1. О греческом слове «скепсис» «Викисловарь» пишет: «Происходит от др.-греч. σκεπτικός «склонный к рассматриванию, размышлению; скептик», от σκέπτομαι «осматриваюсь, смотрю, обдумываю»».
То есть «скепсис» — это размышление о предмете, рассмотрение предмета, очевидно, предваряющее суждение об этом предмете, но ничего не предрешающего в этом суждении.
О русском слове «сомнение» «Викисловарь» пишет: «Из стар. сумнѣние, куда была введена приставка со-, ср. ст.-слав. соумьнѣниѥ, сѫмьнѣниѥ (δέος, εὑλάβεια; и то и др. в cупр.), от сомьнѣти «сомневаться»».
То есть «сомнение» призывает совместно мнить о предмете, согласно присущей русским православной коллективной идентичности, но что из этой совместной мнительности выйдет для предмета сомнений ещё неизвестно, то есть так же, как и в скепсисе, размышление продолжается и результат его процессом не предрешается.
2. Анализ и скепсиса, и сомнения позволяет выделить структуру сомнения и скепсиса.
(1) Во-первых, мир делится на (1.1) субъект сомнения, или скептика, (1.2) объект сомнения, (1.3) границу между ними и (1.4) процесс, или акт, сомнения.
(2) Во-вторых, поскольку акт сомнения не предрешает каков объект сомнения, то объект сомнения в акте сомнения обнаруживает для субъекта сомнения такую свою структуру: (2.1) «да», (2.2) «нет», (2.3) «тождество да и нет», (2.4) «различие да и нет».
(3) В-третьих, поскольку акт сомнения не предрешает каков объект сомнения, то субъект сомнения в акте сомнения обнаруживает в объекте сомнения и загружает в своё представление ту же самую структуру объекта сомнения —(2.1) «да», (2.2) «нет», (2.3) «тождество да и нет», (2.4) «различие да и нет» — но не отдаёт предпочтения ни одному из элементов этой структуры как главенствующему и определяющему объект сомнения. Объект сомнения в своей структуре всего лишь осознаётся субъектом сомнения.
(4) В-четвёртых, несомненным для субъекта сомнения является он сам, как (1.1) субъект сомнения, (1.3) граница между субъектом сомнения и (1.2) объектом сомнения и (1.4) акт сомнения субъекта сомнения в объекте сомнения.
3. Несомненность для сомневающегося (3.1) бытия сомневающегося, (3.2) действия (акта) сомнения и (3.3) границы между сомневающимся и сомневаемым, несомненно, указывает на догматичность так построенного сомнения. Почему с этой прославленной декартовской наглостью сомневающийся не сомневается в себе самом, своём сомнении и границе между несомненным и сомневаемым? Чем так своеобразно ограничен принцип сомнения в его применении? Другим принципом? Каким? И по какому праву? Кто, какой субъект так сочетал эти принципы и почему настоял на несомненности такого сочетания?
4. Движемся дальше и начинаем, во-первых, подвергать сомнению границу между субъектом сомнения и объектом сомнения, во-вторых, подвергать сомнению самого субъекта сомнения, в-третьих, подвергать сомнению сам акт сомнения.
В онтологическом (бытийном) построении, а также эмпирическом (чувственно-опытном) построении сомневаться в границе сомнения и несомненного, а также субъекте сомнения и акте сомнения не получится, но в логическом построении, доводящем принцип до предела его применения, это возможно. Логика — Богиня принципов. Принципы — рабы Божии. Что Логика скажет, то и сделают.
Как только мы подвергаем границу сомнения и несомненного, а также субъекта сомнения и акт сомнения сомнению же, они, каждый из них, в акте рефлексивного сомнения (сомнения над актом сомнения, сомневающимся и границей сомнения и несомненного) получают ту же самую структуру объекта сомнения, которая была им дана в акте сомнения: (2.1) «да», (2.2) «нет», (2.3) «тождество да и нет», (2.4) «различие да и нет».
5. Подобно тому, как наивно думать, что объект сомнения уничтожается в акте сомнения, ибо уже «да» и «нет» объекта сомнения сигнализируют, что он может как быть, так и не быть, как быть познаваемым, так и не быть познаваемым, — так и сомнение в сомневающемся, границе сомнения и несомненного и акте сомнения не уничтожают ни сомневающегося, ни эту границу, ни этот акт. Они точно так же могут быть, а могут и не быть, могут быть познаваемы и регистрируемы, а могут не быть познаваемы и не входить в регистр.
Нет сомнения, что систематическое сомнение над сомнением можно продолжать до бесконечности, выстраивая этаж за этажом небоскрёб сомнения в однажды запущенной рефлексивной возгонке сомнения.
Сущая определённость первого сомнения и рефлексии бесконечного числа сомнений над ним состоит в том, что тем самым всё превращается в неопределённость. Единственная определённая черта этой неопределённости абсолютного сомнения — в том, что оно истончается кверху, по мере набора высоты и этажности. Сомнение становится всё воздушнее и всё заострённее. И в пределе обращается в точку сингулярности сомнения. От неё, этой точки, можно исчислять небытие-бытие мира как сомнения, откуда пойдут есть коацерваты сомнения в этом первичном бульоне сомнения. В общем, такая же дрянь, как и газпромовская башня-игла Лахта Центра в Санкт-Петербурге.
6. Ясно, что сомнение, проводимое последовательно и беспощадно, ведёт к квантовому вакууму мысли и мира, в котором виртуальные частица вроде и рождаются, но поскольку виртуальные, то тут же и распадаются, и вновь вакуум лишь напрасно кипятится…
Противоположностью сомнению выступает несомненность. Несомненность отменно хороша тем, что в ней невозможно сомневаться. А невозможно сомневаться лишь в том, что исполнено истины, то есть это идеальный мир идей, завершённый и совершенный космос ума, ума Бога.
