Огонь не открывать! Наблюдать! – громко своим бойцам давал команды командир роты. - Аверьянов? Потери есть?
- Часовой погиб, - послышался чей-то голос. – Еще один, ефрейтор Воробьев, ранен.
Через несколько минут обстрел закончился. В голове кутерьма, виски давит, в ушные раковины, словно воды налили. Но это не контузия, думает Валентин, встряхивая головой.
- Все-таки надо было выставить минное поле вокруг нас, - рассуждает вслух капитан. – Так было бы безопаснее.
- Думаешь, пацан дал им расположение нашей части? - громко говорит Валентин.
- Не кипятись, - срывается капитан. - Мы и так здесь на самом виду.
Подошел Аверьянов, присел рядом:
- С миномета долбили, - говорит он.
И вот снова со стороны кишлака раздался глухой хлопок, за ним второй, третий.
- Ложись в окопы! - во все горло закричал Аверьянов. Секунд через двадцать послышался гул разрывов мин где-то далеко в горах.
Наблюдение ничего не дало. Хлопки продолжаются один за одним. С гор ответили тем же, с миномета.
- В группе Васильева миномета нет, - подытожил Федоров. – У разведгруппы – тоже.
- Они передавали, что склад с минами уничтожили. Может, там и минометы были?
- Думаешь, присвоили парочку? Все может быть, а, может, и из гранатомета долбят.
- АГСа у них тоже нет, все пошли налегке.
- Заколебал, откуда я знаю, из чего долбят. Усиль посты!
- Уже сделано!
Утренняя мгла с появлением солнца быстро отступает, и только теперь появилась возможность хоть немножко разобраться в произошедшем. Взрывы от снарядов, произошедшие на базу десантников, оставили после себя страшный след: раскуроченный БТР, разваленные укрытия у БМП разведгруппы, сметенные взрывной волной несколько палаток…
- Товарищ лейтенант, - потряс Валентина за плечо Зураб, - сейчас чаю принесу, каши, перекусите и отдохните.
- Спасибо я не голоден, принеси воды.
Подошел прапорщик, присел рядом с Валентином, и облокотился спиною о колесо БТРа, с грустью сказал:
«Второй солдат тоже не жилец, ногу оторвало, еле кровь остановил, и... – и, сжав зубы, махнул рукой. – Ничего не могу сделать, много крови потерял. Ждем вертолета и усиления».
У Дмитрия лицо отекшее, начало бледнеть. Под глазами, налитыми кровью, большие мешки. Все это у него не только от усталости, а скорее всего от нервного срыва.
– У пацана вот-вот дембель и так попался, - продолжил говорить Дмитрий. И тут же посоветовал. - Думаю, в кишлак с продуктами, Валентин, идти не стоит. Нас только там и ждут душманы.
- Может, может.
- Товарищ лейтенант, вас вызывает к себе капитан Федоров, - сказал подбежавший к ним солдат.
- …Новости две, - капитан посмотрел исподлобья на Валентина. - Первая, афганский караван час назад был на том же месте, но пустой, без провожатых и груза. Фантазировать, как и куда делись люди с грузом, не берусь.
Ночью духи обстреляли не только нас, но и группу Васильева, к счастью, тот ожидал такой ситуации, и как стало темно, передвинулся с занятого места на несколько сот метров южнее. И представляешь, как только ушли, душманы начали обстрел. Их мины легли точно в том месте, где они были до этого.
Второе, командование приняло решение произвести зачистку этого кишлака. Сейчас у «зеленки» и перед ущельем высадятся с вертолетов несколько групп. Наша задача не дать душманам выйти к дороге. Ты остаешься здесь, твой позывной «Флаг», мой – «Фараон». Будут проблемы, вызовем. Будь постоянно на связи»…
Шесть вертолетов низко прошли над землей и прямо над ротой капитана Федорова разделились. Три винтокрылых машины пошли в северную сторону кишлака, остальные – в южную часть. На высадку десанта ушло несколько десятков секунд. Один из вертолетов, возвращаясь, сел у базы десантников, и забрал убитого и раненого солдат. Колонна БМП и БТР Федорова двинулась к кишлаку.
Процесс ожидания, казалось Валентину, будет бесконечным, минуты тянутся часами. Вдруг в центре кишлака началась перестрелка, за нею – в северной части. Наконец долгожданный громкий голос радиста: «Товарищ лейтенант вас вызывает «Фараон»!»
