Текст: Андрей МУСАЛОВ
Опубликовано в книге «Зеленые погоны Афганистана». 2019 г.
Вячеслав Зиновьев служил в авиации пограничных войск с 1979 по 1990 год. Был борттехником на вертолетах Ми-8Т и МИ-8МТ. За это время ему довелось многое пережить, побывать во многих необычных местах. Спустя долгие годы воспоминания о службе остаются для Вячеслава Зиновьева одними из наиболее ярких моментов жизни.
Говорят слово «душанбе» с переводится таджикского как «понедельник». Я прилетел в Душанбе как раз в понедельник, аккурат на свой день рождения — 3 ноября восьмидесятого года. Прилетел в составе экипажа вертолета Ми-8Т: командир — Анатолий Помыткин, штурман — Александр Суханов, и я — борттехник.
В Таджикистан мой экипаж перевели с Дальнего Востока. До того мы служили в Южно-Сахалинске. Служба была интересная, летали много, но как любому профессионалу, каждому из нас хотелось большего. Потому, как только представилась возможность перевестись в Таджикистан, мы пошли на это, хотя прекрасно понимали, что придется участвовать в разгоравшейся афганской войне.
Наш экипаж оказался одним из первых в составе авиаподразделения, позже ставшим известным душанбинским авиаполком. Но в восьмидесятом никакого полка еще не было — только звено от Марыйского авиаполка пограничной авиации. Поначалу им командовал майор Юрий Мирошниченко, а затем майор Виктор Лазарев.
В Душанбе поначалу было несколько вертолетов и два самолета. Регламентные работы проходили в гражданском аэропорту Душанбе, на «аэрофлотовской» базе. Базировались там же — в гражданском аэропорту, где в конце полосы пограничникам была выделена стоянка.
Позже, на моих глазах появилась сначала эскадрилья, а затем уже и отдельный авиаполк. Менялись и командиры. В 1982 году, когда была создана отдельная эскадрилья, с Небид-Дага к нам был переведен майор Фарит Шагалеев, в будущем — Герой Советского Союза. Позже его сменил подполковник Владимир Мусаев.
Людей поначалу было мало, но это был настолько сплоченный коллектив! Нагрузки на каждого были большие, свободного времени почти не оставалось. У нас даже не проводили обязательные в ту пору политинформации. Но и без них ответственность и моральный дух каждого представителя звена был очень высок. Все осознавали, насколько важную работу мы тогда делали.
Вертолеты звена обеспечивали охрану границы не только на линии границы, но и в глубине Афганистана, где вовсю шла война. Машины то и дело уходили на боевые операции. Для нас, вновь прибывших, это было удивительно. На Сахалине основными задачами было снабжение застав, патрулирование прибрежной акватории на предмет обнаружения браконьеров, словом — мирная работа. А тут прилетаем, и словно оказываемся в другом измерении. В тебя стреляют, ты стреляешь в ответ. Приземляешься на площадке, а рядом с ней лежат бомбы в укупорке, ящики со снарядами и патронами. По всей стране мирная жизнь, а здесь реальная война.
В 1980 году боевые действия шли по нарастающей. Пограничникам «нарезали» зону ответственности в Афганистане, куда не должны были заходить банды душманов. Таким образом, создавалась буферная зона, прикрывавшая советскую границу с внешней стороны.
Экипажи звена периодически летали дежурить на площадках Московского и Пянджского погранотрядах. Такие командировки обычно длились по двадцать-тридцать дней, в зависимости от сложности проводившейся операции. Иногда дежурили и на более близких к границе площадках, например на комендатуре «Иоле», недалеко от Куфабского ущелья. Позже появилась точка в Шуроабаде, там был небольшой аэродром для Ан-2. Когда шли операция в Куфабском ущелье действовали и оттуда. Во время дежурств на «точках» экипажи жили в полевых условиях, в палатках.
Нас, новичков, довольно долго не привлекали к боевым операциям — сначала мы должны были пройти всестороннее обучение, врасти в обстановку.
Мой первый боевой вылет состоялся лишь в марте 1981 года. В тот момент вертолеты нашего звена работали на участке Пянджского отряда. Операция по высадке десанта проводилась в районе Янги-Калы. До Пянджа предстояло ехать на машине, так как все вертолеты были в деле. Хорошо помню тот день. Мы с Помыткиным и Сухановым ехали на «санитарке». По прибытии получили машину и в тот же день совершили первый боевой вылет — доставили на ту сторону груз.
