История эта — из жизни, настоящая, более того, описывая ее здесь, я не позволю себе даже малейших художественных, вымышленных штрихов, поскольку она и без того достаточно яркая и показательная.
Изменю немного только имена героев, исключительно из опасения задеть чувства детей главного героя — возможно, они еще живы и случайно (а вдруг!) могут забрести на эту страничку и испытать, в который раз, душевную боль.
В этой истории нет острого сюжета — убийств, жутких скандалов, разборок и тому подобное. Просто — как-то раз в тихом бытовом жизненном болоте обосновалась самая типичная человеческая мерзость.
Давно, в советское еще время, в одном селе проживала чудная еврейская семья. Село, и - да, еврейская семья, так иногда бывает.
И это были, порядочные, воспитанные, одним словом — по-настоящему культурные люди.
Муж и жена, Константин Михайлович, и Фриза — красивые, немолодые учителя местной школы, и их две дочки — была семья, уважаемая каждым буквально односельчанином. Сильно ошибается тот, кто считает, что простые сельчане не могут распознать и оценить истинно интеллигентных людей.
Нет! Сельские жители разные, но именно у них особенно сильно развита житейская проницательность, «чуйка» на человека. Еще бы, из поколения в поколение люди бок о бок проживают в небольшом «кусочке» социума, и благодаря накопленной поколениями наблюдательности им издалека видно, кто есть кто.
Фрида была очень красивой женщиной, тихой, с нежным, негромким мелодичным голосом, всегда приветливая, с мягкой улыбкой, доброжелательная.
Отличная хозяйка, старательно, как все в селе, вела традиционный русский сельский быт с огородом и животными, при этом умудрялась содержать свое крохотное жилище не просто в порядке — таким был в селе почти любой дом, каждая хозяюшка, несмотря на свою предельную занятость в колхозе и в домашнем хозяйстве, стремилась сделать свой дом уютным, да и, что греха таить, старалась не ударить лицом в грязь перед любопытными и любящими иной раз почесать языки, соседками.
Домик же Фриды и Константина Михайловича казался сказочным. Деревянные некрашеные полы выскоблены всегда были до янтарного блеска, кем-то отданные «на хозяйство» когда-то новеньким приезжим учителям половики — обычные, русские самотканые (давно было дело), сияли чистотой, как будто только что из ткацкого станка.
Белоснежные вышитые занавески, чистый огород с ровными грядками, красивые дорожки, устроенные хозяйскими руками, и много, много красивейших цветов, домик просто утопал в них.
Во всем какая-то особенная чистота, идеальный порядок. А на стенах — множество чудесных картин маслом и акварелью, в искусных рамках, сделанных опять же руками хозяина.
Картины — тоже принадлежали его кисти. Учитель был еще и талантливым художником, часть его картин ежегодно отбиралась районными чиновниками и помещались на выставках, и в музеях.
Я не просто так, уважаемы зрители, так подробно описываю этих людей, и эту красоту, читайте дальше.
Взрослые, в частности, мои родители, отзывались о Константине Михайловиче, как о большом интеллектуале, деревенские мужчины при встрече с ним в приветствии приподнимали картузы, у вечно занятых женщин рука невольно тянулась поправить платочек, челочку.
Преподавал он физику и астрономию, был тогда такой предмет в старших классах. И не только преподавал теорию, но на физике редкий урок проходил без какого либо физического опыта, а то и эксперимента, при этом многие пособия для этого он мастерил сам, приносил из дома.
А знания астрономии у учеников подкреплял вечерними наблюдениями за звездами, рассказывал, показывал созвездия, и его слушали с открытым ртом. И было это летом, во время каникул, дети сами порой приходили и просили провести экскурсии, настолько они были увлекательными. Неслучайно даже малая детвора в деревне в то время без труда находила в небе самые известные звезды и созвездия.
Увлеченный был человек, при этом пара была абсолютно некорыстная, с удовольствием делились они тем, что имели, бесплатно готовили своих учеников к поступлению в вузы. И были, конечно, небогаты. Главное их богатство составляли картины хозяина, и они были везде в домике.
Сам Константин Михайлович, как я уже упоминала, был приветлив и выдержан, добродушен и улыбчив, но при этом настолько болезненно относился к хамству, грубости, сплетням, громким осуждающим разговорам что, если такое происходило в его присутствии, просто выходил из учительской на полуслове и далее к людям, допустившим такое, относился отстраненно-вежливо.
Отношения в этой паре между собой всегда были нежные, уважительные, он очень любил свою жену, и часто употреблял в разговоре : «...моя Фриза.. то-то и то-то, а Фриза вчера занемогла, не могли бы вы что-то посоветовать и т.д.».
