18 лет назад писательница Ирина Лукьянова, до того и после работавшая в подростковой литературе, выпустила в свет 1000-страничный том, который совершенно невозможно прочесть зараз, но приходится несколько раз откладывать, порой в дальний ящик, Книга, вышедшая в серии «ЖЗЛ», повествует далеко не только о Чуковском, его семье и окружении. Это столько же портрет на фоне эпохи старика Чуковского, знававшего царей (и каких царей!) вдвое больше числом, нежели Пушкин, сколько и наоборот - портрет эпохи при свете «чуковской» лампады.
Можно ли охарактеризовать ее коротко, прежде чем говорить о частностях? Пожалуй. Книга Лукьяновой о Чуковском более всего дотошна, написана как бы под пастернаковским девизом «во всем... дойти до самой сути». Доходит ли? Тоже – пожалуй. А до читателя? Нередко ему, читателю из тех, что дольше И.В. Лукьяновой жил в век Чуковского, мнится, что автор от страницы к странице, от главы к главе своего сочинения как бы сознательно вживляет саму себя в эпоху своего героя, открывает ее для себя и так ею зачаровывается, что забывает о самом главном.
А что для писателя самое главное? Нет, вы ошибаетесь, совсем даже не его герой, а - читатель. Которому, читателю, то бишь, опять же нередко бывает с автором просто скучно, ведь, представьте себе, что кроме тех, кто впадает в тоску, лишь завидев 1000-страничный фолиант, есть еще читатели, просто хорошо знакомые и с книгами самого Корнея Ивановича, и с книгами его детей, и с книгами о нем. А вот как раз те, кто с книгами Чуковских не встречался вовсе или знаком шапочно, то есть те, кто, по идее, как раз и должен бы читать работу И. Лукьяновой, именно они-то ни за что и не прочтут ее - пожалуй, даже если б и захотели. Потому как не смогут, просто не сдюжат!
В связи со сказанным сформулирую вопрос (разумеется, вполне риторический) к редакции серии и к автору рассматриваемого фолианта: зачем и для какого именно читателя создан и издан сей громоздкий, пусть местами и небезынтересный, как будет сказано далее, труд? Ни нынешний школьник, ни учитель этого объема не осилят - даже в кошмарном сне. А для кого тогда издаются книги серии «ЖЗЛ»? Для коллекционеров, для филологов, для последних из читателей-могикан, вроде вашего покорного слуги, то есть для сузившегося до тех пяти тысяч экземпляров, что обозначены в выходных данных книги, узкого круга интеллигенции, которую всей своей жизнью и непрестанной работой пытался взращивать герой труда Ирины Лукьяновой?
С другой стороны, этот текст никакого отношения к академическому литературоведению не имеет, что само по себе замечательно и чего автор, ведомая любовью к своему герою, всегда остававшемуся прежде всего культуртрегером, наверное, добивалась сознательно. Хотелось бы верить, что главной целью для автора было написать именно «чуковскую» по стилю книгу.. И в смысле неакадемичности изложения, полного отсутствия узкоспециальной терминологии и прочих филологических заумствований биография старика Корнея Ирине Лукьяновой удалась. Но...
Но как быть с ее труднопроходимостью даже для опытного читателя, как быть со скукой, в текстах самого Чуковского не ночевавшей? Понимаете ли, лукьяновский трактат - с каждым новым обращением к нему после всё учащающихся и учащающихся перерывов, когда читается что-то другое - те же, например, статьи молодого Чуковского - вызывает некий озноб: Боже мой, еще шестьсот, четыреста, триста пятьдесят страниц!.. Еще двести страниц монотонного рассказа убористым шрифтом новой «жэзээлки»... Этакий, право, нескончаемый «домнародовский» коридор из «12 стульев».
Это были минусы. Перехожу к плюсам. Их немало. И если бы не издание в «ЖЗЛ» - просветительской серии, по определению обязанной быть популярной, что значит – читабельной, а в идеале и артистической, да в прежние годы нередко радовавшей книгами для всех и каждого Владимира Порудоминского, Олега Михайлова, Леонида Гроссмана, Эмиля Людвига, Вадима Кожинова, - так вот, если бы не издание в «ЖЗЛ», труд Ирины Лукьяновой можно было бы счесть не только состоявшимся, но, за минусом все-таки чрезмерного объема, едва ли не лучшим из написанных книг о Чуковском.
Как же так, ведь только что я высказывал серьезные претензии и вдруг - едва ли не лучший труд? А вот как. Книга почти безупречна в содержательной части. Ей - да, недостает яркости, недостает чуковской легкости, изящной словесности и, если угодно, полета и интриги, но как история тяжкого и, что весьма существенно, гораздо более тайного, чем явного противостояния поэта и эпохи, как история не столько даже жизни, сколько борьбы за жизнь мужественного человека и настоящего отца семейства, самому себе недаром давшего имя Корней, она без сомнения интересна.