А 13 марта началась основная фаза операции. Наш экипаж погрузил на борт вертолета десант, и мы направились за «черту» (так между собой называли линию государственной границы). Шли в сторону Московского отряда через перевал. Когда уже миновали его и начали снижение, неожиданно машину начало дико трясти. Настолько дикая тряска, что показаний приборов не было видно — все слилось перед глазами!
Позже выяснилось, что в тот момент у вертолета произошел отрыв хвостового винта. Машина начала валиться с высоты шестисот метров. Вертолет совершил три оборота вокруг собственной оси и упал на правый борт. Основной удар пришелся в кабину экипажа.
Говорят, в такие моменты проносится перед глазами вся жизнь. Со мной ничего такого не происходило — думал только о том, что я должен сделать согласно своим обязанностям борттехника. После падения успел перекрыть топливные краны, предотвратив подачу топлива — чтобы двигатели не загорелись.
Падение произошло на афганский берег пограничной реки Пяндж, где-то напротив стыка Пянджского и Московского отрядов. У всех троих членов экипажа был схожий диагноз: компрессионный перелом позвоночника. Кроме того, штурман Суханов получил перелом ноги, ему же осколком блистера разрезало шею — стекло вошло примерно на пять сантиметров (позже Александр выздоровел, но ему пришлось долгое время питаться через трубочку).
Пострадал не только наш экипаж, но и несколько человек из состава десанта, находившегося на борту: подполковник, лейтенант и два солдата. Остальные десантники отделались ушибами.
Почти сразу после падения нашей машины, рядом сели четыре вертолета, экипажи которых оказали нам помощь. Тех, кто пострадал тяжело, загрузили на один из бортов и отправили на наш берег, а тех, кто легко — в остальные машины, и на вперед — на десантирование.
Позже я узнал, что это был второй случай в Союзе, когда отрыв у вертолета хвостового винта был квалифицирован не как «катастрофа», а всего лишь, как «летное происшествие», то есть — без человеческих жертв. Наши действия были подробно разобраны и признаны верными, и по результатам разбирательства была переписана инструкция для экипажей вертолетов Ми-8. Тогда я лишний раз убедился, что подобные инструкции действительно пишутся кровью, в самом прямом смысле.
После того падения я, Помыткин и Суханов загремели в госпиталь. Лежали два месяца. Нас хотели списать, но мы уговорили врачей оставить нас на службе и позволить летать. Затем экипажу дали месячный отпуск по ранению — по приказу наши травмы были приравнены к тяжелому ранению. В госпитале нас навестил тогдашний командующий авиацией пограничных войск Николай Алексеевич Рохлов. Спросил — какие пожелания. Мы сказали:
— Желание одно, поскорее подняться в воздух. Вот только из-за трещин в позвоночниках, врачи нас наверняка комиссуют.
Николай Алексеевич тогда ответил:
— С врачами я вам не помогу. Но если сумеете с ними сами разобраться, возвращение на летную работу гарантирую.
Врачей мы сумели обмануть, скрыли свои реальные травмы. Хотя, подозреваю, они все прекрасно понимали. А еще через месяц всем экипажем вышли на службу. Так до конца службы и летали этими с травмами. Причем, Помыткин продержался в небе дольше всех, уволился в середине девяностых. Сейчас живет где-то под Одессой.
По возвращении в полк к полетам нас допустили не сразу. Снова подняться в небо удалось только осенью. Сначала было страшно, особенно, когда вертолет начинал вибрировать на посадочном режиме. Каждый раз приходилось переламывать себя, заставлять не бояться. Через полгода страх ушел, и я стал летать нормально.
Между тем, работы день ото дня прибавлялось. Душманы постоянно активизировались, боевые операции шли одна за другой. Как на любой войне случались потери. В октябре 1981 года во время операции в Куфабском ущелье погибли ребята из Марыйского полка — экипаж Скрипникова. Мы прекрасно отдавали себе отчет, что следующий вылет может стать последним для каждого из нас, но старались об этом не думать. Хотя иногда смерть проходила очень близко.
