Эдмон оказался на палубе корабля, полного людей всех мастей, таких еще называют «бомонд» (по Минаевскому стилю), ведь выпускной вечер COLLEGE журналистики в городе «Н» был событием куда большим, нежели день сантехника, уж простите. Учиться в этом колледже могли дети только очень состоятельных особ, представителей шоу бизнеса, известных адвокатов, власть имущих, актеров и актрис, предпринимателей, частных врачей, успешных писателей и журналистов. В общем самая-при-самая знать. Даже тот факт, что колледж давно уже как был высшим учебным заведением и должен быть университетом, однако история о причинах написания именно COLLEGE банальная и красноречиво говорящая нам как раз о том самом «бомонде».
Директором COLLEGE был француз Азазель Zигов. И с тех пор, как он стал директором колледжа журналистики, точил клыки на министра СМИ, который так же, как и Азазель, был в свое время директором колледжа журналистики. А за ним и предыдущий и так до пятого колена. Колледж был словно инкубатор министров СМИ. Почему именно это ведомство оказывалось конечным? - история не уточняет.
Zигов Азазель так не мог терпеть нынешнего министра СМИ, который был немец, что в знак перманентного протеста отказывался использовать в своем учебном заведении немецкое слово Universität и оставлял от английского и французского College. Почему-то совершенно забывая о том, что оба эти слова произошли от латинского. Одно ясно точно – чем только бы не занимались эти особы голубых кровей и белоснежных ноздрей, только не своими прямыми обязанностями.
- Чтобы деградировать у них времени сполна. – задумчиво пробурчал себе под нос Эдмон. – Зачем я здесь? Как же лица этих скупердяев за год стали еще отвратней. Неужели сам «Он» явится. Что это, déjà vu?
Пробыв около 10 минут на корабле, бесполезно шатаясь и здороваясь со всеми присутствующими, Эдмон заметил, что здороваются с ним далеко не все. Пожимают руки и дарят объятья только студенты и выпускники. Преподаватели и другие гости, родители настолько ловко ускользали даже от встречных взглядов, что он это не сразу заметил. Единственным кто был рад ему в тот день из преподавательского состава, был Владимир Пикуля.
Дело в том, что Эдмон и не был ни студентом, ни выпускником. Его отчислили в прошлом году с четвертого курса, примерно через две недели после такого же выпускного и тоже на корабле, вскоре после бала.
- Забавно, с корабля на бал, выходит это про меня…– шутил он.
Уже тогда, начиная с четвертого курса COLLEGE, студентам допускалось помаленьку публиковаться колонками в разных изданиях. Необходимо было пройти строжайший ценз своего куратора, коим и являлся для нашего героя Владимир Пикуля. Эдмон и прошел… И опубликовал… Да так опубликовал, что это послужило цепной реакцией к его отчислению.
В тот день прямо перед самым началом церемонии награждения выпускников предыдущего года на корабле «Восторг», украшенного бело-фиолетового цвета шарами, Эдмон опубликовал свою небольшую статью о «Катье» – фамильном доме семейства Катье по производству часов и ювелирных изделий, открывшими недавно в городе «Н» очередной свой филиал. Дом был знаменит на весь мир. Статья Эдмона вышла в журнале «Nювс» - самом популярном интернет-издании города под заголовком «Водевиль».
В статье говорилось:
«Дорогая Долорес, пишу Вам со всем возможным придыханием, коим я могу иметь, распАлагать - под буквой «А» зачеркнутая «о», - прошу Вас не использовать мой оставленный так нелепо в Вашем поместье нижнее белье для Вашей новой умопомрачительной, наипрекраснейшей и высоко духовно профессио - зачеркнуто «а», зачеркнуто «о», снова «А» уже большая, зачеркнуто, - нальной выставке ювелирных украшений с названием «Эротика». Я хотел бы забирать Вас на край света и не возвращать в Ваши холодные снEга - зачеркнутое «и». Ваш Х.»
Ниже подпись автора статьи:
Простите… Ч.