Охрану, сопровождающую группу Валентина, Федоров прислал в составе трех солдат. Ремни рюкзака быстро начали натирать незарубцевавшуюся растертую кожу на плечах. Валентин старался на проснувшуюся боль не обращать внимания. За ним быстро шли прапорщик и переводчик. В кишлаке никто из сопровождавших их солдат взятого темпа не снизил, остановились только у широкой улицы, на которой был расположен сгоревший дом.
- Смотри как корову раздуло, - сказал Валентину прапорщик.
- Какую корову, - переспросил Валентин, - но тут же увидел ее у дома. Она лежала поперек улицы, вздувшаяся от жары и больше напоминающая по своим размерам тушу бегемота.
Вчера утором, когда он пришел к дукану со стариками, здесь ее не было. Убили чуть позже, или приволокли сюда. Если бы убили ночью, ее труп не набух бы так. Еще, что бросилось в глаза, рядом с трупом коровы лежали несколько коробок из под импортной фотопленки. Метров через тридцать – у трупа женщины тоже лежала на земле картонная коробочка из-под фотопленки «Коника». Что-то здесь не так.
- Чья работа? - обратился он к солдатам.
- Духовская, - ответил пулеметчик. - Мы стрельбу открыли позже, метров через сто у кяриза. Сейчас увидите, там куча пеналов от гранатометных снарядов, пехотные «итальянки» без взрывателей, снаряды для минометов. Духи первые заметили нас и открыли огонь.
- Кого-то убили, ранили?
- Нет. Около кяриза вас ждет капитан Федоров и все объяснит. Вторая группа на трех БМП ушла к зеленке, там фруктовый сад, кажется.
- Ясно.
- Валя, здесь мы без тебя разберемся, - встретил группу Валентина Федоров. – Слышишь стрельбу. Духи спрятались за дувалом, может, попробуешь их вразумить, чтобы сдавались. У Николая уже двое раненых.
- Какого Николая?
- Моего взводного. Сейчас познакомишься с ним, садись на бээмпешку, довезут.
Желтая пыль от взрывов на улице еще не осела. БМП взвода Николая расположились за разрушенным дувалом напротив высокого двухэтажного дома.
- Лейтенант, я не знаю, какого им Корана нужно, я не сторонник вашей агитации, у меня уже трое ранены. – Валентин понял, что с ним говорит старший той самой группы, которой руководит лейтенант Федорова Николай. Его лицо грязное от пыли. –
Я сейчас кину туда пару гранат и подорву дувал, а потом ворвемся через дыру и всех замочим.
- Зураб, - заглушая голос Николая, сказал Валентин, - скажи бандитам, что они окружены и пусть сдаются, другого выхода нет.
- Да мне плевать, сдадутся они или нет, - закричал Николай, - я уже дал команду, сейчас подорвем дувал…
Его слова заглушил взрыв. И только через несколько минут, когда пыль начала оседать перед их взорами открылась небольшая брешь в заборе. В дыру полетели несколько гранат… Потом группа солдат, один за другим бросились через эту брешь во двор и открыли там огонь. За ними побежали Николай и Валентин.
Валентин споткнулся обо что-то и упал. Это было тело небольшого человека, лежащего на животе, И когда лейтенант перевернул его на спину, то узнал того самого мальчугана Ахмада.
- Э-э-э! – зарычал он во все горло. – Николай, сволочь, да я тебя сам сейчас расстреляю!
…Костер почти затух. Дым так и лежал на ветках рябины, ели-исполина.
- Ты понимаешь, что ты тогда натворил своим разбирательством? – этого вопроса от Николая Валентин ждал.
- Слушай…- попытался остановить он старого знакомого.
- Погоди, погоди, а ты думал, как я буду смотреть в глаза матерям и отцам погибших в том бою солдат? А ты подумал, что за каждого погибшего солдата я перед трибуналом отвечаю, а ты, Валенька, мне еще приклеил тогда и смерть того пацаненка. Ты понимаешь, что ты натворил тогда своею жалостью или, правильнее сказать, своею глупейшей принципиальностью?
- Ха, а ты думаешь, что я там был бессмертным и хорошеньким для всех? До меня два командира агитотряда погибли, я заменил тяжелораненого. Старший лейтенант Туробов, переводчик, тяжело ранен, второй переводчик лейтенант Шевляков – ранен, пулеметчик Каплин – погиб. Два солдата чуть шизиками от увиденного не стали!
- Так, Валентин, все умеют оправдываться, прикрываясь войной, - обрезал Николай.
– Но ведь ты же должен был видеть, что тело того мальчишки уже закоченело. А, значит, он уже давно был убит, и не пулей, а задушен, на шее был рубец от веревки с ней самой.
- Это мне потом сказали.
- Не ври только. Я тебе сам тогда об этом талдычил, а ты все равно рапорт командиру дивизии на меня направил.