В марте 1982 года очередная операция проводилась в районе афганского города Талукан. На его окраине располагался старый аэродром, на котором скопилось большое количество боевиков. В самом Талукане находилась десантно-штурмовая маневренная группа пограничных войск, которая должна была зачистить эту местность. Для прикрытия действий ДШМГ была собрана большая авиагруппа. Сначала было проведено бомбометание, затем последовала высадка десанта.
Накануне операции я был включен в состав экипажа капитана Николая Мизина. Наш вертолет перед высадкой десантников должен был «обработать» ракетами позиции душманов, расположенные в домах-мазанках, окружавшими место высадки. В ходе боя мы совершили несколько заходов на позиции противника. Душманы активно отстреливались. Было видно, как из оконных проемов сверкали вспышки от выстрелов. Командир старался поразить их НУРСАми. Я вел огонь из пулемета, закрепленного на шкворневой установке, из заднего левого блистера. Прикрывал машину с задней полусферы.
В какой-то момент мы атаковали очередной дом, с укрывшимся в нем противником. Когда легли на боевой курс, выяснилось, что ракеты закончились. Опорный пункт подавить не удалось и душманы ударили по нам из всех стволов. Такой треск пошел! По нам били из пулеметов и автоматов. В этот момент сказалось мое личное везение. При выходе с боевого курса, я направился на свое штатное место — в пилотскую кабину. Только отошел, как буквально тут же то место, где я находился прошили две пули, и ушли в потолок. Когда вернулись в Пяндж, осмотрел пробоину. Пули прошили пол, и немного не дойдя до двигателя, застряли в перегородке. Не отойди я вовремя, оказался бы на траектории этих пуль. Повезло!
Вообще, поначалу везло не только мне, но и всей части. За первые два года войны в Душанбинском полку не было ни одной потери. Потери были только в Марыйском полку. Мы очень гордились этим обстоятельством, и, как сглазили! В какой-то момент в Марах потери снизились, а вот в нашем полку пошли по нарастающей.
Если судить объективно, в начале восьмидесятых, нам, вертолетчикам, воевать было проще, чем в 1985 – 1986 годы. Поначалу душманы считали, что вертолетчикам сверху видно все. Они сразу прятались и не поднимали головы, пока мы не улетим. Позже духи поняли, что мы далеко не так всемогущи.
К концу 1983-го душманы осмелели, стали стрелять по бортам из стрелкового оружия, гранатометов. Еще больше ситуация ухудшилась с появлением ДШК и «Стингеров». Во время операций в Талукане и Куфабском ущелье противник огрызался достаточно агрессивно.
Лично для меня очередной «пиковый» момент случился в один из дней весны восемьдесят третьего года. В один из дней мы парой вылетели с площадки в Московском отряде. Нужно было провести разведку в районе Рустака и подыскать площадку для высадки десанта. Я был в составе экипажа Сергея Быкова. Летели на «буфете» — невооруженном варианте Ми-8Т. Из вооружения было только личное оружие — автоматы. Второй вертолет в паре был такой же.
Вылетели рано утром. Вскоре подходящая площадка обнаружилась. При подборе площадки высоко в горах обязательно следует уточнить какое у нее превышение над уровнем моря. Проверяется это просто — необходимо на эту самую площадку сесть и тогда на высотомере будет виден метраж. Словом, мы стали садиться на эту площадку. Вдруг вижу — прямо на площадке оборудован духовский опорный пункт. Душманы спросонья не ожидали такой наглости, стали разбегаться во все стороны, как тараканы.
Я крикнул Сергею:
— Прямо под нами окопы!
Быков тут же поднял шаг-газ, однако вертолет продолжал «сыпаться» вниз. Лопасти молотили что есть сил, но машина снижалась — воздух-то разрежен. Борт коснулись передней стойкой земли и лишь после этого пошел вверх. Тут душманы пришли в себя и стали стрелять. Я, как назло, перед вылетом уступил свое место подполковнику-разведчику из Московского отряда и даже дал ему свой бронежилет, а сам сидел в грузовой кабине. Пули стали прошивать машину, словно та была из картона. Стало очень не по себе.
Несмотря на обстрел, тогда нам удалось поднять вертолет и уйти. Когда вернулись домой, наш «буфет» был словно решето. Одна пуля прошила обшивку около затылка. Еще одна вошла где-то за моей спиной спиной. Она шла точно в голову пилота, но застряла в перегородке между тягами. Да еще разведчику порвало сапог. Повезло!
