В начале этого года в Институте философии РАН состоялась презентация двух книг главного научного сотрудника сектора философии культуры, доктора философских наук С.А. Никольского «Советское. Идея и практика» (М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2023); «Советское. Философско-литературный анализ» (М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2024). Нам удалось побеседовать с Сергеем Анатольевичем об актуальности темы, о значимости советского, о том какую роль в формировании феномена «советское» сыграли Гражданская война, Великая Отечественная война, а также русская литература.
З.И.: В чем заключается историческая и политическая значимость феномена «советское» до окончания Второй мировой войны?
С.А.: Политическая значимость феномена «советское» состояла в том, что впервые в истории на российской почве была осуществлена практическая реализация замысла Маркса и Энгельса о построении коммунистического общества. Однако замысел классиков радикально отличался от его реализации русскими большевиками. Это тот случай, когда Маркс мог бы сказать, что он не марксист. Что до исторической значимости, то начатая со времени Октябрьского переворота практика реализации «советского» – последовательных репрессий и, в пределе, уничтожения «старого человека» (практически всех социальных слоев и групп, в той или иной мере связанных не только с «буржуазной», но и с «трудовой» собственностью, как она определялась еще в «Манифесте коммунистической партии»), привела к созданию на месте имперской России нового государства – СССР и «нового советского человека».
З.И.: Как вы оцениваете значимость и актуальность темы «советское» в современном постсоветском бытии?
С.А.: Актуальность темы определяется ее непреходящей значимостью в структуре современного общественного сознания. Главный продукт советского – «новый советский человек» обладал двойственной природой. В качестве реализации марксистского замысла – всесторонне и гармонично развитой личности, он получал от государства соответствующее воспитание и некоторые относительно справедливые условия социального бытия, хотя и то, и другое имело существенные исключения по границе «управляющие – управляемые» («номенклатура» – «работники») и несоответствия между декларируемыми и реальными условиями бытия. Но главный, унаследованный современностью порок советского состоял в том, что «советский человек» был лишен знания о страшной цене, уплаченной за его относительно благополучное бытие. Он не знал и под страхом репрессий не должен был знать о миллионах, уничтоженных якобы «ради укрепления и защиты страны» в ходе административных и партийных «чисток», ужасов коллективизации, «экономики ГУЛАГа», этнических депортаций. Только в коллективизацию от выселений и голода по минимальным оценкам погибло порядка 7 миллионов, непосредственно в ГУЛАГе и в результате пребывания в нем – несколько миллионов, в депортациях с ликвидацией целых административных образований кавказских народов – около миллиона. Что до «чисток» и судебных процессов, то число репрессированных (кроме порядка 800 тысяч непосредственно расстрелянных) оценке не поддается. Витриной советского было освоение космоса и балет, по которым мы были, как писал В. Высоцкий, «впереди планеты всей». К сожалению, и сегодня даже среди философов - тех, кто знает о страшной стороне советского, лишь малая часть осмеливается нарушить свой психологический комфорт, большинство же предпочитает признавать только благую, хотя часто лживую, сторону советского.
З.И.: Какова основная идея второй опубликованной монографии «Советское. Философско-литературный анализ»?
С.А.: История – это то, что люди думают о своем прошлом. К сожалению, история советского пока мало описана беспристрастно-правдиво и критико-аналитически. Наиболее правдивое его изображение, выполненное в художественной, то есть, рационально-эмоциональной форме – от Гражданской войны и до краха СССР, создано писателями, возвысившимися до философских вопросов и обобщений. Однако их тексты до конца 80-х – начала 90-х годов прошлого века не публиковались, отчасти будучи запертыми в хранилищах политической полиции. Но теперь, когда они стали известны, можем ли мы игнорировать их как один из беспристрастных исторических источников, как художественный документ? Разве они менее значимы, чем мемуары сталинских сподвижников, например, В. Молотова, Н. Хрущева или А. Микояна, или клевета и лжесвидетельства их идеологических прислужников типа А. Вышинского? В настоящее время философам и историкам предстоит работа по переосмыслению используемой методологической базы. Что до моей книги, то наряду с философско-художественным исследованием становящегося советского, представленного его современниками (А. Платоновым, И. Бабелем, М. Светловым, Э. Багрицким и многими другими), в ней дан анализ и более глубоких пластов «русской почвы», предрасположенной к появлению на ней советского. И здесь неизбежно обращение к анализу художественно-философского творчества И. Тургенева, Л. Толстого, И. Гончарова, Ф. Достоевского, Н. Лескова, М. Горького.
З.И.: Какую роль играет адаптированный к российским реалиям марксизм в феномене «советское»?
