СЕРГЕЙ ПУХАЧЕВ. МАСТЕРА МОДЕРНИЗМА.
«Искусство моей страны несравненно глубже и значительнее, чем все, что я знаю на западе...»
Н. Гончарова
Наталия Гончарова родилась в селе Ладышино недалеко от Тулы. После переезда семьи в Москву обучалась в училище живописи, ваяния и зодчества у П. Трубецкого и К. Коровина. В 19 лет художница познакомилась с Михаилом Ларионовым и не расставалась с ним всю жизнь. Последовательно пройдя стадии увлечения импрессионизмом, постимпрессионизмом и кубизмом, приняла активное участие в движении русских футуристов, иллюстрировала поэмы А. Крученых и В. Хлебникова. Вместе с Ларионывым стала идейным вдохновением нового течения, которое они назвали лучизмом. После переезда в Париж в 1915 году и, как оказалось, навсегда, оформляла костюмы и делала эскизы декораций к постановкам «Русских балетов» Сергея Дягилева, написала много живописных композиций, которые вызывали восторг у критиков и публики. Их называли песнопениями, а о серии «Испанки» писали: «Да это же не женщины, это — соборы».
Умерла Наталия Гончарова в Париже в 1962 году. На ее родине в России, ее творчество по достоинству сумели оценить только в последние годы.
Имя Гончаровой почти никогда не произносится отдельно от имени Ларионова. Так и пишут: Ларионов-Гончарова. И дело не в том, что они провели и проработали вместе белее 60 лет. Дело в том, что они думали и двигались в одном направлении. Суть этого движения в извечном русском споре между формой и содержанием.
Лев Толстой, например, озабоченный более всего общественной пользой, которую способно искусство принести, вполне серьезно писал Николаю Ге: «Не нарисуете ли картину о пьянстве?». А это означало , что даже великие умы видели в живописи только иллюстрацию каких-нибудь идей, литературоцентризм, отказ признать за искусством любые другие задачи (скажем обновления художественного языка) кроме мессианских, кроме того, чтобы нести «разумное, доброе, вечное». И хорошо и плохо. Хорошо, потому что нет в мировой культуре явления более могучего, чем золотой век русской литературы. Плохо, потому что те же передвижники в контекст мировой живописи не вошли, и воспринимались на Западе как обычные бытописатели, а то и косноязычные ригористы. Плохо и потому, что новая живопись русского серебряного века воспринималась как упадок, «декаденщина», фиглярство. И только самые проницательные критики и художники увидели в этом «русский прорыв», тем более сильный, что это было очень дерзкое и очень (как выяснилось) национальное явление.
Во всяком случае, русские создатели авангарда с первых же шагов стремились отмежеваться от западных корней. Гончарова, например, заявила, что отрясает прах Запада со своих ног и направляет свой шаг к Востоку. Причем Запад не отрицался (скифскую скульптуру Гончарова ценила именно за ее «кубистический» характер), но объявлялся частным случаем Востока, проводником его древних открытий.
И все же речь шла не о противостоянии, а наоборот, о создании некой Полноты. Разрушительная стадия футуризма должна была перейти в синтез. Победа над Западом и будущим мыслилась как победа над самим механизмом разделения на Запад и Восток, прошлое и будущее, как победа над разумом (в его рационалистическом пребывании) и временем, а позднее у Малевича — и над солнцем, порождающим контраст между светом и тьмой.
В 1913 году в группе Гончаровой был даже выдвинут лозунг «всечества», претензии на признание всего в мире. Вариантом этой идеи был «Да-манифест», построенный в форме вопросов, на каждый из которых следовал ответ «да». Это открывало грандиозные творческие перспективы и предвосхитило не только европейский дадаизм конца 10х гг., но и многие постмодернистские заявления о включении в арсенал искусства любых источников.
Первым направлением, воплотившим эту эстетическую программу, стал «лучизм». Главным художественным приемом в нем стали «лучи», которые в отличие от кубов, демонстрировали полноту физических и духовных связей между предметами внутри картины, и одновременно показывая отрыв живописной фактуры от предметной среды. Лучизм как вариант абстрактного искусства начал движение русского авангарда к созданию не только самоценной живописи, но и собственной вселенной.
Однако это не стало магистралью для творчества Гончаровой. Она искала другую Полноту. Когда мы говорим о полнокровности ее искусства, о цельности таланта, то имеем в виду, что он напитан глубинными соками матери-земли. В нем, как пожалуй, ни в каком другом, просматривается связь с истоками русской древности, если угодно, русского (и, что очень важно, не только русского) средневекового примитива.
Можно увидеть и другие источники: постимпрессионизм (с твердой силой Сезанна, страстностью вангоговской живописной манеры, одухотворенной декоративностью Гогена), и поздний русский символизм, затем и футуристы, которых она, на русский манер, называла «будущники», не говоря уж о французских кубистах. Но анализ исходных влияний не кажется актуальным, потому что перед нами талантливый синтез, безусловно, самобытное искусство, полнокровное, потому что в нем восстановлено кровообращение... между Востоком и Западом, прошлым и будущим, временем и пространством. Ведь если не ставить себе задачи победить и уничтожить, а стараться понять, вобрать в себя?
Странно, но почему-то вспомнилось, что один из японских броненосцев был назван «Ветка вишни, цветущая в апреле». Мне кажется, на таком корабле немного навоюешь...
Сергей Пухачев.
Наш уголок нам никогда не тесен. «Уголок» по адресу:
Великий Новгород, Б.Московская 37/9, КЦ «Диалог», Новгородский центр современного искусства.