Двух угрей Сандстон успел перехватить ракетами, третьего Куперштейн поджарил лазером из кормовой турели, но четвертый извернулся немыслимым образом и проскользнул к кораблю. Сандстон попытался уклониться от него, заложив вираж, но приглушенное «тумп», и еле заметно вздрогнувшая под ногами палуба ясно дали понять, что угорь приземлился на корпус.
— Я его не вижу! — крикнул Куперштейн. В шлемофоне было слышно, как он яростно возится внутри тесной орудийной башни. - Он на другой стороне корпуса!
— Спокойно, — раздался в наушниках уверенный голос Лехманена. — Я им займусь. Сандстон, постарайся не дергаться в ближайшие несколько минут. Угря ты не сбросишь, а вот я вполне могу улететь в пояс астероидов.
— Принял, — сказал Сандстон. — Куп, следи за пространством. За исключением твари у нас на корпусе, на экранах вроде бы все чисто, но кто его знает. Мы уже слишком близко к Марсу, чтобы расслабляться.
Шипение и лязг створок шлюза и тяжелое дыхание Лехманена свидетельствовали, что штурмовик уже занялся своими непосредственными обязанностями. Ему следовало поторапливаться, до того, как угорь выпустит на обшивку корабля достаточно кислотной слюны, чтобы проделать дыру и проскользнуть внутрь, однако Сандстон не беспокоился. В Лехманене он был уверен, как в самом себе.
Или даже еще больше, потому что сам Сандстон сильно сомневался, что их авантюра увенчается успехом.
Впрочем, рефлексировать ему сейчас тоже было особенно некогда. Здесь, поблизости от багровой расплывчатой опухоли Марса, летать было гораздо опаснее, чем в пустом пространстве Мертвого Пояса за орбитой Нептуна. Нападение пиявок только что это наглядно продемонстрировало, а ведь еще надо было следить за гигантскими псевдоподиями, тянувшимися от планеты на миллионы километров, словно чудовищная ветвистая грибница, оплетавшая все внутреннее пространство Солнечной Системы. Было бы глупо разбиться сейчас, когда они уже так близко от цели.
— Ага, вот ты где, голубчик! — послышался торжествующий голос Лехманена, а затем скрежещущий треск статики. Выстрелы из электроимпульсной винтовки всегда вызывали помехи чуть ли не на всех частотах радиосвязи, а высоченный штурмовик с Ганимеда предпочитал всем другим видам оружия настоящее чудовище, которое обычный человек и поднял бы с трудом. — О, черт!
— Что там у тебя? — встревоженно спросил Сандстон. Ему не понравилось восклицание Лехманена.
Несколько секунд было слышно только тяжелое дыхание штурмовика (не слишком ли тяжелое?), потом Лехманен сказал:
— Все нормально. Видели бы вы, как ее его разнесло, прямо шутиха! — Он сделал паузу. — Возвращаюсь обратно. Все хорошо.
— Принял, — сказал Сандстон. Что-то его все равно беспокоило. Почему Лехманен дважды упомянул, что все хорошо? Он никогда не вел себя как внук, звонящий строгой бабушке. Но отвлекаться сейчас было нельзя. На одном из экранов проступила жирная зеленая черта: стволовая псевдоподия. Более мелкие отростки на экране были пока не видны, но Сандстон знал, что их тоже много, и надо было не проворонить момент, когда от них придется уворачиваться. До Глаза Фобоса было еще слишком далеко, чтобы опасаться обнаружения, но и тут не стоило слишком рисковать.
Для настоящего риска у них впереди будет еще очень много возможностей.
Он аккуратно вел корабль еще несколько минут, удивляясь непривычной молчаливости Лехманена — невзирая на происхождение от финских колонистов Ганимеда, славившихся немногословностью, Лехманен за словом в карман никогда не лез.
Он переключил управление на автопилот только тогда, когда Куперштейн с трудом втащил в тесную рубку бессильно обвисшее тело штурмовика в тяжелом боевом скафандре.
— Извините, парни, — сказал Лехманен тяжело дыша, когда они сняли с него шлем. — Этот гад успел в меня плюнуть. Я сразу и не заметил…
Сандстон с ужасом смотрел на правую ногу ганимедца. Чуть выше колена в бронещитке скафандра зияла оплавленная дыра размером с кулак. Ниже нее штанина скафандра болталась, как пустой мешок, на дне которого скопилась жидкость.
— Он сам дополз до шлюза, — сказал Куперштейн. — Но выбраться оттуда уже не смог. Я его вытащил. Он только сейчас пришел в сознание.
— Ерунда, — сказал Лехманен, не открывая глаз. — Все нормально. Бывало и похуже. Все хорошо, парни, все хорошо…
Сандстон наконец очнулся.