Заслуги моих боевых товарищей не остались незамеченными. Помню, как мы гордились за свою часть, когда ее наградили орденом Красной Звезды. Наших коллег — Марыйский авиаполк, поощрили более высокой наградой — орденом Боевого Красного Знамени. Зато Герои Советского Союза в афганскую войну появились только в Душанбинском полку!
В июле 1983 года я приехал к новому месту службы — в Воркуту. Для меня началась новая глава жизни. Служба за Полярным кругом отличалось от всего, чем приходилось заниматься прежде. Начать с того, что экипажи в Арктике летали в составе четырех человек. К штатному составу добавлялся бортмеханик, выполнявший еще и роль радиста, а на вертолет устанавливалась мощная ламповая радиостанция. Расстояния на Севере огромные, ретрансляторов было мало. В случае плохой слышимости можно было связаться с диспетчерами только при помощи азбуки Морзе. Умение работать на ключе было обязательным условием.
В Заполярье пограничной авиации приходилось выполнять совершенно необычные задачи, не свойственные для других регионов. Например, к 1 сентября возили на занятия школьников — детей местных жителей. Накануне учебного года, наши вертолеты облетали оленеводческие стойбища, собирали детей и везли их в Воркуту — учиться.
Примечательно, что оленеводы не хотели отдавать детей в школу. Тем по полгода приходилось жить в интернате, в отрыве от родителей. К тому же северяне плохо переносили полеты на вертолете. Поэтому часто местные на оленях увозили своих детей в тундру. Бывало, прилетаешь на стойбище, детей нет — везти некого.
Другой задачей были санвылеты: ранит кого в тундре, приключится приступ аппендицита или начнутся неожиданные роды. Причем, нам было без разницы кого везти на «большую землю» — пограничника или гражданского. Все случаи были на нас. Пока я служил в Воркуте с 1983-го по 1990-й, подобных санрейсов было очень много.
Летать приходилось много и далеко. Самыми удаленными географическими точками, куда меня заносило, были земля Франца Иосифа и остров Виктории. Во время полетов довелось повидать немало всего необычного и интересного. В это число можно включить вылеты на научные станции. Одна из них размещалась между мысом Челюскин и островом Средний, на древнем леднике. Мы помогали тамошним научным сотрудникам поддерживать связь с «большой» землей.
Полярники радушно встречали нас. Что интересно, станция находилась на леднике несколько десятков лет. За это время лед под домиками полярников подтаял, и они словно вросли ледник. Снаружи виднелись одни только флаги и антенны. Внутри станции я чувствовал себя словно в подводной лодке. Чтобы попасть в нее, нужно было пройти по длинному наклонному тоннелю. Тоннели полярники прожигали внутри ледника теном. Лед был чистый-чистый, невероятного голубого цвета. Полярники добывали воду прямо из этого столетнего льда. Вода была чистейшая!
А на острове Вавилова находилась золотодобывающая артель. Ей мы также помогали. Артель была основана еще в 1936 году. Охрана сразу предупредила — если где увидите золото, не трогайте! А то были бы неприятности, там с этим строго.
Так же, как и научная станция, золотодобывающий комбинат располагался глубоко подо льдом. Внутри поражала стерильная чистота. Тогда впервые увидел золото в чистом виде — мне даже дали подержать пробирку с ним.
За полярным кругом сохранилось множество исторических мест, фактически неизвестных широкой публике. Благодаря моей службе мне удалось побывать во многих из них. Например, в бухте, где останавливалась экспедиция Седова. Из этой точки он покорял Север. Запомнилось, что на берегу бухты стоял старинный крест, на котором было написано — «Седов» и годы, когда там работала экспедиция.
Но, пожалуй, самым необычным объектом в Арктике была бухта Тихая, на земле Франца Иосифа. Там во время второй мировой войны находилась немецкая база подводных лодок. На базе были обустроены участки для посадки гидросамолетов, причалы для подводных лодок. По слухам, эта база просуществовала до 1956 года! Неподалеку от бывшей базы находилась наша погранзастава. Пограничники часто находили в этой бухте немецкие пуговицы, пряжки, консервы. Говорят, эти консервы оставались съедобными даже спустя десятки лет.