Все в городе давно знали, что у Долорес, а по простому Дарье Летовой, симпатичной 29-летней дочери владельцев контрольного пакета акций дома «Катье», роман с молодым испанцем Харви Милано, наследником богатой династии испанских подданных и виноделов, к тому же плохо говорившим по-русски. Но это были лишь слухи, ведь родители Дарьи владели домом «Катье», а родители Харви были владельцами «Софии» - пожизненного конкурента дома «Катье». На момент выхода статьи Долорес как раз отдыхала в Испании и после успешного открытия своей выставки в Мадриде, среди экспонатов которой на переднем плане и являющимся визитной карточкой выставки, был светильник в бриллиантах, конечно же от дома «Катье», с которого свисали мужские трусы-боксеры синего цвета. На ткани была вышита белыми нитками буква "Х".
В момент выхода статьи Эдмон стоял на такой же палубе как сейчас, держал в руках бокал с шампанским «Айседора» и говорил со своими друзьями Лешей и Русланом. Посреди церемонии награждения очередного выпускника на палубе стали понемногу шептать, люди как по цепочке заглядывали кто в свой, а кто в соседский телефоны. Заголосила полифония из рингтонов у собравшихся на корабле. Многие прикрывали рты ладонями дабы скрыть стыд и смущение. Из всех присутствующих постепенно не осталось никого кто бы не смотрел в телефон и выпячивал глаза от изумления. Несмотря на шум послышались громкие шаги вскарабкивающегося на трибуну Zигова. Азазель сам везде писал так свою фамилию и велел писать другим.
- Может он поклонник приключений сеньора Zorro? В таком случае ему нужен конь по кличке «Торнадо». – мелькнуло тогда в голове у Эдмона.
Он слегка улыбнулся.
Он хорошо знал, что сейчас произойдет...
- Ах ты щенок! – прорычал Zигов с трибуны.
Эдмон в тот год был четверокурсником и как бы он ни старался, щеки стали краснеть… Зеленый цвет его рубашки курса «Гринпис» в которой он был тогда, предательски контрастировал с цветом щек от смущения. Не каждый день тебя называют «щенком» с трибуны на глазах у всех, да еще и твой собственный директор. «собственный» … «директор». Это как? Разве может быть директор чьей-то собственностью? Позже Эдмон узнает, что в жизни не обязательно быть вещью, чтобы быть чьей-то собственностью. Достаточно просто оставаться конформистом.
Он вдруг почувствовал тогда, что с ним происходил момент, который послужит первым звеном цепи невероятных событий, что окутают его с ног до головы на всю оставшуюся жизнь. Какими будут следующие звенья цепи - железа или золота, тернии или цветов покажет время.
Он запомнил тот момент в мельчайших подробностях, словно тогда у него были не глаза человека, а пчелы, не менее пяти глаз – 3 простых и 2 сложных, состоящих из фасеток, идеально подходивших под требования происходящего действа, дабы не
упустить и чиха. Он видел лица гостей, выпускников, студентов и педагогов, впившихся в него ошарашенными взглядами. Лица матросов, абсолютно непонимающих, что происходит и поэтому глазевших вокруг с отупевшим любопытством. Лица Леши и Руслана, которые почти сомкнувшись по оба плеча от Эдмона, силились понять, как быть в сложившейся ситуации. Эдмон даже видел, как буквально за доли секунд глаза Азазель Zигова трижды поменяли свой цвет – с желто-белого, что было следствием проблем с печенью, ведь Азазель был любителем , как он сам говорил «полакать Бургундии», иначе говоря - "частое употребление крепких алкогольных напитков до состояния «ни петь – ни рисовать", на темно-красный - следствие нелегкого, но резвого подъема с досок палубы к трибуне игнорируя лестницу, сопровождаемого кряхтением, снова с красного на желто-белый в связи со сменой давления в черепной коробке после подъема на трибуну и наконец на яркий кроваво-красный цвет, вызванный теми физическими усилиями, что затрачивал Азазель на крик, переходящий в рев.
После оцепенения, замешательства и удивления толпа присутствующих сменила поведение на крики, взмахи кулаками, ругательства и свист. Среди бесновавшейся толпы Эдмон подробно запомнил лицо Владимира Сергеевича. Тот стоял возле декоративной клумбы в самом углу палубы, а в руках мял своими толстыми пальцами сигарету табачной фирмы Wilson, столь редко встречающейся в городе «Н». Владимир Сергеевич курил только их, отдавая дань, так сказать своему любимому фильму «Изгой» с Томом Хэнксом. Их логотип очень напоминал, нарисованную кровью героя фильма рожицу на мяче.
