Начало 1963 года, бесснежная парижская зима. В маленьком кафе «Куполь» молодой советский поэт Евгений Евтушенко встречается с поэтом и ведущим критиком первой волны русской эмиграции Георгием Адамовичем. Евгений Александрович вспоминал впоследствии:
«По одну сторону стола сидел, красиво держа кукольную головку, с причёской, разделённой безукоризненным пробором, крошечный петербуржец, законодатель литературных мод русского Парижа. Дегустатор слова, полиглот, кавалер ордена Почётного легиона, высшей награды Французской Республики, выступавший некогда вместе с Блоком и Ахматовой. А по другую сторону – не говорящий ни на одном иностранном языке, не знающий, как полагается есть устрицы, слыхом не слыхивающий о запрещенных в СССР Бердяеве, Розанове, Флоренском, пёстро одетый, не совсем ещё оперившийся поэт со станции Зима. Встреча двух совсем разных воспитаний, двух Россий».
Общались коллеги долго, попутно Адамович подал Евтушенко идею о создании антологии русской поэзии XX века, о чем тот не забыл, реализовав в 1995 году проект «Строфы века». Восемьсот семьдесят пять авторов, без разделения на «красных» и на «белых» просто русских поэтов под одной обложкой. Сказать, что «златоуст русской эмиграции» произвел на тридцатилетнего Евтушенко большое впечатление – не сказать ничего. Вскоре Евтушенко написал стихотворение «Письмо в Париж»:
Нас не спасает крест одиночеств.
Дух несвободы непобедим.
Георгий Викторович Адамович,
а вы свободны, когда один?
Мы, двое русских, о чем попало,
болтали с вами в кафе «Куполь»,
но в петербуржце вдруг проступала
боль крепостная, такая боль.
Да, все мы русские – крепостные,
с цепями ржавыми на ногах,
своей помещицы – блажной России
и подневольнее, когда в бегах.
Георгий Викторович Адамович,
мы уродились в такой стране,
где тягу к бегству не остановишь,
но приползаем – хотя б во сне.
И, может, в этом свобода наша,
что мы в неволе, как ни грусти,
и нас не минет любая чаша –
пусть чаша с ядом – в руке Руси.
С ней не расстаться, не развязаться.
Будь она проклята – по ней тоска
вцепилась, будто репей рязанский,
в сукно парижского пиджака.
Нас раскидало, как в море льдины,
расколошматило, но не разбив.
Культура русская всегда едина,
но лишь испытывается на разрыв.
Хоть скройся в Мекку, хоть прыгни в Лету –
в кишках Россия. Не выдрать! Шиш!
Невозвращенства в Россию нету.
Из сердца собственного не сбежишь.
Стихотворение снимали при первом цензурном прочтении в редакциях всех советских журналов, опубликовав только в 1986 году. Но до Георгия Адамовича напечатанный на машинке текст все-таки дошёл неведомыми путями…
Поэты «Серебряного века». Такие разные судьбы, по большей части – трагические, непредсказуемые и необъяснимые. Расстрел Николая Гумилёва по неподтвержденной вине, смерть Осипа Мандельштама в пересыльном лагере, когда тело поэта лежало полгода без погребения до весны в «зимнем штабеле», «точку пули в своём конце» поставил Владимир Маяковский. Анна Ахматова, пережившая все беды вместе со своей страной, писала как свидетель смены эпох, что такой судьбы не было ещё ни у одного поколения. Владислав Ходасевич, Дмитрий Мережковский, Марина Цветаева, Зинаида Гиппиус, Игорь Северянин, Георгий Адамович в новой России не прижились…
Сочинения Георгия Адамовича в советское время не издавали, и даже сейчас его можно назвать малоизвестным поэтом – стихов его не найти, печатается лишь критическая проза, статьи и воспоминания. В сборник «Единство», изданный на Западе в 1967 году, автор включил всё лучшее, что было им создано за все предшествующие годы. Всего 160 стихотворений. Но за каждое из них Адамович нёс ответственность перед Богом, любая из его строк была выстрадана и с пристрастием выверена.
