На заре музыкальной карьеры у Роберта Смита из британской группы «Cure» был переизбыток творческой энергии, она пенилась и бурлила, словно брага во флаконе в каморке гвардии-алкоголика, а порой даже перехлестывала через край.
Песни писались легко, слету, с пылу-жару, по дюжине разом задней левой ногой. Поэтому они получались хлесткими, динамичными и довольно непродолжительными. Редкое Смитово творение долетало до середины Днiпра (в смысле - до середины мусорного ведра), дольше, чем за пару минут.
Но шло время и «баловень судьбы безродный» все глубже погружался в пучину рок-н-рольного порока (визки, дефки, героинъ) и писать новые трехаккордные песенные опусы становилось с каждой выпитой склянкой все сложнее и сложнее.
Тут и суицидальный депреснячок подоспел, словно дополнительный 38-й, точно по расписанию, так что – куда ни кинь, всюду клин. А народ жаждет новых песен, а лейблы требуют новых дисков. Совсем распоясался шоу-бизнес, словно чудище поганое, хочет, чтобы ему душу прилюдно в жертву принесли.
Что делать - пришлось Смиту подчиниться. С тех самых пор, дело пошло на лад, хоть песен было немного, но все они были исключительно в среднем, или ниже среднего, темпе, и каждая минут по пять, по семь. Прежде чем Смит запевал своим сонным, летаргическим голосом, приходилось пару минут терпеть безобразно-однообразное, нудное вступление, а потом ждать когда закончится аналогичная кода.
Песни стали резиновыми, и, словно стрейч, могли тянуться сколько угодно долго в любом направлении, но зато пластинки заполнялись теперь содержимым на счет раз, и даже стали длиннее, чем прежде.
Роберт Смит записывал их, похоже, не приходя в сознание, практически в коматозном состоянии. Так, что если вам в предвкушении надвигающегося отпуска, который неизбежен как крах капитализма, не спится у себя на работе, смело включайте что-нибудь из поздних творений «The Cure», и тогда, в забытьи сладких снов, время до финального звонка пролетит абсолютно незаметно.