Между тем, война в Афганистане, бушевавшая за тысячи километров от Заполярья, вновь появлялась в моей жизни. В 1985 году в воркутинскую часть пришел приказ о формировании экипажа для откомандирования в Душанбе. Тех, кто был направлен в Душанбинский полк в качестве прикомандированных, в шутку называли «наемниками». Обычно такие командировки длились по сорок суток.
Мне довелось стать «наемником» по собственной инициативе. Когда пришел приказ, я был командировке, работал на обеспечении застав, но мои друзья-сослуживцы знали о моем желании снова побывать в Таджикистане и поспешили сообщить о формировании экипажа. Едва вернулся домой, как зазвонил телефон. Несмотря на полагавшийся после командировки отгул, я, как был — в «гражданке», поспешил в полк. А тогда очень строго относились к ношению военной формы одежды — на территории части можно было появляться только в ней. Чтобы меня не отчитывали за подобное нарушение, я с ходу отправился к командиру полка — полковнику Васильеву. Тот очень удивился моей просьбе:
— Ты же только недавно был там, зачем тебе это?
На руку мне сыграло то, что командиром откомандированного экипажа был назначен майор Аникин. Он заявил, что с собой возьмет только добровольцев. Так я попал в экипаж.
В ту командировку мы работали в районе Ташкургана и Мазари-Шарифа.К тому моменту в Афганистане многое изменилось. Американцы научили душманов воевать. Те уже знали, как бороться с нашими вертолетами, поэтому риск возрос.
Особенно непростой оказалась операция под Ташкурганом. Примечательно, в Алма-Ате гражданский аэропорт работал на той же частоте, что и мы — 102.0. Так вот, во время ташкурганской операции диспетчеры алма-атинского аэропорта жаловались, что не могут завести самолеты на посадку, поскольку эфир был полностью забит переговорами наших экипажей.
В ходе операции вертолеты высаживали десант в одном из ущелий, которое шло из глубины Афганистана в направлении Ташкургана. Летели, как всегда, парой. Первым бортом командовал Аникин, а вторым — Сергей Прокопенко.
После высадки десанта, наш вертолет успешно поднялся в воздух, а вот борт Прокопенко упал на площадку приземления. Я это увидел и доложил командиру. Мы развернулись и пошли на помощь.
Только выскочили из вертолета, как площадку начали сильно обстреливать душманы. Бежим, вокруг стрельба, разрывы. Навстречу нам десантники-пограничники. Кричат — убирайтесь отсюда! Мы их «послали», и скорее к сбитому борту.
Ребят из экипажа Прокопенко на борту уже не было — едва машина упала, они выскочили наружу. Я этого не знал, и в азарте заскочил в сбитый вертолет. Тут выяснилось, что у него все еще работали двигатели, в любую секунду все могло вспыхнуть. Решение пришло за секунды, заскочив в пилотскую кабину, я перекрыл топливные краны. Двигатели остановились. Затем мы подобрали экипаж и благополучно взлетели.
Следующая командировка в Душанбе мне выпала в июне 1986 года. Командиром Воркутинского полка тогда был полковник Владимир Платошин. Знал его еще капитаном, вместе летали в начале восьмидесятых. Командиром экипажа был назначен капитан Валерий Коваленко.
В состав этого экипажа я вновь попал неожиданно — борттехником должен был стать другой офицер, но он стал испытывать страх и отказался от командировки.
Причиной стала гобель в Афганистане нашего воркутинского экипажа — Валеры Рускевича. Рускевич до того уже воевал в Афгане и хвалился тем, что с «боевых» не привез ни одной дырки. Как накаркал! Во время операции в Мармоле вертолет Рускевича сгорел с экипажем. То была очень трудная операция. Для ее реализации была создана крупная объединенная группировка из машин Душанбинского и Марыйского полка. Работали с Термеза. Уже с утра было сбито два борта, после полудня еще один.
Среди сбитых оказалась и машина Рускевича. Он выполнил ракетный удар по противнику в районе зоны высадки. Когда борт уже лег на обратный курс, в эфире прошла информация, что на площадке десантирования есть раненые. Рускевич принял решение их подобрать. При заходе на площадку в машину попали один раз, однако экипаж не отвернул.