— Какого дьявола, ты притащил его сюда?! — рявкнул он на Куперштейна. Маленький инженер, рост которого, как и у всех уроженцев Плутона, от силы составлял сто шестьдесят сантиметров, растерянно и испуганно посмотрел на капитана. — Его надо срочно в медотсек! Если диффузия пойдет по ноге вверх…
Они еле успели. Во всяком случае, Сандстон надеялся, что успели. Пока они дотащили снова потерявшего сознание Лехманена до медотсека, пока стянули с него боевой скафандр, стараясь не вылить из штанины то, во что превратилась нога штурмовика, пока уложили ганимедца на стол робохирурга, прошла целая вечность, так им показалось. Правда, когда Сандстон посмотрел на часы, оказалось, что они управились за семь минут.
Сейчас Лехманен лежал в коконе регенератора, и пролежит там вплоть до их возвращения. Если, конечно, они вернутся. Робохирург ампутировал ему ногу по середину бедра — диффузия от пораженного слюной угря места все-таки начала подыматься вверх. Хотелось верить диагнозу робохирурга, который утверждал, что дальше яд не проник.
Сандстон вздохнул. Сейчас уже больше ничего нельзя было сделать. Гораздо важнее было довести корабль до цели. Ранение Лехманена усложняло их задачу, но миссия все еще оставалась выполнимой, поэтому они с Куперштейном заняли свои посты, и Сандстон снова осторожно повел корабль сквозь постепенно густеющие заросли псевдоподий к чудовищному сгустку плоти, в который теперь превратился Марс.
Плохо, что они до сих пор не знали, чем закончилась миссия Масевича. Его корабль так и не вернулся, а наблюдения обсерваторий на спутниках Юпитера показывали, что бог зарастил большим количеством защитной ткани Глаз Деймоса, но насколько сильно был поврежден этот орган, было неизвестно.
Сандстон крепко стиснул зубы. Масевич был его другом. Очень хотелось верить, что он погиб не зря, а в том, что он погиб, Сандстон не сомневался. Вопрос был в другом — что делать тем, кто придет следом за ними? Как узнать, удалось ли существенно повредить бога? Сквозь защитную ткань не пробивались никакие средства наблюдения. Кто знает, что происходит там, в глубине плоти?
Из большой псевдоподии по левому борту неожиданно вылетело нечто острое и зазубренное, целясь в корабль. Сандстон мгновенно заложил вираж и ушел от новой угрозы, одновременно крикнув Куперштейну: «Не стрелять!» В отличие от угрей стрекательный стержень был соединен напрямую с нервной системой бога, и хотя его атака на корабль была чисто рефлекторной, вызванной ощущением близкой большой массы и тепла, излучаемого кораблем, любое повреждение, нанесенное лазером или ракетой, непременно заставило бы бога обратить внимание на раненое место. Этого надо было избегать любой ценой.
Марс постепенно приближался, рос на экране чудовищной опухолью, поймавшей в плен все внутреннее пространство Солнечной системы, превратившей ее в кошмарную Сферу Дайсона из густо переплетавшихся и сросшихся псевдоподий, давно уже поглотивших Землю, Венеру и Меркурий. Сандстон посмотрел туда, где, согласно масс-детектору, должно было находиться Солнце, но не увидел ничего, кроме скопления плоти.
Как вообще можно уничтожить нечто таких масштабов? Как можно убить космического бога? Ученые из Криковского центра утверждали, что потеря Глаза Деймоса и Глаза Фобоса, как больших нервных узлов бога, должна его сильно ослабить, и, возможно, дать шанс на дальнейшие, более успешные атаки. Вот только получится ли на самом деле уничтожить Глаза?
Сандстон устало потер лоб. Его угнетала не столько перспектива почти неминуемой гибели, сколько то, что не узнает, принесла ли она какую-то пользу. После исчезновения Масевича он уже почти не сомневался, что вернуться им не суждено. Но он был обязан это сделать.
Он задумался о мотивах каждого из членов его маленькой команды. Для Куперштейна все было просто. Бог не был богом, он был отвратительным извращением естества, богохульным монстром, порожденным нечистыми человеческими побуждениями. Лехманен потерял семью, когда бог захватил и включил в себя астероид, где жили многочисленные родственники ганимедца, решившие основать свою маленькую семейную колонию. У обоих были достаточные мотивы, чтобы рискнуть самым драгоценным — жизнью.
Вечной жизнью.
Триста лет назад в Криковском центре открыли наконец трансформацию генной структуры человека, позволявшую исключить большинство болезней, старение и смерть. Конечно, можно было по-прежнему отравиться, застрелиться, попасть в катастрофу и умереть еще миллионом насильственных способов, но понятие «естественный срок жизни» бесповоротно ушло в прошлое.
Человечество ринулось осваивать Солнечную систему, забыло про войны и решило, что наступила Утопия.
До тех пор, пока один бессмертный все-таки не заболел раком.
Что будет, если раковая опухоль бессмертного человека будет жить и мутировать в течении ста лет? Если она научится нападать и поглощать другие живые существа? Если на нее перестанут действовать радиация и химические яды? Если она научится пользоваться напрямую энергией солнца и перерабатывать минералы?