И вот Фриза серьезно заболела, долго боролась с болезнью, и все это время на ее муже «лица не было», он метался от одного врача к другому, ухаживал, не отходя от любимой жены, отвечая на вопросы о ее состоянии, не мог сдерживать слезы, был в полном отчаянии.
После ее кончины, а это было летом, он замкнулся, долго не показывался на глаза знакомым, осунулся, и сразу превратился в глубокого мрачного неразговорчивого старика. Молча кивал при встрече и спешил пройти мимо. Его в селе все сильно жалели, близкие друзья старались поддержать, но убитый горем вдовец предпочитал угрюмое одиночество. Отдал людям животных, забросил огород, картины и увлечения, все, что его поддерживало в жизни.
Девочки к тому времени только закончили школу, учились в институтах в городе, домой приезжали на каникулы.
И их, конечно, постигла такая же скорбь, он в редких разговорах говорил только о том, как им сейчас тяжело, они были очень близки с матерью. Помню, он говорил моему отцу, переживал, что он стар, а близких родственников у них нет.
Как я теперь понимаю, Фриза была помоложе его, потому что и дочери небольшие, и помню я ее яркой, моложавой и красивой. В то время, как сам Константин Михайлович всегда мне казался глубоким стариком, с неспешной немолодой походкой , с сильно морщинистым лицом. Да он и был им.
Так, разбитый горем, будучи мрачным и нелюдимым, учитель прожил все лето и осень.
Но со временем знакомые стали замечать в нем значительную перемену. Он вдруг приободрился, посвежел, оживился взгляд, и главное, лицо его теперь озаряла его прежняя добрая приветливая улыбка. Он снова стал шутить с коллегами и с учениками!
И народ облегченно вздохнул — кажется, отошел от горя, и как быстро — полгода не прошло, молодец -сильный человек, справился! Радостно было видеть хорошего человека снова негорюющим, улыбающимся.
«От людей на деревне не спрячешься» - поется в известной песне. Быстренько народ прознал про причину столь быстрой метаморфозы. Да, вы верно догадались. Как говорится, ищите женщину.
А эту женщину и искать-то не нужно было. Она жила рядом, соседка лет 35-ти, до того замужем не побывавшая. Фроська. Ее так и звали- а, эта, Фроська.
Сейчас старинные имена в моде, а тогда наоборот, они были уже в диковину, ничего не имею против этого чудесного имени, но та женщина выглядела и была на самом деле «Фроськой», если применить это имя в карикатурном значении.
Из всех колхозниц, молодых и пожилых, в большей части, привлекательных, с умными лицами, Фроська была самая невзрачная.
Рыжая, даже не рыжая, а просто красная, нескладная, краснолицая, с большим курносым носом, на кончике которого сияла здоровенная розовая бородавка, тонкими, вечно поджатыми то ли в унынии, то ли в молчаливом осуждении, губами. Но главное — это были все-таки ее глаза. Взгляд бледно-голубых, с рыжиной, навыкате, небольших глазок без ресниц был пуст до изумления. Я не знаю, насколько она была образована со своей восьми- или десятилеткой, но речь ее была примитивная, какая-то страрушечья, всегда она "ныла", кого-то осуждала, на кого-то жаловалась.
Одета всегда была довольно странно. Будучи молодой женщиной, Фроська почему-то одевалась, как престарелые старушки сельские в то время: самосшитая ситцевая блузка с длинными рукавами, длинная юбка, низко повязанный платок и — что бросалось в глаза — обязательно фартук. Фартуки, по видимому, она считала особым шиком, разные, чистые, либо даже новые, одеваемые на улицу, как «на выход». Без фартука никто никогда ее не видел.
И это в то время, когда ее деревенские сверстницы носили по праздникам шпильки, в будни современные короткие платьица, стриглись, традиционная «химия», конечно, тоже присутствовала.
Подруг у нее не было, с ней вообще мало общались.
Этот странный союз вызвал у односельчан бурные пересуды, все недоумевали, как это вообще стало возможным — старый интеллигент, который ни разу за много лет не был замечен в повышенном внимании к кому-либо из женского пола, кроме любимой жены, тем более, к молодым, годящимся в дочери, женщинам.
Впрочем, когда все предположения и варианты закончились, на крайний случай даже допустили, что , как говорится, вот так ошибся мужчиной бес, тот самый, который «в ребро», не в того выстрелил, но почему именно Фроська?!
По всеобщему мнению, это было просто невозможно, это было возмутительно, в селе, да и в учительском коллективе было несколько более достойных и привлекательных молодых женщин, которым он не уделил своего мужского внимания.