- Кто? – резко обернулся к Николаю Валентин. - Ты же знаешь, как все получилось. Особист после боевых допрашивал меня, да и тебя по этому поводу, объяснительную взял с меня и с тебя! И только после этого, появился рапорт. И комдив тебя и меня вызывал, и начальник политотдела... А что было в итоге? Что забыл? Ты же подписал тот документ, что тебе под конец подсунули!
- Да… - смотря на костер, ответил Николай. - Да сорвался я тогда, блин, злость такая на тебя взялась. Ты же сам особисту на меня кучу грязи вылил! – Николай встал, лицо его покраснело, глаза выпучены, руки, с жатым в них карабином, дрожат. - И при этом ты хорошо знал, что там не просто война шла, враг – на врага с берданками бросались, не-ет!
Даже когда мы ничего не делали и в охране кишлаков стояли, нас тут же превращали в убийц. Да, да, в убийц! – голос Николая был громким. - И то, что мы даже не думали делать и не делали: убивать детей, женщин, дехкан, стариков, - они это делали своими руками, и нам это приписывали. Что не так? – глаза Николая налились кровью. - Я же тебе показывал ту коробку из-под импортной фотопленки у тела пацаненка. А до этого, вспомни (!), - Николай перешел на шепот. - Ну, вспомни! Я тебе же рассказывал, что такие уже упаковки из-под фотопленки валялись около убитой коровы. А ты надсмехался над мною. Ну, вспомни! Так было?
А потом эти снимки печатались в тысячах их газет. Сколько мы таких газет и журналов находили на складах вместе с боеприпасами и миллионами афгани, в которых писали о наших бесчинствах в Афганистане. Ну, помнишь!?
- Но ты пойми, не наших рук была тогда смерть этого пацаненка, - голос Николая осел. - Да я тебе уже сказал, что понял это. По-нял.
Понял! А ты знаешь, чего мне стоили тогда твои выкрутасы? – Николай повернул ствол своего карабина в сторону Валентина. – несоответствие дали! Раз! Звездочку сняли! Два! А потом, когда во всем разобрались, ничего этого не вернули. А клеймо-то уже не сотрешь. Оно вечное! Вот тут на лбу торчит, как рог, - Николай, отпустив приклад карабина забил пальцами правой руки по своему лбу. - И спрашивают: «А вас судили, за что же? А-а, детей убивали!»
- Коля, ты меня прости, - Валентин не глядя в глаза Николаю, закачал головой. - Чуть шизиком сам не стал тогда, когда пацаненка увидел убитым. А рядом еще та коробка с фотопленки. Сволочи, специально оставляли, а, чтобы наши нервы пощекотать. - Валентин отвернулся от Николаю. - Ты, думаешь, у меня после того боя все нормально сложилось?»
- А что теперь говорить, Валентин? Родителей моих уже нет, так что твоей правды они уже не услышат, - сказал Николай и, передернув затвор карабина, засылая патрон в патронник, сказал, - повернись ко мне! Не трусь, все равно ты сволочь! Мои мать с отцом так и умерли, зная только мою правду.
Услышав это, Валентин замер: «Как так? – замотал он головой. Но этот вопрос остался у него не на языке, а только в мысли, аж потом прошибло. – Неужели это, лейтенант, до твоих родителей дошло?».
- Не трусь, повернись ко мне, - прошептал Николай.
Валентин привстал, положив руку на поясницу, начал тихонечко выравнивать свое тело и повернулся Николаю, и посмотрел на ствол карабина, направленного ему в грудь
- Прости, говоришь. И ты прости, - и нажал на курок.
Громкий щелчок, словно ледяным воздухом ударил в виски Валентина. Вздрогнув и еще с секунду-две чего-то ожидая, открыл глаза.
Николай с таким же напряжением смотрел на него, показывая отстегнутый магазин с патронами:
- Двадцать лет и три месяца назад я бы магазин не отстегивал, и дослал бы патрон в патронник, и медленно бы нажал курок, Валя. Как мне сделать это хотелось тогда. Но я тебя простил, наверное, - вздохнул он. – Теперь живи с этим, - и, повернувшись к Валентину спиной, поднял рюкзак, накинул себе его на плечо, пошел к ели.
- Ты, прости меня, Николай! – с трудом проглатывая слюну, - сказал Валентин.
Николай остановился на секунду, и махнув рукой, скрылся за ветками ели.
Малик, спасибо тебе
Он пришел в наш отряд за год до меня. После института, переводчиком: хорошо знал не только свой родной таджикский, но и дари, в какой-то степени – пушту. Это были главные языки в Афганистане.