Лицо куратора светилось от счастья, словно он завоевал Пулитцеровскую премию и казалось, что углы его улыбки выйдут за видимые края щек. При абсолютной неподвижности остального тела, за исключением пальцев с сигаретой, Пикуля смотрел на Эдмона с благодарностью и одобрением, еле заметно кивая. Этот взгляд придал Эдмону уверенности. Они какое-то время смотрели друг на друга при нарастающем напряжении в воздухе. Сансей и его молодой ученик.
Однако, выслушать всю полноту "благоговения и обожания" к своей персоне, вызванных статьей, от директора COLLEGE Эдмону все же пришлось.
- Ты что, демон, себе позволяешь?! Да еще и в такой день? СЕГОДНЯ!!! - Zигов начинал свирепеть. – Ты хоть понимаешь, ЧТО навлекаешь на нас этой своей гнусной похабщиной?! И ГДЕ??! В НЮЮЮЮВСЕ! – голос директора переходил на ультразвук. В НЮЮЮВСЕ! В самой читаемой газете ГОРОДА!!! - Он хлопнул себя в лоб. - В нашем МАСТОДОНТЕ ПРЕСС…Так…. Кто одобрил?!! Я спрашиваю, КТО ОДОБРИЛ?!!! – Азазель стал походить на варана, мотающего головой в разные стороны и шипя на все вокруг. – Ну-ка, ступай-ка на подмостки, юноша! Просим, просим, будьте любезны пояснить нам собравшимся сегодня, кстати замечу, совершенно по другой причине собравшимся, ПОЧЕМУ мы вынуждены сейчас тратить время на решение проблем, которые ВЫ нам только - что создали, юноша?!! Вместо того, чтобы чествовать наших выпускников на этом дивном пароходе, арендованном, кстати, пароходе?!! Или вы решили, что этот ваш…что это вообще? Пасквиль? Признание? Что все это значит?! - Азазель, чуть запнувшись видимо полностью выстроил в своей голове те последствия, которые могут случиться с ним в ближайшее время, тяжело выдохнул и продолжил. – Просим вас, поэт прозаик…тоже мне…извольте объяснить! ЯВИТЕ НАМ, прости господи, СВОЙ ГЕНИЙ! – Где-то в глубине живота Zигова булькнуло еле слышное «Сукин сын…». Он с отвращением отошёл от трибуны уступая место Эдмону.
Количество времени, потраченного на путь к трибуне у Эдмона и у Zигова оказалось разным. Азазель за мгновение до своего громыхающего монолога, когда карабкался на помост и благодаря резко возросшей энергии, вызванной внезапным и неожиданным приливом ярости в области заднего шва его брюк - в наше время такое явление называлось "подгорело оч*……ертание" - довольно быстро взгромоздился на помост. Эдмон, напротив, молча выслушав эмоциональную и надо признать, довольно политкорректную речь директора о себе, направился не напрямую к трибуне, а дал небольшой «круг почета», как он позже вспоминал, по боковой лестнице, которая находилась в самом начале сцены и медленно поднялся по ступеням.
В том году на момент происходящего уже был вечер и на палубе парохода во всю жарили софиты. Они лупили прямо в глаза и заставляли потеть каждого, кому приходилось пробыть на сцене хоть минуту. Оппонент Эдмона, столь любезно освободивший ему место у трибуны, еще долго напоминал о своей персоне солянкой амбре из одеколона Faberlic MEN, перегара и пота, обильно выделяющимся во время пылкой речи оратора.
На палубе стало тише, однако редкие выкрики, вроде тех, что обычно слышны в пивнухах, нежели в приличном обществе: «Какого хрена!?» или «Гойда!» - все еще доносились с галерки.
- А ведь скоро фейерверк - подумал Эдмон.
Он взглянул на собравшихся. Как же мучительно жарил своим лучом этот чертов софит.
Продолжение следует…