А история многолетней, по сути же - пожизненной борьбы за жизнь Корнея Чуковского - это действительно история выживания страны в самую страшную эпоху. История жизни прекрасного семьянина Корнея Чуковского - это история его семьи, а значит - биографии его жены и детей. Двое из них, как сам Корней Иванович, были писателями, и, стало быть, история жизни писателя Чуковского - это и история книг трех авторов из одной семьи. Здесь, кстати сказать, видится отчетливая перспектива для И.В. Лукьяновой, которая могла бы продолжить свою «чуковиану» книгой о глубоко уважаемой ею Лидии Корнеевне, а может быть, и книгой о Николае Корнеевиче, особенно учитывая то обстоятельство, что об этом писателе сегодняшний молодой читатель вряд ли вообще что-нибудь слышал, а между тем его «Балтийское небо», «Водители фрегатов», например, или интереснейшие воспоминания о 20-х годах прошлого столетия – очень хорошие вещи. Не говорю уж о его переводческой работе, о его Конан Дойле, Стивенсоне, Марке Твене, Джеке Лондоне и многих-многих других классиках подросткового чтения.
Еще: история жизни Корнея Чуковского - это история (внешне, может быть, и незаметного, но внутренне мучительного) вечного одиночества поэта в толпе, ибо Чуковский - прежде всего и главным образом поэт, а не ученый и даже не критик. И это - невзирая на то, что он, самоучка, не допущенный законом о кухаркиных детях к высшему образованию, по существу, создал русскую литературную критику ХХ века и вдобавок к тому жанр литературного портрета, как и на то, что открыл читателю поэзию Некрасова, заживо погребенную в мавзолее истории революционного движения. Ну а поэт, даже если он экстраверт и примерный семьянин, не может не быть одинок, ведь музы не являются коллективу.
И еще: незаконнорожденный Чуковский, сын украинки и еврея, прачки и потомственного почетного гражданина славного города Одессы - воистину, «беззаконная комета в кругу расчисленном светил», ибо судьба этого без каких-либо сомнений по-настоящему русского человека, в чьих жилах, однако, не текло ни капли русской крови, - не просто подвижническое служение русской культуре и русскому языку. Так сложилось, что к концу жизни Чуковский, как древний, доставший до сердца земли древесный корень, сам стал ею, русской культурой, ведь именно он, а никакой не всеобуч, научил и до сих пор продолжает учить нас читать.
А еще старик Корней был и впрямь «мёд и яд» - и злоязыкий жизнелюб, и трезвомыслящий аристократ духа, и чадолюб, и жестокий гаер - всё он... ну так ведь и жить ему выпало в среде и времени торжествующих фигляриных.
Вот обо всем этом в мельчайших подробностях и рассказывает биография Чуковского, написанная Ириной Лукьяновой. Но еще больше, как я уже упоминал, она рассказывает о «веке-волкодаве» и об истории СССР, которую - и это, без сомнения, авторский прием - исследовательница как бы (впрочем, может, и не как бы, а на самом деле) открывает для себя впервые или заново - и не может во весь этот ужас 30-х – начала 50-х поверить, и поверяет открытое стихами, статьями и дневниками своего героя, то медоточивыми, то злыми, то восторженными, то гибельными.
А там, где его писаний не хватает (или писаниям не хватает соли), на помощь приходят тексты старшей дочери, казалось бы, во всем совершенно противоположной отцу, принципиально отличной от него, жизнелюбца, которого личные и общественные трагедии даже всем скопом не смогли скосить, разве лишь самые страшные, такие, как смерть после тяжких страданий одиннадцатилетней любимой младшей дочки, подкашивали на время. Полюса, однако, притягиваются, параллельные сходятся в бесконечности, отцы не только ниспровергаются детьми, но и измеряются ими.
И ведь действительно, права здесь Ирина Лукьянова, получается так, что именно Лидией Корнеевной единственной и можно сколько-нибудь точно поверить Корнея Ивановича. Ну а парой этой, отцом и дочерью, - своего рода рудиментами культуры и совести, по странной прихоти природы не отмершими вместе с дооктябрьской эрой, - измерить ушедшую навсегда эпоху со всем ее адским величием, ибо ведь и впрямь никого из той жизни теперь уже не остаётся, а скоро и ничего не останется. Разве что вот памятники на литераторских мостках, куда, как известно, ходят не плакать, а любопытствовать. Но может быть, тот «вывихнувшийся век», что превратил писателей в инженеров душ, живых людей - в винтики, а миллионы мертвых - в статистические сводки, иного и не заслуживает - лишь холодного любопытства тех немногих, кто по долгу службы роется в окаменевшем...
Постскриптум
Когда, примерно через месяц после выхода книги из печати, эта статья была впервые опубликована на моем сайте «Интерпретации», дочь Лидии Корнеевны, ныне покойная Елена Цезаревна Чуковская откликнулась на нее, иронично и доброжелательно выразив согласие с основными положениями рецензии.
Посему настоящая ее заново отредактированная версия не только приурочивается к дню рождения главного героя книги Ирины Лукьяновой, но являет собой благодарный читательский поклон всем Чуковским – писателям, чьи книги сопровождают нас от колыбели до могилы, даря радость открытий, боль воспоминаний и мудрость познания.
© Виктор Распопин
Иллюстративный материал из общедоступных сетевых ресурсов,
не содержащих указаний на ограничение для их заимствования.