После второго попадания вертолет загорелся. В тот момент Сергей Быков, командир другого борта, вышел на связь с Рускевичем и сказал: «Валера, ты горишь!» Тот ответил: «Вижу!» на этом связь прервалась. Машина Рускевича так и не дотянула до площадки — перегорели тяги. Тяги из дюраля горят быстро! Пылающий вертолет рухнул глубоко в ущелье. Позже тела погибших вертолетчиков с трудом вытаскивали наши десантники, чтобы похоронить, как положено. Похоронили Валеру в Ташкенте.
Все мы очень переживали. Я был лично знаком с Валерой. Борттехник, который должен был лететь на смену погибшему экипажу, за два дня до вылета в Ашхабад не вышел на службу. Его нашел командирский водитель в совершенно невменяемом состоянии. Офицер прятался на чердаке и трясся от ужаса. Платошин вызвал меня и предложил занять вакантное место. Я ответил — полечу с удовольствием! Так я снова оказался на афганской войне.
В Афганистане меня всегда поражала сила воли наших солдат-пограничников. В районе Керкинского погранотряда была такая точка — Хумлы. Там, в песках, стояла застава. Настолько забытое богом место, что о нем говорили — кто не был в Хумлах, тот не видел Средней Азии. Во время одной из операций мы работали с этой точки. Запомнилось, что в округе не было ни одной змеи — наши солдаты их всех съели! Они ловили змей, снимали шкуру, как пленку с колбасы, шинковали и жарили на сковороде.
Запомнился еще один момент. В ходе очередной операции мы высадили десантников в горах — на караванные пути. Они перекрывали тропы, чтобы нарушить вражеские коммуникации. Спустя несколько дней вернулись за тем десантом. Жара стояла неимоверная, всех мучила жажда. Так вот десантники на операции пили воду напополам с глиной! Даже когда они уже погрузились на борт, то с собой они взяли бачок, полный этой жижи. У меня была фляга с нормальной водой, я ее отдал солдатам — мол, бросьте вы эту глину! Меня тогда охватила гордость за ребят. Без нормальной воды, под палящим солнцем, они продержались и выполнили задачу.
Оглядываясь в прошлое, могу сказать, что мы вертолетчики, выполняли важное дело. Для «наземных» пограничников появление борта почти всегда было радостью. Огневая поддержка, доставка грузов, санрейсы — в любом случае вертолета ждали как что-то важное. Даже если просто над головой пролетала винтокрылая машина, солдат внизу это воодушевляло, вселяло уверенность в своих силах и победе.
Вспоминаю один случай в начале войны. В Куфабском ущелье душманы обложили одну из наших десантно-штурмовых групп. На тот момент были очень плохие метеоусловия, стоял плотный туман и была ночь, «борты» ничем не могли помочь десантникам. Несмотря на это, полковник Фарит Султанович Шагалеев вылетел в район боя. Он залетел в Куфабское ущелье и барражировал там почти три часа. Шагалеев при этом сильно рисковал, так как ущелье узкое и в любой момент в тумане можно было врезаться в скалы. Но риск оправдался, позже участники того боя рассказывали — едва заслышав шум вертолета душманы ослабили натиск, а затем и вовсе поспешили отойти, опасаясь удара с воздуха.
Я и мои боевые товарищи прекрасно осознавали, что без нас тем, кто на земле, будет непросто и потому всегда шли вперед, никогда не отказываясь от выполнения задачи, какой бы опасной она не была. И каждого из тех, кто был рядом со мной в самые нелегкие и в то же время незабываемые годы службы, я не забуду никогда!
Вячеслав Зиновьев родился в 3 ноября 1959 года. В 1976, после окончания средней школы, поступил в Краснознаменное Харьковское высшее военное авиационное училище. Окончил училище в 1979 году. По распределению попал в авиацию Пограничных войск КГБ СССР. Был направлен на Дальний Восток — в Южно-Сахалинск, где проходил службу с 1979-го по 1980-й год. В 1980-м экипаж Зиновьева был переведен с Сахалина в Таджикскую ССР. В Таджикистане Зиновьев проходил службу с 1980-го по 1983-й год, выполняя задачи на территории ДРА. В 1983 году был направлен для прохождения службы в Отдельный Воркутинский авиаполк пограничной авиации. В 1990-м вшел в запас.
Фото из архива автора