Земным аналогом, а заодно и пародией, такой несомненности является догматизм. Догматизм произвольно утверждает нечто в качестве несомненного и упорно этого, им самим произвольно, то есть случайно, утверждённого, держится.
Требование найти средний путь между догматизмом и скептицизмом поставил перед своим умом, а заодно и перед философией, Иммануил Кант (1724.04.22 — 1804.02.12). Вот как он описывает битвы между бедуинами и феллахами, то бишь скептиками и догматиками.
7. Текст.
«Было время, когда метафизика называлась царицей всех наук, и если принимать желание за действительность, то она, конечно, заслуживала этого почётного названия ввиду большого значения своего предмета. В наш век, однако, вошло в моду выражать к ней полное презрение, и эта матрона, отвергаемая и покинутая, жалуется подобно Гекубе: modo maxima rerum, tot generis natisque potents — nunc trahor exul, inops (Ovid., Metam.) [Недавно во всём изобильна, Стольких имев и детей, и зятьев, и невесток, и мужа, Пленницей нищей влачусь… (Овидий. Метаморфозы. — М. — Л., 1937, с. 505)].
В эпоху догматиков господство метафизики было вначале деспотическим. Но так как законодательство носило ещё следы древнего варварства, то из-за внутренних войн господство метафизики постепенно выродилось в полную анархию и скептики — своего рода кочевники, презирающие всякое постоянное возделывание почвы, — время от времени разрушали гражданское единство. К счастью, однако, их было мало, и они поэтому не могли мешать догматикам вновь и вновь приниматься за работу, хотя и без всякого согласованного плана. Правда, в новое время был момент, когда казалось, что всем этим спорам должен был быть положен конец некоторого рода физиологией человеческого рассудка ([разработанной] знаменитым Локком) и что правомерность указанных притязаний метафизики вполне установлена. Однако оказалось, что, хотя происхождение этой претенциозной царицы выводилось из низших сфер простого опыта и тем самым должно было бы с полным правом вызывать сомнение относительно её притязаний, всё же, поскольку эта генеалогия в действительности приписывалась ей ошибочно, она не отказывалась от своих притязаний, благодаря чему всё вновь впадало в обветшалый, изъеденный червями догматизм; поэтому метафизика опять стала предметом презрения, от которого хотели избавить науку. В настоящее время, когда (по убеждению многих) безуспешно испробованы все пути, в науке господствует отвращение и полный индифферентизм — мать Хаоса и Ночи, однако в то же время заложено начало или по крайней мере появились проблески близкого преобразования и прояснения наук, после того как эти науки из-за дурно приложенных усилий сделались тёмными, запутанными и непригодными».
Кант, И. Критика чистого разума.— Собрание сочинений. В 8тт. Т. 3. М.: «Чоро», 1994. С. 10.
8. Средний путь по Канту — путь критической философии.
Но одно дело — (1) определение цели, постановка задач, формирование технического задания, и совсем другое — (2) практическое выполнение всего этого.
И. Кант в достижении своей цели совершенно догматически определил мышление героя критической философии и работу этого мышления с феноменами, то есть отпечатками мира сомнений, вещей самих по себе, в восприятии этого героя — в качестве несомненных. А вещи сами по себе остались за бортом несомненности. Они, пожалуй, и существуют. Но, пожалуй, и чёрт знает как. Вещи сами по себе, в абстракции от восприятия — сугубо сомнительно-гадательная область. Что там у них и как они там, лучше спросить у цыганки, не у И. Канта.
То есть и здесь, у И. Канта, мы видим произвол в проведении принципа сомнения: «Здесь играем. Здесь не играем. Здесь жирное пятно, рыба сама по себе заворачивалась».
9. Имеется только один путь избавления как от (1) скептицизма с его постоянно всеразрушающим сомнением и неистребимым самомнением, так и от (2) догматизма с его непрерывно фабрикуемыми колоссами на глиняных ногах.
Этот путь — платонизм.
Согласно платонизму, полнота бытия вещи есть её идея. И эта идея существует объективно и обладает существенно большим бытием, чем конкретная эмпирическая вещь. Идея — это предел бытия вещи. А вещь — обстриженная с разных сторон идея, идея с долей отрицания, с примесью ничто (ничто — это в платонизме материя).
Когда идея начинает осознаваться умом человека, она в этом уме обретает свойства осознанности её человеком и представления её в виде мысли. Такая мысль есть познанная вещь, ибо бытие вещи есть частичное бытие идеи. Поскольку осознание человеком идеи есть процесс, то на разных этапах этого процесса вещь познаётся с разной степенью глубины, с разной мерой адекватности. Потому и существует познание, что идеи не всегда осознаются сразу и целиком. И происходит это потому, что сам эмпирический человек, а стало быть и его эмпирический ум, есть только неполное воплощение идеи человека.
Иначе обосновать объективность познания человека и объективность существования и познаваемости вещи я не нахожу возможным.
10. Вещь за источником бытия отправляется к идее. Человек за источником познания отправляется к идее же. Полнота бытия и критерий истины — в идеях. Идеи — медиум для общения (1) вещей и вещей, (2) вещей и людей, (3) людей и людей. Если бы не было идей, если бы не было ума мира, вещи и люди космоса мыкались бы, как слепые котята, превращая предполагаемый космос в реальный хаос. Но это — лишь наглядный образ промежуточного, с недостатчной, но ещё присутствующей идеальностью, мира. Реально же без идей никакой мир невозможен — ни в виде космоса, ни в виде хаоса, ни с мыканием людей и вещей, ни без мыкания вещей и людей.
2024.03.21.