«С каждой чертою свершения создание отделяется от мастера — на расстояние пространственно неизмеримое. С последнею чертою художник видит, что мнимое его создание оторвалось от него, между ними мысленная пропасть, через которую может перенестись только воображение, эта тень гиганта — нашего самосознания. В ту самую минуту, когда оно всецело должно было стать собственным его достоянием, оно стало чем-то более значительным, нежели он сам, его создатель. Художник превратился в бессознательное орудие, в бессознательную принадлежность высшей силы. Художник принадлежит своему произведению, произведение же не принадлежит художнику.
Истинный поэт всеведущ; он действительно вселенная в малом преломлении.
Идея бывает тем более основательной, индивидуальной и притягательной, чем разнообразнее мысли, миры и настроения, которые скрещиваются и соприкасаются в ней. Если произведение имеет несколько поводов своего возникновения, если оно обладает несколькими значениями, многообразным интересом, если оно вообще многосторонне и если его понимают и любят различным образом, то оно, бесспорно, в высокой степени интересно: оно тогда, служит подлинному выражению личности. Подобно высшей и низшей породе людей, обладающих благородным или же простым разумом, книги до известной степени сходны друг с другом. Возможно, что величайшая книга похожа на букварь. Вообще книги и всё остальное подобны людям. Человек есть источник аналогий для вселенной.
Сфера поэта есть мир, собранный в фокус современности. Пусть замыслы и их выполнение будут поэтическими — в этом и заключается природа поэта. Всё может оказаться ему на пользу, он должен лишь смешать всё со стихией духа, он должен создать целостный образ. Он должен изображать и общее и частности — всяческий образ, по сути, составлен из противоположностей. Свобода связываний и сочетаний снимает с поэта ограниченность. Всякая поэтическая природа есть природа в обычном смысле. Все свойства, присущие обыкновенной природе, подобают поэзии. Как бы ни была она индивидуальна, всё же общий интерес сохраняется за ней. К чему нам описания, невнятные ни сердцу, ни уму, неживые описания неживых вещей. Если они и не вызывают игры душевных сил, то по меньшей мере пусть будут они символичны, как символична сама природа. Либо природа должна нести в себе идею, либо душа должна нести в себе природу. И закон этот пусть будет действителен и в целом и частях. Никак поэт не должен быть эгоистом. Сам себя он должен рассматривать как явление. Поэт через представления пророчествует о природе, в то время как философ через природу пророчествует о представлениях. Для одного весь смысл в объективном, для другого в субъективном. Тот есть голос вселенной, этот — голос простейших элементов, принципа — пение и простая разговорная речь. В одном случае из различий выступает бесконечное, в другом из многообразия выступают только конечные вещи. […]
Некогда поэт был всем для всех, круг людской был узок, больше было между людьми равенства в познании опыте, нравах и обычаях. И такой человек, не знают материальных нужд, в этом мире потребностей, хотя более простых, но зато и более сильных, вознёс человечество на прекрасную высоту, сообщил ему высокое чувство свободы, — влияния внешнего мира были ещё так новы.
Искусство приятным образом делать вещи странными, им чужими и в то же время знакомыми и притягательными — в этом и состоит романтическая поэтика.
Жизнь есть нечто подобное цвету, звуку и силе. Романтик изучает жизнь так же, как живописец, музыкант и физик изучают цвет, звук и силу. Тщательное изучение жизни образует романтика, подобно тому как тщательное изучение цвета, формы, звука и силы образует живописца, и механика.
Подобно тому как художник созерцает видимые предметы совсем иными глазами, нежели человек обыденный, так и поэт постигает происшествия внешнего и внутреннего мира иным образом, чем остальные люди. Нигде, однако, более явственно, чем в музыке, не обнаруживается, что именно дух делает поэтическими предметы, изменения материала и что прекрасное, предмет искусства, не дается нам и не находится уже готовым в явлениях. Все звуки, которые порождает природа, грубы и неосмысленны, — музыкальной душе шелест леса, свист ветра, соловьиное пение, журчание нередко кажутся мелодичными и полными значения. Музыкант изымает существо своего искусства из самого себя, и никакое подозрение, что он подражатель, не может коснуться его. Кажется, будто видимый мир всё готовил для живописца и будто видимый мир есть недосягаемый образец для него. В сущности же, искусство живописца возникло столь же независимо, совершенно a priori, как искусство музыканта. Живописец просто пользуется бесконечно более трудным языком знаков, чем музыкант; живописец пишет, собственно говоря, глазами. Его искусство состоит в том, чтобы видеть вещи в их законосообразности и красоте. Зрение здесь является чрезвычайно активной, созидающей деятельностью. Картина, написанная художником, есть только внутренний шифр, выразительное средство, способ воспроизведения. Сравните с этим искусственным шифром ноты. Разнообразное движение пальцев, ног и рта музыкант тем скорее мог бы противопоставить картине живописца. Музыкант, собственно говоря, тоже слушает активно. Он как бы выносит свой слух наружу. […]
Пластические произведения искусства никогда не следовало бы смотреть без музыки, музыкальные произведения, напротив, нужно бы слушать в прекрасно декорированных залах. Поэтические же произведения следует воспринимать лишь с тем и другим совместно. Оттого поэзия так сильно впечатляет в красивом театральном зале или в церкви, убранной с высоким вкусом. Во всяком обществе по временам должна раздаваться музыка. Ощущаемая необходимость в пластических декорациях, без которых невозможно создание подлинной общественности, породила приёмные комнаты. Лучшие кушанья общественные игры, более изящный костюм, танец и даже более изысканная, свободная и более общая беседа возникли благодаря этому чувству возвышенной жизни в обществе и последовавшему в связи с этим объединению всего прекрасного и оживляющего для создания многообразных общих впечатлений.
В жизни образованного человека музыка и немузыка должны были бы чередоваться точно так же, как сон и бодрствование.
Поэзия в строгом смысле слова кажется почти промежуточным искусством между живописью и музыкой. Не соответствует ли такт фигуре и звук цвету?
Собственно видимую музыку составляют арабески, узоры, орнаменты и т. д.
Музыкальный тон для каждого образа, и образ для каждого музыкального тона».
Новалис. Фрагменты.
2024.03.16.