С.А.: Поскольку после элиминации из отечественной теории Г. Плеханова и нескольких социал-демократов (в основном, меньшевиков), глубоко знакомых с аутентичным марксизмом, российский марксизм в форме ленинизма-сталинизма воспользовался авторитетом Маркса и Энгельса, чтобы утвердить в стране свою якобы-марксистскую версию. Подвергнуть сомнению ленинское высказывание, что «учение марксизма всесильно, потому что оно верно», хотя оно и имело теперь сугубо выдуманную интерпретацию, было некому. Ленин освятил его своим именем непререкаемого вождя Октября. От имени «марксизма» в стране укоренялось советское, на самом деле бывшее ленинизмом-сталинизмом. Беззастенчивая манипуляция аутентичным марксизмом в сочетании с невиданным в истории аморализмом и откровенной ложью стали нормой. В дальнейшем после Сталина в СССР не было сколько-нибудь значимого партийного теоретика-«марксиста» и все усилия последующих вождей сводились к репрессивной его защите с позиций анализа реально советского.
З.И.: Каким образом «советский человек» связан с русским человеком - его предшественником?
С.А.: С самого начала появления в России литературы как особого вида культурного творчества – от Д. Фонвизина и до И. Тургенева в художественном освоении действительности в России доминировал подход, согласно которому любое переустройство человека или общества возможно лишь как результат специальных усилий только самодержавного государства. В этой ситуации литературному герою отводилась роль либо лишнего человека, либо индивида, обреченного на покорность монарху и судьбе. Герой мог, например, пассивно бунтовать (И. Гончаров), но всегда должен был смиряться с неизбежным. Впервые вопрос «Как в России возможно позитивное дело?» был поставлен романной прозой И. Тургенева. Однако вскоре это конструктивное начало было подавлено более адекватным природе русского человека революционаризмом (Н. Чернышевский), быстро выродившимся в терроризм и критику якобы враждебных стране либеральных сил (Ф. Достоевский). «Русская доминанта» общественного поведения – покорность в сочетании с редким, но всегда одинаково бессмысленным и беспощадным бунтом, подкрепленная реальным отечественным историческим опытом – от татаро-монгольского нашествия, самодержавия Ивана Грозного и крепостного права и далее в форме большевистской «переделки» всего и вся насилием и кровью оказалась для страны более исторически привычной. В этой органической связи – покорности насилию – проявилась преемственность «советского человека» с его историческим предшественником.
З.И.: Какие фундаментальные черты определяют советский феномен, такие как фантазия, вера и фанатизм?
С.А.: Для внедрения в общественное сознание советского большевики обратились к наиболее простым и мощным воспитательно-пропагандистским инструментам – фантазии, вере и фанатизму. Фантазия – обещание скорого счастья для всех; вера – принуждение уверовать в то, что «учение Маркса всесильно» (второе христианство, как о ней отзывались многие критики большевизма); фанатизм – требование проводить в жизнь большевизм, несмотря на миллионные жертвы – фундаментальные, отмечаемые многими исследователями качества и, одновременно, инструменты сперва большевизма, а затем и неотъемлемого свойства советского, проявляющиеся с разной степенью интенсивности в разные времена.
З.И.: Сергей Анатольевич, ранее Вы упомянули, что обращение к анализу художественно-философского творчества ряда писателей в контексте исследования было неизбежным. Расскажите более подробно, какова роль Ф. Достоевского в формировании советского феномена?
С.А.: Центральное место в творчестве Достоевского, по его собственному признанию, занимает «подпольный человек» – олицетворение низменного и, одновременно, в трактовке автора, главный залог спасения во Христе. Исследуя природу «подполья», Достоевский, как я полагаю, непроизвольно вышел на формулирование ряда «темпоральных экзистенциальных смыслов» русского человека и социума, в полной мере давших о себе знать в советскую эпоху. Что имеется в виду? Радостная готовность индивида отдать «свою душу и свою волю» в руки того, кто провозглашает себя гуру, «берущим в свои руки чужую душу и чужую волю». (И. Тургенев устами одного из своих героев по этому поводу говорил: «У нас, кто палку взял, тот и капрал»); «рвущаяся к свету душа», не считающаяся с преградами и непомерными жертвами; самочинно «разрешенная кровь по совести» и пр. Эти и подобные вскрытые в природе русского человека вневременные (темпоральные) экзистенциальные смыслы всегда были и продолжают оставаться фундаментом феномена советского.
З.И.: Как М. Горький искал честного человека в контексте советского?