Ученые до сих пор спорили, считать ли бога разумным. Ответа на этот вопрос у них не было, поскольку все, кто пытался это выяснить непосредственно, обратно не вернулись.
Когда бог поглотил Марс, казалось, что кошмар наконец-то скоро закончится.
Но через пятнадцать лет первая псевдоподия устремилась к Земле.
Через тридцать люди уже не успевали уничтожать агентов бога.
Земля пала.
Сандстон засек большую стаю угрей на экране сканера дальнего обнаружения и решительно увел корабль в другую сторону. Мимо Марса и Глаза Фобоса он не промахнется, а вторую встречу с угрями, этими «фагоцитами бога» им точно не пережить.
Богу было холодно за орбитой Марса, но опухоль не может не расти. Межзвездные перелеты так и остались мечтой. Человечеству — тому, что от него осталось — надо было бороться за выживание. Однако мало кто из бессмертных был готов жертвовать неограниченным будущим ради сомнительных шансов на победу. Мотивация жить, когда можно не думать о смерти (если не брать в расчет бога, конечно), всегда брала верх.
Однако у Сандстона была своя мотивация, куда сильнее.
Богом был его отец.
Никто никогда не упрекал Сандстона в том, что нечто, некогда бывшее его отцом, уничтожило четыре пятых человечества, и захватило почти половину Солнечной системы. Но он знал, что должен хоть как-то рассчитаться за грехи семьи.
Сильный удар едва не выбросил Сандстона из пилотского кресла. Он уставился на экраны, не веря своим глазам. Буквально только что пространство было совершенно чистым! Сейчас же корабль несся через плотную паутину плоти бога, разрывая угловатым корпусом и острыми выносными пилонами отвратительные розовато-багровые канаты. В вакууме позади расплывался красноватый туман из мгновенно замерзших капель.
Больших толстых стволов все-таки видно не было. Очевидно, уйдя отчасти в свои мысли, он пропустил одну из типичных ловчих почек бога — туго свернутую в клубок полуавтономную паутину, разворачивавшуюся в огромный ветвистый шар при приближении любого постороннего предмета. На экранах они были еле заметны: внешняя оболочка почек хорошо изолировала тепло плоти бога.
В общем-то, для корабля Сандстона паутина ловчих почек была почти не опасна, по причине своей хрупкости, но если она была соединена нервным стеблем с богом, то тогда они себя выдали.
— Куп, если видишь нерв, пожарь его! — крикнул Сандстон в микрофон.
Ему ответила тишина.
— Куп! Исаак, ты меня слышишь?!
Ничего.
Сандстон судорожно набрал пару команд, переориентируя одну из обзорных камер на корпусе в сторону орудийной башни.
Черт!
Башни не было. На ее месте зияла дыра с рваными краями, из которой все еще вылетал какой-то мусор. От кресла стрелка, которое буквально минуту назад занимал Куперштейн, остался лишь измочаленный обломок, по которому время от времени хлестали обрывки рассеченных кораблем нитей паутины бога.
Сандстон изо всех сил стиснул штурвал. Сначала Лехманен, а теперь он по собственной рассеянности погубил Куперштейна.
Бог должен ответить за все.
Внезапно ему подумалось, что на бешеной скорости, с которой он вел корабль, они давно уже должны были пропороть насквозь шар-ловушку. Однако паутина не заканчивалась. Корабль прорезал в ней длинную рану, и Сандстон не мог сбросить скорость, даже не смотря на то, что не понимал, куда он несется. Стоило ему замедлиться, и паутина немедленно начала бы плотно опутывать корабль, чтобы вскоре его полностью поглотить, превратить в часть бога. Возможно, именно это и случилось с Масевичем.
Сандстон лихорадочно соображал, как ему поступить, но не успел он ничего придумать, как корабль наконец вырвался из гнусных зарослей. В лицо Сандстону ударил розово-оранжевый свет огромного сферического образования, с большой яркой воронкой посередине.
Он смотрел прямо в Глаз Фобоса.
Вопреки всем предсказаниям ученых, Глаз вовсе не был скован дремой. Он был активен, невероятно активен: Сандстон видел, как в глубине воронки шевелится что-то, о чем ему даже не хотелось думать. Очевидно, бог использовал огромную ловчую паутину, чтобы прикрыть Глаз и обмануть людей, заманить их в ловушку.
Уже чувствуя, как невроятной мощности ментальное излучение Глаза ломает его волю, скручивает, выворачивает наизнанку сознание, Сандстон из последних сил сорвал прозрачный кожух с большой красной кнопки на пульте и ударил по ней, запуская неконтролируемый разгон реактора корабля, сопряженного с хранилищем антиматерии.
— Привет, отец, — прохрипел он. — Наконец-то я к тебе вернулся.
Бог устал. Неужели никто так и не сможет его убить?
Ничто так не утомляет, как мечта о собственной смерти.