Кто-то пытался чуть ли не нечто роковое предположить, но ответа на свои вопросы , разумеется не получили, и остановились на том, что дружно пожалели старика.
Что интересно, помню, никому не приходило в голову его осудить, как это бывает в похожих ситуациях, настолько его репутация была безупречна. Так и остался народ с непреходящим изумлением.
Разумеется, я, теперь уже с большущего временного расстояния, могу предположить, что в этой странной женщине проницательный одинокий человек разглядел доброту и чистоту, которая сельчанам не была видна. Однако, ее слова и дела как-то эту мысль не подтверждали.
Зажили они вместе, и у счастливого Константина Михайловича в речи частенько слышалось уже « моя Фрося», и, как правило, в таком ключе : «приболела» , «устала», «ее обидели, недооценили» и т. д. Замучила старика, видно, молодая жена жалобами.
И стала эта, прежде замкнутая, Фрося, бродить по деревне.
То за хлебом в магазин, то за яйцами к кому-нибудь, (свое хозяйство оставшееся она быстренько извела по причине своей физической слабости), останавливаясь перед встречными сельчанками на «женскую» беседу, в то время о том, что она мужняя жена, что она приготовила на обед, что сделал для нее муж, какая она хозяйственная, а главное — «раскрывала людям глаза», какая недотепа была его прежняя жена, и то не это, и это не так, чем окончательно похоронила надежду на какое-либо уважение к себе людей.
К удивлению сельчан, - все-таки учитель совсем старик, за семьдесят, но забеременнела наша Фроська и тема ее разговоров сменилась на другое- как тяжело ей переживать беременность, и как ей трудно дома работать, а «этот» только картинки свои рисует, да книжки читает, да глупости непонятные «буровит», а она вся больная.
Будущий отец, напротив, смущался немного, но было видно, как он был счастлив и горд своим будущим, вновь почти наступившим отцовством, баловал ее вкусностями, поскольку молодую тошнило, она сильно страдала, а он вслух переживал, сочувствовал и стремился облегчить ее такое вот мучительное состояние.
Я точно не помню, что произошло, но в итоге из больницы она приехала без ребенка, что-то с дитем случилось, то ли поздний выкидыш, то ли погиб в родах. Горе безусловное, и родителям сочувствовали искренне сельчане, но переживали горе они по-разному. Муж очень сильно, но сдержанно горевал, в себе, а жена … опять пошла по деревне.
Ходила в тех же фартуках, которые топорщились на, почему-то, оставшемся навсегда огромном животе, и жаловалась, жаловалась на постоянную болезненность, и на судьбу, и на старого «неудельного» мужа, и на его дочерей, которые зачем-то приехали на каникулы, а у «них с мужем негде», и им не до этого.. .
И снова меня поразили эти ее почти немигающие, не выражающие ничего бледно-голубые круглые глаза и брезгливый, осуждающий тонкогубый рот.
Вскоре Константин Михайлович, любимый учитель, уважаемый человек, умер, горевали многие, ожидали того же, в преувеличенной форме, по ее обычаю, от Фроськи. И первое время она, неловко переваливаясь, бродила по селу, неизменно держась рукой за большой живот , жаловалась, но не на свою скорбь, а на свои неисчислимые болезни, на людей.
Особенно ее возмущали сироты, дочери мужа, приехавшие на похороны и «обнаглевшие» до того, что сняли со стены и захотели забрать портреты их матери, написанные отцом.
Бедная Фроська, разумеется, отказала, и настолько огорчилась от этой их «наглости» что выгнала девочек из дома, не дожидаясь утра.
Побродив еще совсем недолгое время, жалуясь на свою горькую судьбу и болезни, вдруг новоиспеченная вдова притихла.
Вскорости встрепенулась, вновь появилась, энергичная, похваляясь, что ее сватают из другого села, затем вышла замуж и уехала. Очевидно, выздоровела.
Вскорости вернулась, со всем своим скарбом, но тут же нашла нового жениха, также где-то далеко, снова вышла замуж, снова вернулась. Наконец, после третьего замужества уже более ее никто в деревне не видел.
А в заброшенный дом поселили нового зоотехника. Войдя в когда-то сказочный чистенький домик, он увидел запустение, грязь, хлам, среди которого было множество порушенных картин, в том числе и портреты.
Один из них он принес в школу — жалко, высокохудожественная вещь, и хорошо сохранилась. Учителя узнали в женщине, изображенной на портрете, Фризу.
И эту память об учительнице, милой и преданной спутнице другого их бывшего сотрудника , доверчивого, порядочного, интеллигентного и бесконечно доброго человека, повесили в учительской.
Его автопортрета, как не искали, не нашли в том хламе, оставленном жутким их антиподом по имени Фроська.