С.А.: Горький, до того, как он стал «буревестником» большевизма, был жестким критическим бытописателем «чугунных мерзостей русской жизни». Что представляет собой провинциальная жизнь, русский житель малых городов и русское крестьянство, он рисует, не щадя никого. Из своих юношеских странствий он вывел неизбежный закон общественных преобразований, который вложил в уста одного из героев: «Если из десяти – девять негодяев, а одни честный, то ничего не выйдет и честный погибнет. А если из десяти – честных девять, а негодяй один, то тогда жизнь и улучшится».
З.И.: Как Октябрьский переворот и Гражданская война повлияли на рождение советского?
С.А.: Совершенный большевиками Октябрьский переворот и отчасти спровоцированная ими в результате запущенного коммунистического эксперимента Гражданская война были той первой искусственной лабораторией, в которой Ленин испробовал рецепт советского, а на самом деле – партийно-полицейского. Первые опыты массового насилия и террора, разгрома имевшихся в стране зачатков гражданского общества (кооперации, в первую голову), уничтожения демократии и зачатков права, создание концлагерей – прообраза ГУЛАГа и внедрения свободной от собственности (огосударствленной) промышленности и сельского хозяйства (национализация фабрик и заводов, отмена свободного рынка, создание коммун и совхозов) – все эти атрибуты советского были опробованы сразу после Октября. Только боязнь потерять власть в силу мощных крестьянских восстаний («Советы без коммунистов!») против коммунистического эксперимента заставили на время «отпустить веревку послабее» (В. Ленин) – на время ввести НЭП, который уже через шесть лет был уничтожен Сталиным, начавшим новое наступление на народ.
З.И.: Каким образом ВОВ повлияла на советского человека?
С.А.: Влияние Великой Отечественной войны на жизнь и сознание создаваемого советского общества началось за пять лет до ее реального начала – со сталинских репрессий 1936 года против командного состава (в первую очередь – высшего) Красной армии. Армия – от самого верха до уровня дивизий и полков была обезглавлена. Наиболее значимая причина – недоверие Сталина военными, которые до этого времени были в стороне от сталинского катка перманентных «чисток», наиболее масштабно развернувшихся после ХVII съезда партии, на котором сомнение в верховенстве Сталина было впервые заявлено массово, а также подстроенного Сталиным убийства одного из возможных его партийных конкурентов С. Кирова. После «чисток» в партии и политической полиции военные оставались последней реальной силой, которая могла реально угрожать сталинской диктатуре. Лишение армии компетентного руководства было одной из главных (если не главной) причин беспримерного разгрома наших войск в первый (до Сталинграда) год войны. Для думающей части советского общества этот опыт был мощным стимулом для сомнений в «гениальности» Сталина и в благотворности советскости. Опыт войны – всевластие в армии партийного контроля и политической полиции, часто доминирующий принцип «ни при каких обстоятельствах не останавливаться перед жертвами», а после перехода рубежей СССР - знакомство с жизнью в других странах, равно как и таявшие надежды на упразднение колхозов – все это оказывало влияние на сознание советского человека. Об этом – в послецензурный период перед распадом СССР рассказывается в текстах В. Астафьева, В. Быкова, В. Гроссмана и многих других.
З.И.: В чем же в целом заключается теоретическое и практическое значение феномена советского человека?
С.А.: Как и всякий опыт, послесоветское существование советского человека при должном критическом анализе и значительных культурных усилиях по преодолению свойственного ему негатива должно привести к новому, более осознанному и гуманному состоянию российского общественного и индивидуального сознания. Что до исторической ценности советского человека, то она меньше, чем ущерб, понесенным страной в связи с его созданием и бытием. К сожалению, даже знакомые с реальной советской историей люди старшего поколения далеко не всегда способны найти в себе мужество и силы беспристрастно задуматься о природе советского, а это значит, что окончательное избавление от его наследия будет продолжаться еще достаточно долго.
З.И.: Какие выводы можно сделать на основе философско-литературного анализа советского феномена? Какую роль играют писатели и поэты в осознании и представлении советского?
С.А.: Как всякий опыт, опыт советского должен быть глубоко осмыслен. Тем более, что от этого зависит способность России стать нормальной страной, в которой захотели бы жить не только россияне, но и люди из других стран. Художественное творчество – один из самых сильных инструментов в процессе осмысления феномена советского. В понимании советского наиболее значима проза и поэзия его современников. Что до его осмысления людьми, при нем не живших, то оно, как правило, демонстрирует несравненно более слабые художественные и, тем более, философские результаты. Поэтому исследование художественно-философского опыта переживания советского возможно лишь при обращении к текстам его исторических современников-аналитиков «первого ряда», то есть, свидетелей, имеющих личный опыт.
Беседовали д.филос.н. Сергей Анатольевич Никольский и к.полит.н. Зинаида Игоревна Рожкова.