Поэзия для Адамовича всегда существовала как особая смысловая категория, то, «без чего нельзя было бы дышать»:
«Единственное, что может объяснить существование поэзии – это ощущение неполноты жизни, ощущение, что в жизни чего-то не хватает, что в ней какая-то трещина. И дело поэзии, её единственное дело - эту неполноту заполнить, утолить человеческую душу».
Будущий поэт родился в Москве, в семье генерал-майора Виктора Михайловича Адамовича, служившего начальником военного госпиталя. Военной стезе посвящали себя почти все мужчины семейства, но о тщедушном Жорике отец сказал: «В этом ничего нет военного, его надо оставить штатским». «Так меня штатским и оставили» – вспоминал Адамович.
Маленький москвич вскоре стал петербуржцем, город сделал его поэтом и навсегда поселился в сердце и памяти:
Что там было? Ширь закатов блеклых,
Золоченых шпилей легкий взлет,
Ледяные розаны на стеклах,
Лед на улицах и в душах лед.
Разговоры будто бы в могилах,
Тишина, которой не смутить…
Десять лет прошло, и мы не в силах
Этого ни вспомнить, ни забыть.
Тысяча пройдет, не повторится,
Не вернется это никогда.
На земле была одна столица,
Все другое — просто города.
Адамович уже вошел в «Цех поэтов», печатался в литературных журналах, вышел сборник стихов «Облака», отмеченный Николаем Гумилевым - «чувствуется хорошая школа и проверенный вкус».
Политика в поэтических кругах Петербурга не обсуждалась почти совсем, но где-то грохотала Первая империалистическая, на ходу рождались идеи переустройства России, звучали новые лозунги. Во время военного коммунизма Адамович фактически сбежал из Петрограда в Новоржев, под Псков, учительствовал и читал лекции по истории и технике художественного слова слушателям Народного университета.
В 1923-м всё-таки решился на эмиграцию, тем более, что в Ницце его ждали мать, сестра и состоятельная тётушка, содержавшая всю семью. Обосновался все-таки в Париже, став всеми признанным охранителем русской литературы, оторванной от Родины. Стихов Адамович в эмиграции почти не писал, обратившись к литературной критике и поддержке молодых и чаще всего неустроенных авторов, вёл еженедельное книжное обозрение в газете «Последние новости». Вскоре вокруг поэта образовалось новое творческое объединение под названием «Парижская нота».
«Молодёжь шла за Адамовичем, зачарованная им. Почти все молодые поэты, начавшие в эмиграции, думали по Адамовичу», - писал участник товарищества Юрий Терапиано.
В начале Второй Мировой войны, в сентябре 1939 года 47-летний Георгий Викторович Адамович, ненавидевший Гитлера, записывается волонтером в Иностранный легион, проходит военную подготовку в удручающих условиях – во Франции зимой стояли никогда не виданные лютые морозы. Но война в ощетинившейся против нацизма стране закончилась, не успев начаться - Франция потерпела поражение в июне 1940 года и была оккупирована германскими войсками. Повоевать добровольцу не пришлось, его интернировали в лагерь для военнопленных, но после освобождения поэту был торжественно вручен Орден Почётного легиона - высший знак отличия и официального признания особых заслуг перед Францией.
Когда-то Георгий Викторович Адамович написал: «Рано или поздно новые русские поколения спросят себя: что они делали там, на чужой земле, эти люди, покинувшие родину? Неужели только тосковали, вспоминали, ждали лучших дней, заботились о хлебе насущном? Сотни и тысячи русских людей в эти трагические для России годы использовали свои силы, дарования и ставшую их уделом свободу для творчества, которое бесследно развеяться в воздухе не могло и которое войдет когда-нибудь в золотой фонд русской культуры». Надеемся, что так и будет.
Георгий Адамович «Письмо из Парижа»
Когда мы в Россию вернемся...
о, Гамлет восточный, когда? -
Пешком, по размытым дорогам
в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов,
без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы,
что вовремя мы добредем...
Больница. Когда мы в Россию...
колышется счастье в бреду,
Как будто "Коль славен" играют
в каком-то приморском саду,
Как будто сквозь белые стены,
в морозной предутренней мгле
Колышутся тонкие свечи
в морозном и спящем Кремле.
Когда мы... довольно, довольно.
Он болен, измучен и наг.