Познакомились мы с ним в августе 85-го, после выписки его из госпиталя. Ребята – офицеры, увидев его, входящего в казарму, вместо дневального закричали: «Смирно!»
Я выскочил в коридор, думая встретить кого-то из руководства дивизии, побежал к вошедшему в казарму офицеру. И…, остановившись перед ним, невольно удивился: передо мною стоял незнакомый старший лейтенант, с подвешенной на бинте правой рукой. И тут до меня дошло, кто это: Малик Туроб Туробов, о котором столько говорили мне в отряде.
- Вы, Малик? – тут же спросил у него.
В ту секунду, улыбка на его лице с небольшими черными усиками, такими же черными, как волосы на голове, разрядила мои волнения, и - его.
- Вы, Иван? – в ответ спросил он.
И – обнялись. Я столько о нем слышал: герой, не раз ходивший с разведротой в жерло смерти и – возвращался.
- Да, я Малик, - и протянул мне выписку из Кабульского госпиталя…
Получив ее, просмотрев, передал прапорщику с просьбой отнести ее в штаб, кадровикам. В ней Малику было предписано после лечения уходить в отпуск.
- А у меня послезавтра – выход на боевые, - сказал я.
Нужно было этого не говорить.
Узнав об этом, Малик вырвал из моих рук предписание и сказал, что пойдет на боевые со мною.
- Детский лепет! – невольно с грубостью отреагировал я, за что не раз после этого ругал себя.
Почему? Да, оказывается, тем глупым поступком еще больше подзадорил его, идти на операцию в провинцию Пагман вместе со мною. «Зеленый же еще». А ведь уже там в Афгане я был целых два месяца: понюхав запах войсковых операций в Дехсабзе и в Панджшере.
И сколько не пытался я «наставить его на путь истинный», проморгал, он сел в БТР инкогнито, спрятавшись в броне, под приказом экипажу боевой машины молчать. И появился на свет он только тогда, когда на выходе из Кабула мы начали оказывать помощь экипажу подорвавшегося на дороге БМП…
Он же и подсказал пароль вызова по рации на это место «красного креста», пришедшего к нам на помощь из дивизии на автомобиле ГАЗ-66, с врачом и санитарами, буквально, минут через восемнадцать после вызова. Благодаря им нам удалось оказать наконец профессиональную помощь лейтенанту с раздавленной ногой, которому мы все пытались остановить кровотечение: то получалось, то нет. Да и контуженному механику-водителю, и пулеметчику…
Потом, на операции, закончившейся выходом в провинцию Чарикар, он со мною пошел в кишлак. Руку так и нес на повязке, но перед этим, на построение - ее снимал перед нашим большим командиром. А я молчал, понимая, что без переводчика, мы бы больших дров могли там в кишлаке наломать. И, спасибо Малику. И после, в следующем кишлаке, когда два отделения из разных разведрот натолкнулись друг на друга в кяризе (подземном переходе). И те и те оказались русскими. А чего бы могла стоить та встреча? Смертей.
…И вот недавно от дочки Малика из Таджикистана пришла неприятная весть, Туроба не стало.
Смерть, как не вовремя Ты забираешь старых и добрых друзей, с которыми за прошедшие тридцать с чем-то лет, так больше нам и не удалось увидеться...
Помяни
В бильярдной комнате играл капитан, один, с собою. Остальные офицеры, сидели на скамейках, стоявших по обеим сторонам стены, и никто с ним не играл.
- Может компанию составить? – спросил я у этого офицера.
Он в ответ махнул рукой.
Взял треугольник, поставил его на середину бильярдного стола и стал собирать в него шары. Капитан, мой соперник, поставив кий на пол, безучастно смотрел на стол. Бросил шар, на «вызов». Упал он на меня. Я пошел разбивать, но – взглянув на соперника, невольно остановился, увидев в его глазах безучастие. Он смотрел на стол.
- Будете играть? – невольно вырвалось из моих уст.
- Успокойся, лейтенант, - кто-то предостерег меня из офицеров, сидевших на скамейках, - три дня назад погиб его друг.
- Что? – невольно громко вырвалось у меня.
Но никто из офицеров так и не поднял в мою сторону глаза, - они курили, смотря на пол, посередине которого стояла бутылка афганской водки.
- Помяни, Кольку с Гайжуная, - кто-то сказал из них.
Желание спросить, кто это, сдержал в себе. Хоть я пришел из этой же литовской дивизии, но я не знал этого Кольку.
В 1984-1985 годах много ребят погибло из этой дивизии, и – офицеров, которых поминал среди соседей полка: одного, второго, и - из саперного батальона, также – медиков, да и не только.