Над нами трехцветным позором
полощется нищенский флаг,
И слишком здесь пахнет эфиром,
и душно, и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернемся...
но снегом ее замело.
Пора собираться. Светает.
Пора бы и двигаться в путь.
Две медных монеты на веки.
Скрещенные руки на грудь.
Георгий Адамович «Один сказал»
Один сказал: «Нам этой жизни мало»,
Другой сказал: «Недостижима цель»,
А женщина привычно и устало,
Не слушая, качала колыбель.
И стёртые верёвки так скрипели,
Так умолкали — каждый раз нежнее! —
Как будто ангелы ей с неба пели
И о любви беседовали с ней.
Георгий Адамович «Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды»
Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды,
Не умирают люди от обиды
И не перестают любить.
В окне чуть брезжит день, и надо снова жить.
Но если, о мой друг, одной прямой дороги
Весь мир пересекла бы нить,
И должен был бы я, стерев до крови ноги,
Брести века по ледяным камням,
И, коченея где-то там,
Коснуться рук твоих безмолвно и устало,
И всё опять забыть, и путь начать сначала,
Ужель ты думаешь, любовь моя,
Что не пошёл бы я?
Георгий Адамович «Ничего не забываю»
Ничего не забываю,
Ничего не предаю…
Тень несозданных созданий
По наследию храню.
Как иголкой в сердце, снова
Голос вещий услыхать,
С полувзгляда, с полуслова
Друга в недруге узнать,
Будто там, за далью дымной,
Сорок, тридцать, — сколько? — лет
Длится тот же слабый, зимний
Фиолетовый рассвет,
И как прежде, с прежней силой,
В той же звонкой тишине
Возникает призрак милый
На эмалевой стене.
Георгий Адамович «За слово, что помнил когда-то»
За слово, что помнил когда-то
И после навеки забыл,
За все, что в сгораньях заката
Искал ты, и не находил,
И за безысходность мечтанья,
И холод, растущий в груди,
И медленное умиранье
Без всяких надежд впереди,
За белое имя спасенья,
За темное имя любви
Прощаются все прегрешенья
И все преступленья твои.
Георгий Адамович «Холодно. Низкие кручи»
Холодно. Низкие кручи.
Полуокутал туман.
Тянутся белые тучи
Из-за безмолвных полян.
Тихо. Пустая телега
Изредка продребезжит.
Полное близкого света.
Небо недвижно висит.
Господи, и умирая,
Через полвека едва ль
Этого мёрзлого края,
Этого мёрзлого рая
Я позабуду печаль.
Георгий Адамович «В последний раз»
В последний раз … Не может быть сомненья,
Это случается в последний раз,
Это награда за долготерпенье,
Которым жизнь испытывает нас.
Запомни же, как над тобой в апреле
Небо светилось всею синевой,
Солнце сияло, как в ушах звенели
Арфы, сирены, соловьи, прибой.
Запомни всё: обиды, безучастье,
Ночь напролёт, - уйти, увидеть, ждать? –
Чтоб там, где спросят, что такое счастье,
Как в школе руку первому поднять.
Георгий Адамович «Если дни мои, милостью Бога»
Если дни мои, милостью Бога,
На земле могут быть продлены,
Мне прожить бы хотелось немного,
Хоть бы только до этой весны.
Я хочу написать завещанье.
Срок исполнился, всё свершено:
Прах – искусство. Есть только страданье,
И даётся в награду оно.
От всего отрекаюсь. Ни звука
О другом не скажу я вовек.
Всё постыло. Всё мерзость и скука.
Нищ и темен душой человек.
И когда бы не это сиянье,
Как могли б не сойти мы с ума?
Брат мой, друг мой, не бойся страданья,
Как боялся всю жизнь его я…
Георгий Адамович «За всё, за всё спасибо»
За всё, за всё спасибо. За войну,
За революцию и за изгнанье.
За равнодушно-светлую страну,
Где мы теперь «влачим существованье».
Нет доли сладостней – всё потерять.
Нет радостней судьбы – скитальцем стать.
И никогда ты к небу не был ближе,
Чем здесь, устав скучать,
Устав дышать,
Без сил, без денег,
Без любви,
В Париже…
Спасибо, что дочитали до конца! Подписывайтесь на наш канал и читайте хорошие книги!