Судьба… Глотка водки не стал делать. Вернув кий на свое место с дрожью в ногах, смотря на этого офицера, пошел к выходу. Послезавтра новые боевые. Чего от них ожидать?
- Друг погиб у него, - сказал кто-то. – Выпей, помяни, не обижай.
Третий тост
Иногда хочется выпить грамм пятьдесят, «для сугрева», чтобы расслабиться, помочь своим мыслям вернуться, может даже - в молодость. Там много чего произошло приятного и не очень, и даже – страшного, которое часто возникает в твоем сознании, и не отпускает его ни на шаг от себя. Это потери друзей. Подчиненные солдаты – тоже друзья. А по-другому и не может быть.
Подчиненные солдаты у офицера? – кто-то не поверит из вас. Наверное, стоп, стоп, нет, а точно – да.
Один из них ефрейтор Костя Каплин. 1985 год, май-октябрь, Афганистан, десантные войска, Кабул.
Он хорошо знал радиотехнику, и поэтому наш ротный транзистор жил, радуя музыкой – «Полевой почтой», «Маяком». А наш ленточный магнитофон (не помню названия), выдавал «на гора» песни Пугачевой, Розенбаума, Высоцкого… Мы жили ими, утоляя свою скуку и боязнь, возвращались памятью к друзьям и близким к сердцу событиям.
Ты, Костя, тогда пришел к нам в роту из Ленинградского училища по ремонту аудиотехники и телевизоров. Хотя до этого родился и жил Ты, Костян (как я любил к тебе обращаться), на другом краю Земли, на Сахалине. Да, да, не по званию, а по имени к тебе обращаюсь, как тогда. Да и как можно было это делать по-другому, вспоминая тебя: невысокого роста с немножко округлым русским лицом, улыбающийся, а если грустный, то твой вдумчивый взгляд и ускользающие глаза, говорили о твоих переживаниях. Ты легко читался, наверное, благодаря именно этому. В твоем взгляде можно было легко разобраться о прошедших событиях накануне. Неважно какими они были, в подразделении во время отдыха, или на войне, когда вылезали из того места, веявшего каждому из нас смертью.
Несмотря на свой небольшой рост, ты был силен, и до меня, кто-то из командиров не ошибся, назначив тебя ротным пулеметчиком. Этот ПК в твоих руках и на плечах, был на вид громоздким, но – ты никогда не показывал, что он не по тебе. Ты его с легкостью тащил на своих плечах или на груди, десятки километров, и, если что, он оживал у тебя, как игрушка, строча туда, куда направишь.
Тебя, Костян, вспоминаю всегда, когда собираемся за столом с друзьями или с родней, или сам по себе. Твоим именем назвал сына, с твоим именем иду по жизни, и вспоминаю тебя не только при третьем тосте. Ты мой мир, ты мой спаситель, забравший мою смерть.
И сейчас слеза катится по лицу, вспоминая твою улыбку. И иногда начинаю с тобою говорить, с тем как тогда, восемнадцатилетним «зеленым» солдатом, который располагал к этому, даже не умея говорить с офицером как следует. Твои фразы в ответ всегда были короткими: «Да», «Нет», «А душманы там были, чувствовал»… И их вполне хватало, чтобы составить картинку, которая была, над которой нужно было задуматься, чтобы не попасть «впросак». И понять, как быть дальше… И ведь, благодаря тебе, мы не раз оставались живыми…
А вот в октябре 1985 года, когда наша БРДМ «кувыркнулась», ты сидел на моем месте, а я - на твоем… Судьба. Ты – ушел, спасая меня, отца маленькой дочурки.
Костян, а помнишь Дехсабз, Панджшер, Пули-Хумри, Пагман…, Гардез? Гардез, он последним стал в твоей жизни. Да и в моей в Афгане. А в твоей навсегда!
Ведь, помнишь, именно ты меня спросил тогда, жив ли. Я открыл глаза, кругом белые стены, какие-то лица людей в белых халатах, смотрящих на меня. Искал тебя и не нашел среди них. Потом не раз ты ко мне приходил в Кабульском госпитале, И после - в Ташкентском, в Ленинградском, в Одесском, и я снова искал тебя, когда ты меня окликал, но не находил. А потом ребята из нашей роты, когда я лежал в Кабульском госпитале, пришли в гости, и сказали, что тебя больше нет.
Царство тебе Небесное, гвардии ефрейтор Константин Каплин.
Поднимая стакан, прячу глаза от друзей, и ухожу в тот мир – наш с тобою: июнь-октябрь 1985 года…